Цикл стихотворений, свёрнутый в Ленту Мёбиуса
Все башни
Всё неестественно теперь предрешено,
но обречённым быть – кощунственно приятно,
ведь обречённость – это просто ночь,
уверенность в дне завтрашнем, невнятном,
по крайней мере. То-то и оно.
Да, башни все – повержены давно
трухлявым ветром, взбалмошной водою,
эффектом Страшного Суда, эффектом Домино,
и мимо них – уже не так, как под конвоем,
иду – среди колеблющихся стен,
руин, гордящихся избытком трещин,
и принимает почвы мокрый гобелен
мои следы, как самые обыденные вещи,
и дождь грозит очкам – как ранее окну –
намёком на слезу или, возможно, глаукомой,
но – всё равно глазам, познавшим тишину,
и всё равно ушам, отведавшим отдышку грома.
Следы мои – за мной – всё глубже: борозда
их точно как разломы тверди – под травою…
Вот так заболевают навсегда.
Вот так Земля раскалывается надвое,
и распадается, как взломанный кокос,
на две неравноправных половины
по линии следов моих, по курсу метких гроз
и по маршруту башен, рухнувших картинно.
А я – иду, как шёл, седое существо,
следы всё множа, и не чувствуя того,
что нет уже ни тверди, ни глубин бездонных,
и болен – всем, и умираю от – всего,
и наименьшее из тысяч зол – быть обречённым.
Бес в ребро
Успехам современной генетики посвящается
Да, наш предок – пробирка. Увы, эволюция – блажь
Удалых чингачгуков мышленья,
Белокожих индейцев науки, плетущих коллаж
Всех просчётов, догадок, сомнений.
В этих недрах, сбиваясь, спивается пульс Паганини,
Снится марионеткою Дарвин
И бредут чингачгуки среди земноводных актиний,
Каждой симпатизируя ларве.
И подопытен мозг, и подопытны мысли и разум.
Гулко недрствуя в сновиденьях,
Мы кладём полоумие в хрупкие алые вазы,
В суету этих камер храненья.
Ночь хранит ароматы всех лун, что упали, взлетели,
И букеты всех звёзд – под копирку.
Мы же – каждую ночь, засыпая в болотной постели,
Угождаем всё в ту же пробирку.
Заживо
В топлёном небе – таянье
Литой лавины Мирозданья…
Я знаю, что отчаянье –
Фундамент моего сознанья.
Пусть айсберг без фундамента
Плывёт бесстрашно в пойму юга.
Рука – в руке, беспамятно:
Кому – куда. А мне – по кругу.
Родословная
И мы, дома свои оставив – корабелам,
Прижались (каста полоумных!) к высоте,
Мы – с башнями срослись в одно, душой и телом,
Мы – целое и часть, мы – божества в беде,
Ведь, помнишь, башни все – из Вавилона родом,
И, знаешь, все они упасть обречены,
В песок зыбучий ли уйдут они, под воду –
Мне судьбы их ясны, мне их пути видны.
Они падут. Кто раньше, кто – за гранью граней.
Те, что успеют раньше – обретут покой
На время, но – когда-то Вавилонской станет
Любая башня, низкая ли, высоко…
У них у всех судьба – Берлинских стен бесстрашней,
Тянуть нас в секту дней последних, их вериг
(Берлинская стена была ведь – тоже – башней,
Но, правда, к счастью, – почти полой изнутри)…
И есть ещё у каждой башни – своё имя,
Но на одно лицо мы здесь, теперь – для тьмы,
И башням неизвестно, что случится с ними,
Но башни знают, отчего погибнем мы.
Мы все здесь – узелками – в секте Вавилона,
Здесь, в резервации времён последних, как –
Себя, себя самих – удушливые клоны
В фойе Театра после третьего звонка.
Мы в Заповеднике немотном – без движенья,
В немых силках остановившегося дня,
Пришедшего за Вавилона разрушеньем,
Одетого в кристаллы чёрного огня.
Здесь – обморок Атлантов, морок звёзд и пламень,
В эпилептической горячке бьётся миг,
За нами все следы – потеряны богами,
Метелью сметены, засыпаны костьми…
И башни – Небосвод затягивают в секту
Уже, чтоб стать его промозглым палачом,
Чтоб с ним внутри погибнуть, как погибли те, кто
Богами прежде был и мог бы стать ещё.
И это Небо, и последний Архитектор –
Уже навечно в этой секте, в этой тьме,
В которой заживо народы гнили, все, кто
Покинуть дом и к высоте прильнуть посмел.
И этот полый мир – с его круговоротом,
И неба головокруженьем – мёртв до дна.
Ведь, помнишь, люди все – из Вавилона родом,
И башни все – ждёт то же, что сгубило нас.
Кромлехи Гаргантюа
Башни – головокружения игом
Прокляты все и – до оступи в кому –
Каждая башня боится вертиго,
И – никогда не бывать по-другому.
Башня чем выше, тем крепче боится
Не удержать своего равновесья,
Ежели вдруг голова закружится…
И обратиться в камней мракобесье.
Кружатся головы всех, кто есть в башне,
В эти мгновенья, когда страх безмерен,
Кружатся птицы – всё многоэтажней,
И – птеродактиль, и – археоптерикс…
Изморозь ветра, решившего тикать…
В каждом мгновенье – саднящие вьюги…
Башни чем выше, тем крепче вертиго –
Крутит их, будто камней центрифуги.
Жмёт горизонт мне в плечах, обнаружен
Башнями и каланчами седыми.
Каждая башня боится быть «лучшей»
Самой и самой высокой, и – имя
Ищет своё в лабиринтах подвалов,
В коконах библиотек и читален,
Чтоб, не дай Боже, тем самым «омфалом»
Не оказаться – случайно, летально –
Башней, той самой – чумной, многолицей,
Башней, носящей клеймо Вавилона…
Каждая башня трепещет, боится
Быть Вавилонской, и в том – эталонной.
Каждая башня мечтает о том лишь,
Как не нашлось бы на всём белом свете
Той – Вавилонской, проклятой (о, кромлех
Гаргантюа! Эгеона наследье!)…
Все они – делают вид, что – другие,
Все – плоть от плоти, – они беззащитны
Перед вертиго и перед стихией!
Тщетны мечты их, надежды – постыдны.
_____
Вертиго (от лат. – «головокружение») – головокружение, иллюзия движения собственного тела в пространстве или окружающих предметов относительно своего тела.
Омфал (др.-греч. – «пуп») – древний культовый объект в Дельфах, считавшийся Пупом Земли. Один из мифов утверждает, что омфал был именно тем камнем, который Кронос проглотил вместо Зевса.
Кромлех – древнее сооружение, представляющее собой несколько поставленных вертикально в землю обработанных продолговатых камней (менгиров), образующих одну или несколько концентрических окружностей.
Эгеон – имя Бриарея у людей. Чудовище с сотней рук и 50 телами. Сражался с Зевсом. Вергилий изображает его изрыгающим пламя и несущим 100 щитов, которыми он обороняется против молний Зевса.
«Серое воинство»
Здесь, на Земле, глубоко,
На самом дне, – по традиции –
В жертву приносят богов,
Сравнивая их с птицами,
И воскресают они
И поднимаются, светлые,
В ноги упавшие ниц
Неба народу оседлому.
Но в небесах, наверху,
Неба жильцы – по обычаю –
Этих богов стерегут,
Зная повадки их птичие…
Лишь вознесутся они,
Сразу ведут на заклание
Их, то на крест, то в огни,
В жертву приносят их, раненых,
И – воскресают опять,
Боги, и – оземь, и – вот уже
Снова их жаждут распять
Люди, кадавров зародыши…
Агнцы – везде и всегда –
Боги взлетят… И так далее…
Обречена их орда
Шляться меж – боли Граалями,
Беженцы всех эстакад,
Жертвы всех тех, с кого спрошено –
В комнате пьяных зеркал,
Космосе съёженном, съёженном.
Озоновые башни
Эти боги – от века – набиты заплатами,
При любом столкновенье с времён катарактами
Выпадают осадком.
В атмосферных садах всё источено шахтами,
В полоумных ветрах разбредаются атомы,
Их всегда – в недостатке.
Шахты-Левиафаны (сетчатка затмения) –
Башни вверх головой, наизнанку – в забвение,
Бронхи штолен – в припадке…
Небо шахты – затмение солнца бесцветного,
Трубка мира, чадящая в стол до победного…
Круг звезды – одномерен –
Словно колокол чёрный, весь – искрами чёрными,
Светом чёрным исходит и воздух – аккордами,
Выпотрошен и скверен.
Под Пизанскими шахтами – круговоротами
Помрачений – мир стынет хромыми исходами,
Кляпом – в рот атмосфере.
Антропология
Глянь, в этих башнях больных,
В башнях цинготных озоновых,
В сполохах неба неоновых,
Будто цыганские сны,
Кружатся, кружатся над
Мегалополиса навями,
Став кислорода забавами,
Первенцы всех буффонад –
Армия лёгких мессий,
Тех, что на небо возносятся
(перьями – оптом и в розницу)
По недосмотру ветров
(не сверх-искусственных сил),
Просто от собственной лёгкости…
(лёгкость – существенней ловкости,
ветреность – вещней костров).
И потому мы хотим
Быть – как они, чтоб без зауми
Нам – обойти все шлагбаумы,
Чтоб всем богам – по пути.
Лестницы в небо – мираж,
Есть только – чересполосица
И геркулесовых гроз массаж.
Небо, входящее в раж…
Каждый здесь ляжет под нож.
С неба на нас уже косятся.
Все-то мы ходим под космосом.
Что, что с него ты возьмёшь?
Каждый судьбою взбешён.
А я оставляю кровавую полосу,
Такой себе адский крюшон,
Стерильный, как мир, впавший в кому от голоса
Моего
Чистоты.
Вавилонские бездны (поголовье близнецов)
Те, кто делает шаг над великими безднами,
Те, кто строит великие вежи – отвесными,
Так безумно похожи – один на другого –
На одно – все – лицо! – и однажды почудится:
Все они близнецы!.. Но они – просто трудятся
Тут и там, идти прахом и строить готовы.
Словно каждому – первый кирпич уже роздан был
(С камнем в бездну – чтоб камнем закладывать остовы),
Изнутри строят стены колодезных башен,
Вмуровав и себя в них, безумные зодчие…
Это – их назначенье, услада и вотчина,
Потому и живут в них, и облик их страшен…
Те, кто строит и башни, и бездны – похожие,
Как две капли воды, друг на друга, а может и,
Что они – одни люди, одни ведь и те же,
Те же самые, самоубийцы-строители,
Те, кто собственных детищ, увы, не увидели,
И уже не увидят, как видят их – вежи.
Эти бездны, увы – те же башни вельможные,
Их фундамент и плоть, их каркасы острожные,
И скрывают они от людей свою косность,
И стоят эти башни, взлелеяны слугами,
Заболевшие теми же, в общем, недугами,
Что и люди, и бездны, и, в частности – звёздным.
Корни башен – конечно же – бездны аидовы,
Словно корни деревьев водою, пропитаны
Эти корни водой Пустоты, что – колодцы –
Все они… Из камней все простенки их скроены,
И водой не колодезной – мёртвой – напоены,
Только ею – любая из башен напьётся…
И чем выше великие башни вздымаются,
Тем безвольнее, глубже их корни вгрызаются
В водоём Пустоты, бесконечный и пресный.
Какова ж она, Мания – Эго! – Величия
Пустоты? Каковы её пленниц обличия?
Какова же Она, Вавилонская Бездна?
Азбука Морзе
Мерно трудятся и ткут станки чудные, ткацкие
Каменную пряжу башен из подручных средств,
В поле всходят в шахматном порядке
Башни – инкубаторы, могилы братские
Для межклеточных существ,
Сейфы без ключей и кладки.
И станков дыханье – тарабарщина, бессмыслица,
Но их выдох каждый в воздухе – окислится,
Будто крики замурованных – в бездонных каланчах.
Люди – существа, которые нигде никак не числятся –
В них живут, и с ними рядом жизнь влачат
Совершенства красоты – инкубы и суккубы,
Что друг к другу приближаясь, пятятся…
В небе красная луна идёт на убыль,
Башен Вавилонских корневища-каракатицы
Курс меняют и растут в надир, как трубы.
В каждой башне – человек, один, и никогда ему
Не увидеть свет соседних маяков, пожарищ
Сквозь хтоническую тишину и тьму,
Не увидеть зарев ада и небесных звёздных зарев,
Он – в своей тюрьме, в своём дому –
Не расслышит криков диких птиц над шахматною пашней,
Гула розового моря, алых взрывов и стихийных бедствий,
Не услышит криков человека с башни по соседству,
И не докричится до него, жильца ближайшей башни…
Даже если кто-нибудь рассыплет по миру военную сирену,
Бисер воющей тревоги, паник обиталище масонское,
По чьему-то умыслу, с чьего-то ведома,
Ни один из них, живущих в башнях, не услышит через стены
Эту странную морзянку, пульс набата, и поэтому
Каждая из этих башен – Вавилонская.
Чужестранцу
Если, путник, ты шёл сюда от вавилонской блудницы
Отдохнуть или скрыться от рыжих коней в этих стенах –
Будь готов или с матерью нашей землёю сродниться,
Или с пеплом костров. Будь готов.
Это здесь, в наших башнях, которыми, духи, владеем,
Демо каждого слова в пробирках мешалось степенно,
И коллоид нирваны мерцал при луне – чародеем,
Средь тепличных таинственных льдов.
В заземлении ангелов – оранжерея истомы,
В бронированном воздухе таинств сгущаются краски
И теряют рассудок слова, и бросаются в омут,
Где идёт этих слов демонтаж.
А над падалью мыслей кружатся безглавые грифы,
Изумрудная капля дождя раскрывается в вязкий
Бирюзовый колосс хризантемы, букет от Сизифа,
В стратосфере горят города…
Заземлением башен довольны казались все птицы.
Заземление наше исчезло, как будто и вовсе
Его не было, будто и должен был в ночь раствориться
Темноты испарившийся противовес.
И вот здесь, где любой зиккурат выкорчёвывал ветер,
Чужестранец, теперь уповать на богов приготовься,
И попробуй понять, как нам было спокойней на свете,
Каково – с заземлением или же без?
В Арканаре XVI
Города Иерусалим, Рим, Москва, Киев стоят на семи холмах
И календарь сам от себя отстал, и Гринвич скомкан…
Аркан Шестнадцать в воздухе разлит гортанным гулом…
У рек – нехватка крови, океана ломка
От этого, впервые океан на кровь – почти акула,
И Марс – в созвездье Башни – словно дома,
И городов, родившихся под Марсом, опухоль, саркома,
Экземы крошево, созвездие горячих вечных точек,
Что видно, видно с космоса и днём, и ночью…
Весь этот псевдо-мир, вольноотпущенник – Варавва,
Носящий тысячи названий, прозвищ, кличек,
Из раза в раз рождавшийся под знаком «Дьявол»,
И погибающий под знаком Башни – обезличен,
На всех людей – одна судьба, один лишь Зодиак,
Одна душа – на двух, на трёх (приходится делиться,
Хоть души – ржавчиной покрытые, блудницы,
На части рвать их ветошь каждую, их каждый брак)…
И вот, гадалки лихорадочно расклыдавают карты,
На руки смотрят хироманты, в зеркала – провидцы,
Чтоб распознать, что ждёт меня, тебя, и прочих – миллиарды –
В грядущем, но – увы – им не на чем остановиться,
И – видят, что в один и тот же день, уже знакомый,
У каждого, у каждой – обрывается судьба, и в оный миг
Иссякнут жизни линии у всех, кто был людьми,
И вторят им волхвы, шаманы, звездочёты, астрономы…
Так, катастрофы выпьют нас, как мы доили время,
Пространство, явь и навь, богов и их смешные свиты…
Здесь ожерелье башен перевёрнутых, забытых –
Растущих барохорами везде, где Марса пало семя –
(Что из того, что им – бытийствовать на Марсе лишь уместно?)…
Здесь низвержение – в Аид, фатальность всех календарей,
Здесь кодеин тревог, здесь плавятся ключи от всех дверей,
Красуется парад мифических планет, подземных и небесных,
Здесь эволюция миров, где царствует Аркан Шестнадцать,
Вокруг себя мы видим миллионы Данте Алигьери,
Растерянных, спустившихся в Аид, чтоб – здесь остаться,
На девяти пролётах Башни… Так, в шестнадцать серий
Мы умещаем всю историю людей. Но что за блажь,
Что за юродство – строить города (о, все столицы мира!)
Под знаком Ареса? Какой фанатик дал ориентиры
Дельцов, в оружие переплавляющих и души, и тела?
Когда рождались города, что им мешало появляться
Под знаками другими (Фаэтон, Юпитер, Седна, Макемаке…),
Что им мешало выбрать своё счастье в Зодиаке,
Не брать такую карму на себя, не наниматься
Такому покровителю – в рабы, в монахи, в саваофы?
Что стоило им не расти на тех – всегда семи – холмах
И в небо не тянуться башнями, которые – тюрьма,
Где люди были скрещены и катастрофы?
Что ж, получайте днесь, сейчас, кровавый водевиль –
Созвездье красных городов, созвездие горячих точек,
И мира Дух, который был пречист, а стал – порочен,
И мир, который прямо в этот миг сдают в утиль.
_____
Барохор – растение, семена которого распространяются падением под влиянием силы тяжести.
Седна, Макемаке – транснептуновые планеты Солнечной системы.
Оранжерея салютов
Над погостами судеб пёстро цветут фейерверки
В честь безумных, сошедших с ума и бормочущих башен,
Под мембраной
Всех утопий промозглых, земных, изнуряюще терпких,
Но в упор мы на небо глядим, что нам кажется – нашим,
Осиянно.
Собираются в стаи сияний полярных пожары
И сбиваются в орды пожарища иллюминаций
Сигаретных –
Будто в зеркале отображая земные угары
Перемешанных родин, земель и смешавшихся наций
Пустоцветных…
И мы знаем теперь, что не будет салютов бесшумных,
Мы теперь каждой башни познали придворное имя,
Её знамя…
И горят, и горят фейерверки в честь башен безумных,
Но они догорят, как один, догорят вместе с ними,
Вместе с нами…
Самое время
И башни все, вся эта эволюция камней
Земных (чертог воздушный, пылевая буря,
Песочный замок) в самом деле – лишь реторты фурий,
И наши души – лишь взрывные волны вырожденных дней…
Здесь Вавилон во всём, не в генах он, а – ген,
Почти геном, создателя поделка роковая…
Он жив, Мардук, Судья богов, эпох абориген,
Гнилое тело Тиамат он заново сшивает…
И он, кочующий из дома в дом, из града в град,
Все города, все Ойкумены перерыщет,
Он – на охоте, в поисках духовной пищи,
Съедобной, т.е., нас…
Он словно – праздничный парад –
Идёт, шагает по земле (по трупу Тиамат) –
С особым трепетом к растущим на семи холмах
Селеньям (Иерусалим и Рим, Москва и Киев…),
Прильнув, согласно их таблицам судеб…
Избеги их! –
Все города семи холмов – его обитель, дом…
И раз не в прошлом, не сейчас, то – в будущем, потом…
Он там царил, он будет там царить – в грядущем,
И время самое считать холмы и кряжи
Всех мёртвых городов и всех растущих,
Ведь семь холмов – семь вавилонских башен,
Осунувшихся и разрушенных когда-то
И погребённых под золою, грязью, пеплом…
Ты не оглядывайся, этого не надо…
И пусть остолбенела ты, оглохла и ослепла –
Столпы-то соляные – тоже башни, это так.
Седьмое небо сплющено до плоскости листа,
И это верный знак – Мардук поблизости, он прибыл,
И время самое всем говорить «спасибо»,
Раскланиваться и бежать отсюда восвояси,
Куда глаза глядят, куда уносят ноги,
Всех башен падающих – мимо, без дороги,
По пеплу, по золе, по грязи…
© Сергей Главацкий, 2014 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.