Юрий
Каплан

Земной Шар – без Председателя?!

Смерть поэта – всегда преждевременна. Убийство поэта – всегда политическое. Даже если на дуэли, как Пушкин, даже если сам настоял, как Лермонтов, даже если на войне, как Павел Коган, – потомки всегда будут всё валить на государство, которое не сохранило, не уберегло, не обеспечило…

Поэт входит в противоречие с властью вследствие своего лингвистического превосходства, власть не прощает кому-либо, кроме власти, влияния на умы. Поэтому и мы качаем головами, читая версии убийства украинского поэта Юрия Каплана – на почве ревности, нет, с целью ограбления, нет, зверское убийство, плюс ограбление тоже… Ограбление – это те небольшие, в сущности, деньги, которые Юрий Григорьевич собирал на издание очередной антологии русской поэзии в Украине.

 

Он был, быть может, единственным человеком, который боролся в культуре за расширение языковых пространств, а не за их ограничение, за включение одного в другое, а не за обособление. При Советском Союзе, когда незаслуженно принижали певучий украинский язык, он поддерживал это творчество, а после распада Союза и получения Украиной независимости, когда стали незаслуженно принижать культурные богатства русского языка, он публиковал стихи на русском языке и поддерживал поэтов, пишущих по-русски.

 

Каплан говорил:

«Нам даны обе культуры, украинская и русская, мы знаем оба этих языка, история настолько сплела наши народы, что мы не должны терять второй язык, ведь мы его уже впитали».

(Цитирую по памяти из его выступления в Нью-Йорке в 2007 году: за смысл ручаюсь полностью, за слова – почти полностью).

 

Ещё ЮК говорил, что пробивать русские издания становится всё труднее и что приближается момент, когда он не сможет добиться поддержки государственных кругов в издании антологии русской поэзии. Будем ли мы считать, что его убили по этой причине? Наверное, нет. Мелькнёт ли такое допущение у кого-нибудь? Возможно. Узнаем ли мы, как всё было на самом деле? Вряд ли…

Когда меня знакомили с Юрием Григорьевичем на киевском фестивале «Каштановый дом», мне сказали: «Каплан – поэт номер один». Когда я познакомился с творчеством поэта, я сделал для себя поправку: «не номер один, а единственный». Единственный такой, вне номерной очерёдности, величина постоянная, данность потенциала.

 

Из книги судеб. Биографические данные?! Можно долго перечислять регалии и проекты, а можно скупо, вехами обозначить творческий путь. Каплан Юрий Григорьевич родился 28 мая 1937 года в городке Коростень на Житомирщине. Окончил Киевский политехнический институт. Работал прорабом, начальником участка и завотделом строительного треста. Начав литературную деятельность, сразу же попал под надзор КГБ, потому что в творчестве ценил свободолюбие и неприятие догм, навязываемых официальной пропагандой. 

При Союзе стихи Каплана были под запретом. Особенно его преследовали за поэму «Бабий Яр». До самой перестройки печатные органы Союза отказывали ему как автору. В 1990 году Каплан стал президентом издательской фирмы «Риф». Вышли книги его стихов: «Обжигающий ветер», «Общая тетрадь», «Неровный стык тысячелетий», «Апрельский снегопад», «Поля тяготения», детские сборники: «Тельняшечка», «Анькины игрушки», «Котёнок Шульц». 

На стихи Каплана написана симфоническая поэма Оскара Зигмунда (Германия), песни Людмилы Высочинской и других композиторов. Им создан курс лекций «Украинская русскоязычная поэзия». В первые годы независимости ЮК трудился секретарём Союза писателей Украины, однако позже из-за разногласий во взглядах инициировал создание альтернативного объединения – «Конгресса литераторов Украины», который и возглавлял до последнего дня. Редактировал печатный орган «Конгресса…» – газету «Литература и жизнь».

Активно поддерживал молодые дарования и за несколько дней до убийства издал за свой счёт книгу стихов поэтессы Ирины Иванченко. Работал над третьим изданием антологии – «Украина. Русская поэзия. XX век».

Каплан был лауреатом литературных премий: имени Константина Симонова (1995), «Ветвь золотого каштана» (1995), имени Винниченко (1997). 

Утром 13 июля 2009 года в Киеве в собственной квартире Юрий Григорьевич был найден мёртвым. Чуть позже стало известно, что автора поэмы «Бабий Яр» забили до смерти…

 

А вот что рассказывал Юрий Каплан о себе:

«Мой творческий путь отнюдь не был усеян розами. Стихи пишу со школьных лет. С юности подавал большие надежды. Мои ранние опусы получили высокую оценку таких мэтров как Максим Рыльский и Николай Ушаков. Но неприятие системы, неприятности с КГБ, “собеседования”, “допросы”, “превентивные аресты” привели к тому, что в течение двадцати лет (1969–1989) я не публиковался. Был “широко известен в узком кругу” друзей-поэтов и любителей поэзии…»

За скупыми названиями литературных регалий, книг и постов скрывалась незаурядная творческая личность, сильный поэтический голос и кристальная душа любящего человека. Среди многочисленных должностей и заслуг у Юрия Григорьевича была одна с громким названием и захватывающей историей – должность Председателя Земного Шара.

 

Сам поэт рассказывал об этом так:

«Мне больно об этом говорить, ибо совсем недавно трагически ушёл из жизни мой близкий друг 3-ий ПредЗемШара Леонид Николаевич Вышеславский…

А начиналась эта литературная игра в полуголодном Харькове в 1920 году, когда Сергей Есенин на сцене драмтеатра короновал Велимира Хлебникова. Велимир стоял босой в длинной холщовой рясе и после каждой фразы Есенина тихо говорил: “Верую” (у меня есть стихотворение “Молитва Председателя Земного Шара” с таким рефреном). События эти подробно описаны в “Романе без вранья” Анатолия Мариенгофа. Тогда же Вице-Председателем был провозглашён известный в те годы поэт, ведущий футурист Украины Григорий Петников. Следует сказать, что за несколько лет до церемонии Хлебников и Петников опубликовали поэтическое “Воззвание Председателей Земного Шара” – страстный протест против мировой бойни и призыв к установлению на земле власти гуманитарной элиты. С тех пор институт Председателей ЗемШара – и второй Председатель – Григорий Петников и третий, которому он передал титул – Леонид Вышеславский, поддерживают эти благородные идеи человеколюбия. В годы “правления” Леонида Вышеславского к ним добавилось стремление крепить литературные традиции русской поэзии, преемственность поколений, поддержку талантливой молодёжи в поисках новых путей выразительности.

2 августа 1998 года Леонид Николаевич объявил меня своим наследником и Вице-Председателем, подписал специальный диплом. Сама церемония проходила в недостроенном ещё Михайловском Соборе Киева в присутствии 300 студентов Киевской духовной академии.

Есть Знамя Председателей ЗемШара, изготовленное по описанию Велимира Хлебникова – красная молния на голубом полотнище. Есть нагрудный знак – восьмиконечная звезда из титана, сваренная специальной сваркой в институте Патона АН Украины. Третий фестиваль русской поэзии Украины проходил под эгидой этого Знамени. Надеюсь, что эта своеобразная литературная игра не прервётся, продолжится и в будущем».

Когда несчастье случилось с Леонидом Вышеславским, его преемник – Юрий Каплан – был определён, и цепочка не прервалась. Прервалась ли она, когда несчастье случилось с самим Юрием Григорьевичем? Я не знаю…

Свой темперамент и характер Юрий Григорьевич характеризовал так:

«Я был очень резким молодым человеком, робости перед классиками не ощущал, открыто порицал любые проявления конформизма. Только с годами стал понимать, насколько тяжело было этим мастерам “держать планку” в тех невероятно сложных условиях. Ведь тогда ценой неосторожного слова были жизнь, свобода. Но для себя решил твёрдо: никаких компромиссов. Уж лучше молчание, чем игра в поддавки.

Как отношусь к нынешним молодым? С искренней любовью, всеми силами стараюсь поддержать. Тринадцать лет веду литстудию, два года вёл ещё и детскую студию. “Пробил” приём в Союз писателей Украины по “льготной схеме” – без приёмных комиссий – шести молодых поэтов. Поверьте, совершить этот “подвиг”, кстати, впервые в независимой Украине, было нелегко. На заседании Президиума дрожал так, как будто принимали меня.

Всегда пытаюсь помочь опубликоваться, сказать доброе слово. Не для благодарности, нет. Сейчас другое поколение молодых, у них немного другая мораль. Когда-то Рыльский написал обо мне страничку в предисловии к антологии “Счастливого пути”, и я ему благодарен на всю жизнь. А теперь печатаешь молодых, а они ревнуют друг к другу: почему у того взял пять стихотворений, а у меня – два. Вместо благодарности – обиды, ревность. А ведь поэзия – дело субъективное: помогаешь, прежде всего, тем, чья поэзия тебе ближе, кого ты считаешь по-настоящему талантливым. Когда-то наш земляк Лев Озеров написал:

Талантам надо помогать,

Бездарности пробьются сами…

 

К сожалению, этот афоризм справедлив по сей день. Но наш долг – продолжать делать своё дело при любых обстоятельствах. Даже моё вынужденное молчание в печати лишь усиливало тягу в свет и силу последующих стихов. Как утешал меня Николай Николаевич Ушаков давними своими строками:

 

 

Конечно, без узкого круга любителей моей поэзии, я бы эту “пытку замалчиванием” не вынес.

Хотя были в моём положении и преимущества: не надо было оглядываться на цензуру. Я не знал редакторских ножниц, не страдал “синдромом внутреннего редактирования”. Да, двадцать лет не печатался, зато теперь мне не стыдно ни за одну мою строку…»

На вопрос о том, кто и что есть ПОЭТ, Юрий Каплан отвечал так:

«Мне ближе других определение Поля Валери: “Поэзия – это симфония, которая объединяет мир, что нас окружает, с миром, который нас посещает”. В этой формуле, если не всё, то многое: поэт – творец своего мира (который нас посещает) и в то же время “симфонически” связан с реальным миром (который нас окружает). Быть творцом своего мира – прежде всего, обладать своим голосом, своей поэтической интонацией. Можно выработать поэтическую технику, но свою интонацию так и не обрести. Я, каюсь, грешен: раздавал авансы в предисловиях, в высказываниях, в выступлениях, мол, такой-то (такая-то) уже освободились от влияния, а потом с горечью убеждаюсь, что это не так.

Для меня не существует приоритетных тем. Я никогда не ставил себе задачу – написать на такую-то тему. По-моему, это соцреалистический подход. Приоритетно то, что волнует тебя в данный момент. Лирика – искусство запечатлеть мгновение, передать сиюминутное состояние души. Может быть, через миг я буду чувствовать иначе. И “схватить” эти нюансы настроения, переход от одного состояния души к другому очень интересно в творческом плане и очень непросто. Я знаю очень много стихотворений наизусть, люблю многих русских поэтов, у некоторых отдельные стихи, у других – всё творчество целиком. Вот, например, четверостишие:

 

Это забытый, к сожалению, киевский поэт начала века Александр Вознесенский. А в ориентирах я вряд ли оригинален – Пушкин, Баратынский, Блок, Цветаева, Ахмадулина, Бродский…»

 

Языковой вопрос – смешение языковых сфер – занимает существенное место в поэзии. Считается, что лучше всего поэт пишет на «муттер шпрахе» – языке, впитанном с молоком матери.

 

Интересны комментарии Юрия Каплана, еврея, жившего на земле Украины, но творившего свой мир на русском языке:

«Сейчас у многих на слуху теория “крови”, “почвы”. Пастернак писал когда-то:

 

 

Но не всё так просто. Чтобы долго не рассуждать, приведу пример. Пауль Целан – выдающийся австрийский (немецкоязычный) поэт. Это еврей, родившийся в Черновцах и проживший там 24 года из своих 49. До 1918 года Черновцы принадлежали Австро-Венгрии, в семье Целана говорили по-немецки, он учился в немецкой гимназии. Во время войны вся его семья погибла в гетто, ему удалось спастись, перебраться в Бухарест. Он прожил там недолго, ему повезло ещё раз – незадолго до прихода к власти коммунистов в 1947 году он сбежал в Вену, жил там несколько месяцев до переезда в Париж. И это было единственное время в его жизни, когда он жил в немецкоязычной стране. А потом был парижанином, пока не прыгнул в Сену с моста Мирабо. И стал выдающимся реформатором немецкой поэзии. Конечно, всё накладывает отпечаток: и среда языковая, и культура той земли, где родился, провёл детство, и кровь, и молоко матери, и исторические корни, и гены. Но это не математика, тут нет прямой зависимости ни от одного из факторов.

Я, конечно, дитя русской культуры. Без ложной скромности, скажу, что знаю русскую поэзию неплохо. Но знаю и украинскую; хорошо знаю историю Украины, еврейскую историю. Читал “Ветхий Завет” не сейчас, когда это модно, а в молодости, в советские времена.

Украинским владею свободно. Написал на нём несколько стихотворений. Одно из них написано в начале семидесятых, когда моего друга Василия Стуса арестовали во второй раз.

 

 

Я прочёл тогда эти стихи только одному человеку – украинскому поэту, близкому моему товарищу Володе Забаштанскому. Он был членом парткома Союза писателей, знал наизнанку системы и сказал мне:

– Открой кран, чтобы вода шумела (боялся, что нас подслушают, а тогда за эти строки можно было схлопотать солидный срок)».

 

А вот наблюдения Юрия Григорьевича о взаимодействии русского и украинского языковых пространств:

«Я не понимаю людей, которые, прожив десятки лет в Украине, не выучили украинский язык, а сейчас сетуют, что их притесняют, заставляют учить мову. Это, по-моему, одно из первейших качеств интеллигента – знать язык народа, среди которого живёшь.

Вместо того чтобы стенать по поводу утраты русским языком статута государственного, надо пытаться хоть что-нибудь делать для русской культуры, для её развития в Украине. Вот мы провели уже три фестиваля русской поэзии в Украине. Пусть нам никто особо не помог, всё держалось на энтузиазме, но зато никто и не мешал. В адрес фестиваля пришли приветствия от Верховной Рады (парламента), от администрации Президента, от двух Государственный Комитетов – по делам национальностей и по прессе и информации. И это сразу поднимает статус фестиваля. Я уже говорил, что добился принятия в Союз писателей шести русских молодых поэтов. Так что было бы желание, а работать можно. Конечно, есть масса трудностей, но тем интереснее работать…»

 

Об «Антологии русской поэзии Украины», над которой ЮК работал до последних дней, которая была делом его жизни, он высказывался вот каким образом:

«Это грандиозный замысел, мечта моей жизни. Наконец-то удастся её осуществить. Подготовка – на финишной прямой. Именно этим я сейчас загружен по горло. Издание будет называться “Киев. Русская поэзия. ХХ век” и охватит период в 120 лет, начиная с Надсона и до наших молодых. Почти 240 авторов, так или иначе связанных с Киевом, известных, полузабытых, забытых, Биографические справки, стихи. Объём издания 500÷600 страниц. Твёрдый переплёт. Тиснение. Большой формат. Ибо такое издание делается впервые. Конечно, обрёк себя на каторгу, взвалив такой непомерный груз, но это сладкая каторга. Об этом можно говорить часами, о неожиданных открытиях, подспудных связях и т.д. Но это отдельный разговор.

Параллельно я уже подготовил не такую полную, но тоже довольно объёмную антологию современной русской поэзии Украины – более 50 авторов. Во время моего выступления на Мюнхенском фестивале русской поэзии организаторы фестиваля предложили мне от имени Толстовского Фонда стать составителем. Издание уже подготовлено и отправлено в Германию. Эмигрантскую часть готовит поэт Ольга Бешенковская. Она уже выпускала аналогичное издание “Город-текст” (поэзия Петербурга)»

 

Не могу удержаться и от цитирования воспоминаний, написанных замечательным поэтом из Днепропетровска Людмилой Некрасовской:

«С Юрием Григорьевичем Капланом я познакомилась на одном из фестивалей. Сразу оценила его как поэта, умеющего слушать и слышать чужие стихи. Это особый дар: не только хорошо писать самому, но уметь радоваться удачам других. Каплану это было свойственно в полной мере. На обратном пути мы оказались в одном купе. Всю ночь мы читали друг другу стихи – свои и чужие, делились впечатлениями, спорили и соглашались. Он вспомнил, как Леонид Вышеславский назначил его председателем ЗемШара, поведал о своих встречах со Василем Стусом, об отношениях с КГБ. Тогда же Каплан рассказал мне о работе над антологией “Украина. Русская поэзия. ХХ век” и попросил помочь. Масштаб этой работы был потрясающим. Я согласилась и несколько месяцев работала в архивах, стараясь найти для антологии интересных поэтов Днепропетровска. Так завязалась наша дружба.

С тех пор Каплан часто звонил, рассказывал новости, интересовался моими. Всегда откликался на новые стихи и книги, на интересные мероприятия. Когда я задумала и стала проводить в Днепропетровске цикл литературно-музыкальных встреч “Современная русская поэзия мира”, он очень заинтересовался, просил изложить подробнее, рассказал об этом проекте в газете. Он всегда был рад, если кому-то улыбнулась удача. Помню, он потребовал, чтобы я в мельчайших подробностях описала ему, как проходило в Москве вручение мне Национальной литературной премии “Золотое перо Руси”, а потом столь же подробно написал об этом в “Литературе и жизни”.

Но как любой человек, он нуждался в сочувствии и понимании. Однажды после смерти жены он позвонил. Переживал он так, что я не узнала его по голосу. Поговорили о делах Конгресса, а потом он попросил совета. Ему в тот год исполнялось семьдесят. Высокопоставленные друзья давили на него, требуя, чтобы он отмечал юбилей. А он не был уверен, поймут ли его: траур по жене ещё не окончен. Я не имела права лезть со своим уставом в его дела, но, слыша его голос, посоветовала ему отметить юбилей. Ему нужно было отвлечься, не зацикливаться на горе, вновь почувствовать, что он нужен, что его читатели ждут встречи с его стихами. Он обрадовался. Мне показалось, что камень упал с его плеч. А потом он читал мне стихи. Горькие. Мужские. Исповедальные.

Однажды я обратилась к нему с просьбой поддержать новый проект: восстановление в Украине памяти о Фридрихе Горенштейне. Он сразу откликнулся, пообещал помочь. Я тотчас переслала ему воспоминания Марка Лейкина, соученика Фридриха. И к моей несказанной радости Юрий Григорьевич напечатал их в газете. Статья была большая. Её пришлось делить на две части и помещать последовательно в двух номерах. Но это не смутило Каплана. Для стоящего дела он был готов на всё. Получив газеты, я позвонила, чтобы поблагодарить его.

Юрий Григорьевич сразу переключил разговор на мою книгу “Сны Иосифа”, которая недавно вышла, и с которой он успел ознакомиться. Зная, что Каплан редко раздаёт комплименты, я была обрадована тем, что книга его чрезвычайно заинтересовала. Он пообещал написать о ней. На том и расстались…

А через несколько дней я узнала о трагедии. Было так больно, как будто я потеряла очень близкого и дорогого человека. Вспомнилось, сколько огромных проектов осиротело без него: выпуск газеты, альманаха и антологий, радиопередачи, литературная студия, Конгресс Литераторов Украины, задуманный им и созданный благодаря его неуёмной энергии. Не стало хорошего человека. Не стало Поэта милостью Божьей. И заполнить эту брешь в душе нечем, увы. Остались его стихи. Остались его дела и мы, его друзья. И дай нам Бог подхватить и продолжить начатое им…»

 

Поддерживая заключительные слова Людмилы, я хочу подчеркнуть, что все поэты, существующие по причине своей индивидуальности, не могущие и не желающие слиться в один сосуд, остаются самостоятельными лучиками света, но всё же светят в одну сторону. В добро, ввысь, в души наши. С Богом, без него, с иной верой, они остаются параллельными при жизни и пересекаются в бесконечности, приходя к одним устоям, даже с разных позиций.

 

Вот несколько параллелей. Фактическая и трагическая. Юрий Григорьевич, о гибели своего предшественника, председателя ЗемШара Леонида Вышеславского, рассказывал так:

«Трагедия, когда Леонид Николаевич оказался в коме, из которой так и не вышел, случилась ещё 20 декабря, а за день до того мы вместе с ним читали стихи на вечере. На следующий день он был в Украинском доме на юбилее Николаевского землячества (ведь он родился в Николаеве, где дед его был священником). После вечера отказался от машины, а организаторы, увы, не настояли. И поднявшись пешком к Софийской площади, решил немного подъехать к дому маршруткой (в которой, видимо, уснул), а та завезла его на окраину города, в Новобеличи. Там его обнаружили на снегу с травмами головы, верхняя одежда лежала разбросанная рядом. Очень похоже, что его избили, о чём мы сразу поставили в известность руководство МВД, Минздрава и Генпрокурора. В машине скорой помощи он на несколько минут пришёл в себя, а потом, после шестидневного пребывания в коме, его не стало. Такая ужасная история. Надеюсь, в дальнейшем обстоятельства его смерти прояснятся…»

Я тоже надеюсь, что обстоятельства гибели самого Юрия Григорьевича когда-нибудь прояснятся. Но почему, когда, наконец, пробился луч свободы, поэты продолжают погибать на улицах и в своих жилищах? Как противоестественно для поэта погибнуть не с разящим словом в устах, а от физического насилия тех, кому это слово безразлично!

Параллель поэтическая. Юрий Григорьевич цитировал строки Ушакова «Чем продолжительней молчанье, / Тем удивительнее речь». И о своих стихах говорил, что за годы вынужденного молчания стихи его стали более зрелыми и сильными. Посмотрите, как перекликаются эти слова со словами другого замечательного поэта, Марии Петровых: «Умейте домолчаться до стихов».

Параллель личная. Когда мы познакомились с Юрием Григорьевичем, и он послушал мои стихи, а потом прочитал мне некоторые свои, а потом ещё послушал и ещё почитал, – он подарил мне свою книгу и сделал на ней дарственную надпись, в которой, после моего имени следовало «некоторые наши мысли неожиданно совпадают». Для меня это было и остаётся высшей оценкой среди всех других, мною полученных.

Когда Каплан читал свои стихи… я поддавался их колдовскому действию. Сложные ассоциации… в них мне почему-то всегда приходил Пастернак – и сами стихи Пастернака, где на равных витали миры и жуки, и слова Марины Цветаевой о чтении стихов Пастернаком: «какая-то бормота, словно медведь просыпается»… я знаю, я знаю, к этому приёму интуитивно, несознательно прибегают поэты, отстраняя голос и личность свою от их собственных стихов, усиливая это колдовство, отрицая человеческую природу его создания. Возможно, именно поэтому в своих стихах, написанных на смерть Юрия Каплана, я интуитивно назвал его «колдуном»:

 

 

Дорогой читатель, извините, что этот материал получился таким сумбурным. Я не могу писать о смерти такого поэта, как Юрий Каплан, сохраняя объективную сосредоточенность. Я не знаю, может ли время загладить случившееся, чтобы можно было спокойно говорить об этой трагедии. Допускаю, что всякий раз я буду взволнован, вспоминая это имя. Но написать эти строки я был должен, привести все слова самого Юрия Григорьевича, которые я смог найти, я должен, потому что долг наш главный – не только оплакать убиенных и павших, но не забывать их, продолжать их дело, не уронить знамя поэзии, выпавшее из их рук, и пронести его дальше, сколько в наших силах.

А ещё почитайте подборку стихотворений самого Юрия Каплана – чтобы понять, какую величину мы потеряли. Чтобы и на прощание, и в уже наступившем завтра, и далее-далее звучали его слова…

 

Сергей Плышевский

 

Июль–октябрь 2009 года

 

Иллюстрации:

фотографии Поэта разных лет;

Юрий Каплан и Сергей Плышевский, Нью-Йорк, 2007,

Юрий Каплан, Георгий Садхин и Игорь Михалевич-Каплан, Вашингтон, 2007.

(Фото из личного архива автора эссе и из различных интернет-изданий).

 

В публикации использованы интервью и воспоминания Татьяны Калашниковой, Людмилы Некрасовской, Станислава Бондаренко и Олега Озарянина.

Творчество