Алекса Дракуд

Алекса Дракуд

Четвёртое измерение № 1 (241) от 1 января 2013 года

Ахура маз нет

 

Хризантемы

 

я нарвала хризантем

ты знаешь что это за время лето изменит тебе сам знаешь с кем

клюнет скопца прямо в темя и рать придадут земле

тишина изрыгнёт звонок спросят отца выйдет с думою на челе

виртуальный мем

наверное решает судьбы народа под марш трубадуров

они как мыши всё ходят строем за дедушкой богом

как в цирке мышей строит Дуров

колосья лежат ничком нет сил подняться у тех кого не собрали

вовремя не связали в снопы

красные точки на коже покусали невидимые клопы

настоящие вымерли ещё в 20-м веке

водитель маршрутки тихонечко строит рожи в пробке

память о человеке не в черепной коробке

она в листьях умирающих каждый год

это всё пройдёт скажет отец погладит щетину и нацедит пять капель

застывшее марево над томным болотом и силуэты цапель

в позе тибетских монахов

не надо быть полиглотом

чтобы курлы-курлы тебе навевало чётко

что впереди решётка и сырость и гильотина

я нарвала хризантем

жадно горстями и льдина плывёт поперёк Гольфстрима

оторви мне лицо от пола я пойду сама без укола под лязг кандалов

отец говорит нет полов только стены и потолки

перевёрнутые клыки саблезубые вепри ревут от тоски

не жди что лето изменит тебе с кем попало тиски разжимай и ветры

пусть рвут застывающий стан и несут по пустыням Аравии

отец загребёт стакан и решит накатить за здравие за то что вообще родился

или за упокой

он не определился

  

Танатогнозия

 

она касалась струн тонкими пальчиками

никогда не зная что будет дальше

в шестерёнках механизма её крутились мальчики

такой была жизнь

печальной виолончелисточки в накрахмаленном батничке

в отчаянии она кисточкой резала себе на лице non profundo доминиканский профиль

не могла вымолвить ни слова словно во рту был горячий картофель

отточенный карандашный грифель клала на шершавый язык

и осенние листья прятала в разные тома совершенно пустых книг

книг без букв без картинок и без разговоров

каждый приближающийся мужик ей казался сапёром

она берегла свои мины от глаз

она не вступала в ненужные разговоры

не любила творог

у неё была лишь пара знакомых кто ей был дорог

только чужой город всё время смотрел ей за ворот

старенького пальто

холодом расстёгивая её и выдыхая в лицо ей зловонным ртом

но суть не в том чтобы собрать свою жизнь в кучку

и показывать в шапито

конферансье ей целует ручку

а потом скажет тенору «та ещё штучка»

а ей опять будет казаться что сыграла не в тон

дома она будет пить чай с подоконничным старым котом

видеть льнущие друг к другу в потоке авто

по стеклу обводить силуэты домов напротив

и мять платок

слышишь котик

думать что говорит ему что-то  а он потом думает

дура ты лучше бы поменяла лоток

всё скучно

увертюра увенчанная крестом мама в её пальто снулая шевелюра

она простудилась в двадцать каком-то веке не умирают от гриппа

виолончель ну да это такая большая скрипка твердит фигура речи

человечий кот втянет плечи

навстречу солнцу колоратурой течь

осталось лишь стать сверчком запечным не предлагайте ей быть кем-то

в конечном итоге ей больше сказать нечего

только дышать на окно где силуэты домов напротив проступят в вечность

 

Warmness*

 

заплети мне волосы буду с косами

ветром не смогу управлять ну и что же когда твоё ложе полно моими росами

мне не нужны укосины и пусть не гремят уключины

я не уплываю я сквозь тяну берег пологий всё круче

штучные воспоминания молятся юному богу в колючем венце

слушает бог и дремлет с радостью на лице

переодень меня в прошлое

пусть не смогу создать впредь ни одной реальности

ну и что же когда твоей брутальности

жрица нужна хорошая

в маленьком тихом городе по мостовой бегом

в маленьком платье в горошек верить что смысл в нагом

тёплом стонущем теле

в маленьком дне недели видеть огромный дом

кучу детей и собаку

на ночь снимать венец и отдаваться мраку

вышей моим именем скатерть

там где началу конец и где не будут искать

где спит юный бог на паперти

где дождь согревает и ждать не нужно начала весны

где у зверей лесных нежные голоса и снова моя роса

в ложе твоём

коса заплетена и ночь станет единой с днём

крепким плетением и огнём

закалена

она свяжет морским узлом небо и море

тёплым дождём закружит и время закроет счёт

ветер больше ничей

косы врастут в твои поры вырастут в снежные горы растают и потечёт в сознании

молочным теплом

ручей

без воспоминаний

---

* Теплота (англ.)

 

Снег падает снизу вверх

 

Сколько себя помню, снег падает снизу вверх. Встанешь на голову, пока метроном стучит без помех. Профессор сухими ладонями вводит студентку во грех. А дома она будет латать своё тело от вынужденных прорех. Из неба посыплются буквы и станут новостями в газетах. Лопатами любовно сгребут ангелов, нежно раздетых. Папа построит из снега космическую ракету и полетит домой к детям, которые каждый день ходят на головах, чтобы увидеть, где там в небе летит отец в снежном коме. Он двести сорок дней и один день в коме. У него жёлтые руки и склеры под стать саркоме. Маленький валенок застревает в дверном проёме, и все, кроме него, знают –  в доме беда. Отойдут холода, растают ангелы питьевыми ручьями. Откроется форточка, и в небо вырвется голос мамин: «Иди домой!»  Голос такой чужой, сквозь капель пробивается, прощаясь с зимой. Сколько себя помню, твоя кровь в моих венах, поэтому ты всегда рядом со мной. Вот она железная дверь, исцарапанная изнутри весной. На волю хотелось вырваться, но за ноги держали и вой, не вой. Плакать хотелось, но дыхание всё время срывалось на смех. Сколько себя помню, вдохнёшь – и снегом наполнится рот. Или наоборот: выдохнешь – и снег падает снизу вверх.

 

Пепел

 

и во сне повторяю: терпимости нет без потерь

терапевтический ангел судорогой стянуло лестницу в небо

и дверь не открылась а ты ещё светишься сверь календари там не встретишься больше мне

зверь ненаглядный такую походку мне бы фортуна меня не щадит

и вдруг не растаявшим снегом в июне ты проглянешь сквозь листья

которые льнули к коже и время мне подтвердит

пустою пилюлей плацебо

и унесёт запах розовых лепестков

на засов эти вехи в памяти там где сложено важное

незабываемое но более не стучащее в сосудах не может жить

и кричащее в каждом осколке посуды разбитой к счастью повсюду твои следы

закрываю заслонку глотаю пуд лебеды вместо соли слишком сладкою стала что ли

для этой беды

от среды до среды целый год в неделе и виски мои поседели от этой еды

в этой боли нет логики нет параллели неоплаченной мзды воля пуще неволи

только звуками колокольными ты разбудишь в каждой клеточке меня любишь

золою в кубе умножаешь эту боль

пепел это не ноль это намного меньше

намного трудней

делать вещи опять реальными

в этой верше останавливается время судорогой сводит календарь

я вратарь над бездною ловящий губами букварь без единого знака

нету букв в языке чтобы высказать этот факт небытия поэтому тише

тише

лилиями объята спит

 ненаглядная ты моя

  спит и не дышит

 

Варя

 

уходя сказала не забудьте разбудить Варю

у неё экзамен ей максимум полчаса

в коммунальном бедламе у соседа такая харя

и руками дрожащими никак не плетётся коса

у строителей светлого будущего сейчас пересменок

на прилавки выброшены тазы надо брать по два

ну а мы с тобой на Тишинке котов возьмём за бесценок

от палёной водки не кружится голова

поплевали на кисточку тушью погладим ресницы

кнопку лифта опять как Москву сжигают дотла

параллельны прямые подумает схватит спицы

этот шарф для него конечно же поняла

в этой обуви право невыносимо зябко

по Большой Грузинской плыть и месить февраль

ты звонила ему опять ну милая ты и тряпка

вот он первый твой вымученный нагваль

если б можно было сразу букварь поменять на Фаулза

может выросли бы и ноги и грудь до модельных тем

у троллейбуса техническая менопауза

съесть билетик счастливый пока не раскрыт тотем

надышаться парами возле Дуката и спятить

двести лет отстояв за шариками мороженого

этот Пушкин на площади словно висит на распятии

ничего не прося и не веря во всё хорошее

этот город не видит что скорбь изо всех глубин

и совсем не от Вечности здесь нарожают детишек

продовольственный кризис виною что храм магазин

каждый вместо необходимого хочет схватить излишек

и куда не ступи мертвецов оживляет Гоголь

на бульварах как зомби бродят поэт и муза

впрочем этот вопрос тебя никогда и не трогал

чем грустить и говеть лучше впрок наедаться от пуза

говорить что думаешь и не думать что говоришь

и не требовать знания истины от добра и от зла

оживляя прохожих падали снежные глыбины с крыш

вечерело темнело болело

и Варя спала

 

Оксид водорода

 

Над чулками топорщится веером мятое платье бальное. Ты бросаешь банальное, куришь посткоитальное. Пока тело не начало влажное таянье, загадать побыстрее желание. А под платьем не счесть иероглифов на скрижалях. А под утро провожать жаль, вцепляясь взглядом фотографа, чтобы успеть заснять тебя на подсознание. Если не получилось втереть ни в один слой эпидермиса, чтобы на коже зацвёл хризантемами герпеса. Не желанная, просто дистальная область твоего пениса, трещина между прошлым и будущим.

Платье – рубище, режет глубже, впивается в декольте, но так лучше, значит тело ещё дышит, оно уцелело и до утра не растает. Женщина не святая, хоть и дышит на ладан. Горше жизни не будет припадка. Сладкою мукой дверь открывается в небытие. Дорогая, так надо, чтобы он уходил, у пророка своя морока, аншанте – он твоё пресс-папье. Давит, а ты и рада. Только воды не надо из глаз, вода будет рядом через час после закрытия двери. Кто-то верит в –анствы, а кто-то в –измы, только женщина верит в бальное платье. Даже когда погребальные свечи горят, на тризне верит, что жизнь – это такой наряд для суженого. И натужно держится каждое утро, чтоб не заплакать, но оставаться слабой.

А каждое утро под дверью закрытой лужа. Тает снежная баба...                       

 

Лукоморье

 

а у них дети собаки куда им ваши свободы

какие-то там законы по которым каждому святость

у них процентные ставки выше чем небосводы

всех миров

и в награду ни одной мысли что старость

это не завтра

когда-то

в лучезарном нимбе светила кухонные снаряды

там сковородка жарит там закипает суп

и бесконечно рады электрошокеру ядам

и телевизора ритмам веря что каждый глуп

ровно настолько насколько ему по параметрам надо

и пусть разразит его громом главное что не нас

главное что в кармане звонко трещит леди гага

главное чтобы в доме были вода и газ

книг небольшая полка чтобы хватило с гаком

для выражения жизни пройденной впопыхах

и чтобы булочки с маком

и чтобы о тех годах

не вспоминали с болью

главное чтоб мужчина не сильно был битый молью

в китель его и сразу вылитый капитан

главное чтоб соседка если придёт за солью

китель успела увидеть

и чтобы хоть раз стоп-кран

дёрнуть его и ...  ах!

дети опять же

бухгалтер задерживает зарплату

бухгалтер читает кафку вокруг призывают к борьбе

что же им не по канату но нет спотыкаются лапы

в прошлом проворные лапы а сейчас на фонарном столбе

у них финансовый кризис

чуть шелохнёшь и рухнет империя

нет гарантий

что завтра проснёшься не в перьях

и в чёрной густой смоле

что им твоё «поверь, я...»

верить ли в честность зверя

в зелёное мутное зелье в шарики от похмелья

и в библию tale quale

у них же простые смыслы чинного лукоморья

там на цепи русалка тут из пучины кот

а если  избушка не к лесу то небольшое горе

будет восьмое марта пасха и новый год

надо поставить свечку чтобы была удача

чтоб ни войны ни града и никакой беды

ясно что в цвет волшебный раскрасит нас терри пратчетт

выпьем за всех кто в море заговорённой воды

где-то любовь это главное а где-то F это сила

если без пересадок то полтора часа

лишь в лучезарном нимбе огненного светила

тает на прелых листьях утренняя роса

 

Day-o

  

так вот это как секунды пощупать: «раз и»

малый глобус вселенной круглый как помидорка

разве не вечность в тебе не бесконечность разве?

и приоткрылась кажется в небо створка

духи из прошлого им бы заварки покрепче

и полежать в гамаке под соснами и Пастернаком

дороги не починили и карантин не лечит

Элли заснула навечно в окружении маков

понаписали романов под кокаином

все полегли – звёздная лихорадка

стали чубушник гордо именовать жасмином

память в стежках и сердцу нужна заплатка

всё расширяли сознание а сузили горизонты

проданы с молотка сказочные миры

Come, Mister tally man вырвется Белафонте

как мы с тобою выросли посмотри

что-то сказали в рупор может зовут к обедне

может зовут к станку сразу не разберёшь

может интеллигент может дурак последний

и за обоих цена согнутый медный грош

 

Ахура маз нет

 

вспомни меня Москва

когда я пойду по следу твоих проклятий как по хлебным крошкам Гензель и Гретель

когда я останусь стоять с букетом гиацинтов в измятом платье повинуясь зову гендерному

когда ты скажешь давай пока привет семье и сядешь в свою мазду подаренную дедушкой

не везёт

ахура маз нет

пешеходный переход исторгнет новую партию роботов

а я останусь с натёртой пяткой и пулей в негодном сердце стоять под снегом

с букетом застывшим и ничего не будет вокруг живее этих цветов

и на окраине твоих снов мы встретим танцующих негров взовьёмся в неге

я так и не стала верить пророкам богам и первосвященникам даже когда догорал костёр

даже когда толпа разошлась и угли сняли с вертела дотла

выцвели гиацинты высосаны соки хитёр паромщик он как медвежатник залез к шахерезаде в шатёр

и имел её пока она спала

вспомни меня Москва

когда я ступлю на дощатый пол в полуобмороке от близкого небытия

я твоя певчая обугленная змеевидная конопляная я

звала я играла в кости со смертью за твои губы за твои огни за воды за медные трубы на сетчатке застыли цветы

фасеточный многоликий ты и такая однообразная я

колокольная безвольная гуттаперчевая

по первопрестольной как по углям привычной походкой на сломанных каблуках и в облаках аксельбанты и прочие осколки заслуг перед отечеством

за отважную женскую сущность беспечную наглость течной суки

нет костёр и муки горения ничто в сравнении с этой разлукой в гипоталамусе

и фьёрды во вьюге

и какая-то Герда за Каем тащится через Крымский мост вниз к парку Горького

и супруги летят скользко Шагалом через кали-югу в мои колени под смятым платьем

кроме застывшего букета нет ничего более бездонного кроме далай-ламы

никто не напишет писем хлопком одной ладони вися на распятии

вспомни меня Москва

когда повернувшись вспять пойду догонять его