* * *
О самом тайном, самом явном –
Забывшим о неправде ртом.
Сначала о другом, о главном,
А о себе самом – потом.
Так, чтобы горькое столетье,
Насквозь прошитое огнём,
Вместить хотя бы в междометье,
Но чтобы всё сказалось в нём:
Всё, что ушло ни за копейку,
Всё, что осталось на века –
Жест полководца, слёзы швейки,
Храп скакуна, хрип седока.
Ночной покой Земли тревожен,
Непрочно тёплое жильё.
И ты судьбой рукоположен
Быть малым голосом её.
* * *
Может, время пришло перестать
восторгаться-браниться?
На исходе времён подступает последний черёд.
Пусть покамест растут эти плевелы вместе с пшеницей.
А Господь в час суда безошибочно их разберёт.
Ведь скорее всего ты не тех проклинаешь и славишь,
Ибо сам ты в постыдных отёках духовной ленцы,
Разве что не стяжательствуешь, не лукавишь
И не тщишься любыми путями попасть в удальцы.
Только вера твоя непрочна, многолика, туманна,
Взгляд твой в бельмах соблазнов и недостаточно зряч.
И, как рёк Вседержитель в Откровении от Иоанна,
Ты всего только тёпл, а не холоден и не горяч.
Скрижаль
Быть может, это тяжкий крест – учуять корни и зачатки,
Не отпечатав на сетчатке привычных лиц, обычных мест.
Казалось, толку-то впотьмах, когда горят огни в домах
И хлещет музыка шальная, бесполая и полостная,
Когда, схватив за воротник, стращает ушлая подмена
И клеит благостный ярлык с волшебным словом «современно»!
Но Время дóлжно разгадать не по гримасам и прикрасам.
И с Веком дóлжно совпадать, не совпадая с каждым часом.
* * *
Ещё не правда, но уже не ложь,
Ещё не складно, но отчасти ладно.
Обрывчато, но временами – сплошь.
И всё же стыдно, оттого что стадно.
Ты трогаешь деревья сентября
И сладко вспоминаешь время оно.
И всё же, откровенно говоря,
Ты только повторяешь легионы.
Признайся, кто ты, суетливый бард,
Носящий ветошь, наводящий ретушь, –
Наследный принц? Завистливый бастард?
Под следствием томящийся последыш?
Но, видимо, бессмертна неспроста,
Хотя без нас никак не обойдётся,
Бродяжка Муза с дудочкой у рта,
Играющая всем, кому придётся...
Так слушай же, вникая и учась.
Судьба такая – принимай такую:
Ты только часть и разумеешь часть.
Но кто-нибудь подслушает другую.
* * *
Всё снизить, заземлить, уж если не забыть!
Зачислить всё и вся по линии сноровки!
И в самом деле так и этак может быть.
А этак – это ложь, тенёта и уловки.
Так совести налгут, вернувшись с похорон,
От горя откупясь дежурными слезами,
Тут оба хороши, поскольку с двух сторон,
Как горе-болтуны, играли словесами.
И выдумали Стикс, а вслед за ним Коцит,
Стенали в унисон, метались и пеняли.
Опять же с двух сторон постыдный дефицит
Безудержной божбой истошно заменяли.
О милая моя, скажи как на духу,
Признайся двойнику хотя бы напоследок:
Чего ни приплетёшь к банальному стиху,
Чего ни сочинишь, когда не так, а этак?
А если это так, ну что ж, тогда конец.
Тупик не может быть опорой и основой.
Недаром говорят: конец – всему венец.
Утешимся: златой не лучше, чем терновый.
Но глянем в окна. Ночь черна, как антрацит,
И даль на тыщу вёрст темна и целокупна.
Мы, может быть, лгуны. Но Муза неподкупна.
И плещется река. Ручаюсь, что Коцит.
Память
Ты меня допекла, достала, отравила и явь и сны.
Составляющие состава и поныне мне не ясны.
Понукала и тормозила, в рыло била и по ногам.
Кто ты, чудище? – Мнемозина, – отвечает мне по слогам.
Безнадежно зловещий кратер, отпусти меня поскорей!
Неужели ты вправду матерь девяти своих дочерей?..
Попытка ниспровержения
Увы, я подобных поэтов знавал –
От Бога. Но если присмотришься зорче,
То видишь подполье, глубокий провал,
А в нём затаённый зловещий моторчик.
Поэтов от Бога – ну разве чуток
В полёте своём не без лёгкого крена.
Но в жилах у них кипяток-кровоток,
А в том кровотоке бурлит Ипокрена.
Не сразу учуешь рассчитанный яд –
В нём малые дозы на многие чары.
Такие поэты растут без плеяд.
Они одиноки. Поэты-анчары…
О Господи, – думалось мне, – почему
Сей глас победительный, иерихонский,
О свете поёт, а уводит во тьму,
Где шорох змеиный и шип скорпионский?
Я знал этих чудищ. И мне довелось
Молиться на них в простоте придурашной.
И я б не заметил их тайную злость,
Когда бы не выдал их случай пустяшный.
Когда бы не ревности жгучая дрожь,
Бенгальский огонь, теплоты невозможность,
Когда б не капризное «вынь да положь»
И худо прикрытая ясновельможность.
Когда б не злословили из-за угла,
Когда бы собратьям беды не желали,
Когда бы тлетворная ложь не вошла
В состав профетических их глоссолалий.
О Господи, – думалось мне, – почему
Коснулась и вас эта порча и схизма?
Никак не доступно уму моему,
Что может быть Моцарт не чужд сальеризма.
И всё же – примите неловкую лесть!
Вы – тьма, но всегда вперемешку со светом.
Задуманный ангелом – ангел и есть.
И хватит. И больше не будем об этом.
Бегство
И только-то? – линючие тетрадки, гремучие повадки на кроватке,
Питейный бесноватый ералаш, развесистая клюквенная блажь?
Цыганские засвистанные ноты, клочок руна, зажатого в горсти,
Длиною в полстолетия длинноты, чертёж судьбы с пометкой «ассорти».
Чур! Чур тебя! Беги как оглашенный! Потом поймёшь – блажной или блаженный.
Невнятен путь, облыжный, обложной, обрывчатый, а может, и сплошной.
Потом рассудишь – фатум или шалость, и кто тебе остаться помешал.
Но как бежалось! Как тебе дышалось, покуда ты во весь опор бежал!
Как всё вокруг мелькало и вертелось, покуда ты по-над землёй летел!
Как нестерпимо жить тебе хотелось! И думалось, что так Господь хотел.
Наважденье
Что ни день на тебя наступают
Неопрятные мутные страхи.
Из обжитых углов проступают
Безобразные страхи-неряхи.
Страхи крупные, мелкие страхи,
Неприметные страхи покамест.
Будто в серой посконной рубахе,
Ты в них ходишь, уже обвыкаясь.
Не поэзия – низкая проза:
Страх пространства, бескормицы, рака,
Поношенья, пожара, склероза,
Слепоты, ограбленья, люмбаго.
Ты дрожишь, как преступник на плахе,
Оттого что без всяких прелюдий
Надвигаются топкие страхи
Одиночества и многолюдья,
Каталажки, кондрашки, психушки,
Выпаденья волос на макушке,
Клеветы, темноты, чёрной кошки,
Плотоядной начальственной сошки.
Хоть бы сразу, пусть только бы сразу,
Ненароком, не дав помолиться!
Но проклятье змеиного сглаза
С каждым днём нарастает и длится.
Ты худеешь, бледнеешь, томишься,
Ты страшишься уйти и вернуться,
Не заснуть вечерами боишься
И боишься, уснув, не проснуться.
Сумерки в сентябре
Пустые аллейки, легко, бесприютно, туманно,
На рейках скамейки белеет воронье гуано,
Порывистый ветер меняет то вектор, то скорость,
Бродяжка в берете бредёт сквозь холодную морось,
Парнишка под мухой плутает, под нос напевая,
Ларьки с бормотухой, стада в ожиданье трамвая,
Чуть тянет кострами, дорога у дома разрыта,
Но, как в циркораме, пространство свежо и открыто,
Листва под ногами, легко, бесприютно, туманно,
Слились в амальгаме концовки стихов ли, романа,
Полоска заката, щемящее чувство откоса,
И всё как когда-то: поэзия-проза, поэзия-проза.
Вечер
Смеркается. По улицам брожу я, нелепо озираюсь и курю,
И слушаю невольно речь чужую. И в окна разноцветные смотрю.
Как будто посредине циркорамы вдыхаю оседающую пыль
Мистерии, а может, мелодрамы, готовой превратиться в водевиль.
Бреду и не могу остановиться, отдать себя чему-нибудь сполна,
Хоть участь асмодея-очевидца порядком смехотворна и стыдна.
И всё же – жизнь. Какая-никакая. И я в ней то гуляка, то жених.
Теку среди толпы, перетекая помимо воли в каждого из них...
Я сгорбился, как грузчик под поклажей, я ловко охмуряю продавца.
Я неслух, распекаемый папашей, папаша, распекающий мальца.
Я гордо корчу из себя провидца, я слёзы утираю рукавом.
Я прачка у лохани. Я девица, твердящая о принце роковом.
Я семьянин, вкушаю чай с малиной, я подбираю чьё-то портмоне,
Студентик, совращённый мессалиной, сплетающий удавку из кашне...
Я затомился, обречён всё чаще то полыхать, то разом затухать –
В тени стоящий доброхот-подсказчик, которого и слыхом не слыхать.
И слава богу. Текста я не знаю и выхода не вижу впереди.
Но я шепчу: будь проклята... родная... Ступай ко всем чертям... не уходи...
* * *
На грани лета, Леты, летаргии
Вернутся все намеренья благие:
Иллюзии летучие дымки,
Фантазии бродячей огоньки –
Всё, что ещё никак не называлось,
Не выплыло, не реализовалось,
Рассеялось в крупицах и дробях
И тут же забывалось второпях.
Полушаги, полупризнанья, прятки,
Полураздумья и полуоглядки –
Всё станет явью, прочной и тугой,
И будет разговор совсем другой.
И ты поймёшь растерянно и смутно,
Что сам себя неволил поминутно,
Что сам был роком, случаем, средой,
Чужой бедою и своей бедой.
Просрочены все имена и сроки.
Но как хорош ты был в полунамёке,
В волнении, с закушенной губой –
Безусый дуэлянт перед судьбой.
Доверчивость, отвага, обаянье,
Весь ожиданье и надежда сплошь.
О Господи, какие расстоянья
Теперь меж нами – еле узнаёшь.