Юрий
Влодов

…А гений тощ, как щепка

Из книги судеб. Родился Юрий, по батюшке Александрович, в Новосибирске 6 декабря 1932 года. Мать Надежда Борисовна Тимошенко (Надеждина) – актриса, отец Александр Захарович Левицкий – режиссёр театра. Такая же фамилия была у известного одесского налётчика времён Гражданской войны Мишки Япончика. По этой причине Александр Левицкий, приходившийся ему внучатым племянником, сменил фамилию. Увидел афишу: «Сербский певец Славко Влодич». Отсюда и пошло – Влодов…

Годы детства и отрочества будущего поэта выпали на Великую Отечественную. Отец ушёл воевать, а 10-летний Юрий оказался с матерью в эвакуации. Вернулись… И Юрий, скорешившись с уркаганами, пустился во все тяжкие: воровал в Кунгуре, Чусовом, Лысьве, Кизеле, Соликамске, Березниках, Перми.

В начале пятидесятых молодой поэт объявился в Переделкино – он решил познакомиться… с классиками. Среди них были Илья Сельвинский, Корней Чуковский, Борис Пастернак. И все, признав в Юрии Влодове настоящего поэта, начали прочить ему большое литературное будущее. С предисловием Сельвинского его стихи вышли в журнале «Смена». А Пастернак напутствовал так: «Каждое стихотворение поэта Юрия Влодова есть кирпич, заложенный в основание современной русскоязычной поэзии. Доброго пути, брат мой Юрий!» А вот – Александр Солженицын: «Мощь этого поэта в том, что он идёт не от книг, а от самой жизни и поэтому, несмотря на вневременные темы, всегда современен».

 «Единственный случай, когда большой вор и большой поэт слились воедино» – слова Влодова о себе. Написал письмо шведскому королю с просьбой о «нравственном прибежище»…После этого на ЦТ сняли фильм «Я пишу Вам, Ваше Величество», а журнал «Юность» в июле 93-го опубликовал большое эссе «Иномирец (Легенды о Влодове)».

В штате каких-либо издательств поэт практически не работал. По договору сотрудничал в разное в разное время с коллегами из журналов «Смена» и «Юность», а также с журналистами «Московского комсомольца». В новом веке его стихи печатали многие издания, в числе которых «День и ночь», «Дети Ра», «Литературная газета»…

29-го сентября 2009 года, на 77-м году жизни, легендарный поэт-дикоросс Юрий Александрович Влодов скончался в одной из московских больниц.

Неделей ранее «Литературная газета» (№ 38, от 23-29 сентября) опубликовала статью его друга, поэта Юрия Беликова о книге Влодова «На семи холмах». Несмотря на громкое имя в московских (и не только московских) литературных кругах, по сути, это первая объёмная книга выдающегося поэта.

Возвращался из Москвы в Пермь с двумя книгами: одна была подарена Евгением Евтушенко, другая – Юрием Влодовым. Глянув на обложки, на которых, как Акрополь, отобразились фотопортреты авторов, очаровательная соседка по купе определила: «Сразу видно – из одного поколения». Однако если первого поэта трудно было не узнать, то второго не узнать было нетрудно. Хотя, если судить по двустишиям, когда-то запущенным им в народ – «Прошла зима. Настало лето. Спасибо Партии за это» или «Под нашим красным знаменем гореть нам синим пламенем», – нельзя сказать, что второй не был знаком моим согражданам. Скорее, неходовым было его имя. Даже составитель «Строф века» и собиратель будущего десятикнижия отечественной поэзии Евгений Евтушенко в бытность свою в уральском Китеже «Музей реки Чусовой» засомневался, читая стихотворные надписи, накорябанные на обшивке охотничьего домика, авторство одной из которых принадлежало Влодову: «Разве он жив?!» (Да, и в тот миг года-века, и в миг вопроса юной попутчицы мой полный тёзка Юрий Александрович Влодов был жив…)

Из эссе «Постояльцы дикого неба» («Дикороссы. Приют неизвестных поэтов», (Москва, «Трибуна-РТ», ИД «Грааль», 2002):

…Охотничий домик всё сильнее стягивал обруч сорокаградусного мороза – не грел камин, не грела водка, длинная заокеанская шуба, наброшенная на плечи высокого гостя, норовила, раскрывая поэта, соскользнуть на пол, но её движение, словно русло северной реки, то и дело обращал вспять добровольный местный Савельич, чей порывистый труд был награждён опять-таки крылатой фразой Евгения Александровича:

– Человек человеку – бабушка!

А я спросил:

– Говорит ли вам о чем-нибудь имя «Юрий Влодов»?

Я ничуть не сомневался, что ответ будет не менее крылатым:

– В истории русской поэзии такого имени я не знаю!..

Всё-таки Блок дал фору нам на несколько столетий: «Здесь жили поэты и каждый встречал друг друга надменной улыбкой». В двух номерах журнала «Юность» за 2002 год вышли 100 эпиграмм Юрия Влодова на ныне здравствующих литераторов, включая Евгения Евтушенко и составителя этой книги. Когда я писал о том, что большинство из авторов «Дикороссов» живут в стихотворении Владимира Соколова «Безвестность – это не бесславье», я как бы оставил зазор для меньшинства. Влодов – матёрый представитель этого самого меньшинства, делающего ставку на втором варианте судьбы, именуемом «Посмертная маска».

При жизни известен эпиграммами на известных, неизвестен или, будем дипломатичны, малоизвестен собственными стихами. Тут хоть какие возражения ни выдвини (к примеру, неизвестен кому – вахтёрше Зине?), какой эпиграммой ни пометь снег отечественной словесности («Евтушенко стоит в мутной Лете по пояс – не глыбко, сам себе и старик, и старуха, но, к счастью, не рыбка»), а всё равно, согласитесь, Евтушенко известен, Влодов – нет. А ведь, как и его бывший друг по юношеским игрищам и забавам Женя, стихи-то пишет не хилые:

……………………………………………………………………………………………………………

– Работая над «Строфами века», я изучил всю карту русской поэзии! – не скрывая небеспочвенной гордости, объявил Евгений Александрович, как будто вогнал топор в одну из нерасколотых плах нашего промерзающего пристанища. Крепко вогнал – ни достать, ни плаху поднять на топоре.

Тогда я сказал ему, что эту карту надо изучать заново. Сегодня я говорю:

– Карту русской поэзии изучить невозможно…

……………………………………………………………………………………………………………

Как заметил когда-то сам Влодов: «Всему приличному я научился в воровском мире, всему отвратному – в мире литераторов». Рискованное и, разумеется, не бесспорное заявление, но таков уж он есть, Божьей милостью поэт Юрий Влодов: вся жизнь его, бытовая и бытийная, преломляющаяся в Слове, балансировала на грани риска, дурного или хорошего. И то, что сейчас, на 77-м году жизни, вышла, по сути, первая его твёрдообложечная книга, вобравшая, впрочем, лишь толику написанного Юрием Александровичем, – даже не вина Союза писателей, в который он вступил, что называется, на старости лет. Книга называется «На семи холмах».

Кстати, Чердынь, где отбывал ссылку Мандельштам, коему посвящены аж три великолепных по распаху своего синтаксиса и драматизма баллады Влодова, тоже на семи холмах расположена. Книга Влодова представляется мне пусть запоздалым, но широким шагом поэта к большому читателю или читателя – к большому поэту. Притягательно-отпугивающая величина его фигуры определена им самим:

Вот код «Семи холмов», равно как и всей творческой повадки Влодова. Всегда очерчивается водораздел между нравственной мерой таланта, скованного Божьей волей, и гениальностью, срывающей пломбы запретов и состоящей в заговоре с той самой парной Сущностью. У Влодова немало примеров прошвы этого дуализма – как открытых («Всё гениальное просто, – сложным бывает талант!»), так и заминированных («В лугах – оптический обман, Оптический обман… Познай, где Бог, а где туман, где – Бог, а где – туман…»).

В последнее время немало пишут как о единственной в своём роде предсмертной поэме Юрия Кузнецова «Сошествие во ад». Для его тёзки, знавшего, несомненно, того по литинститутской юности, «Сошествие во ад» произошло задолго до освоения оного Юрием Поликарповичем. Впрочем, чем чёрт не шутит, может, это приключилось и благодаря Влодову, чьи творения были на слуху и ходили по рукам?.. Влодов всю жизнь писал собственную эпопею «Люди и боги», где действуют, переплетаясь, а иногда и, как в шахматах, участвуя в холодящих рокировках, Христос, Иуда и Магдалина («Два мужика да стервь», «Божья мамица», «демоны и стрижи», в конце концов просто персонифицируемые Жизнь и Смерть). Потому что, по Влодову, «поэт – библейский фолиант: столетья сжаты до мгновений».

Но если Кузнецов завершил своё «Сошествие во ад» (правда, в новом романе Александра Проханова «Виртуоз» он пишет поэму о Рае в одной из отечественных психушек), то Влодов оставил за собой право выйти из преисподней. И в дождичке, слепом от солнца, – увидеть чудную картину:

Я не противопоставляю одного поэта другому – просто хочу напомнить название пьесы Александра Островского: «На всякого мудреца довольно простоты». Выход Влодова к читателю вполне может переустановить чаши весов на поэтическом олимпе. Скажем, погружаюсь я в его стихотворение «Слетают листья с Болдинского сада…»: «Ребятушки! Один у вас отец!..» // И на крыльце – Пугач в татарской бурке… // А на балах, в гранитном Петербурге // Позванивает шпорами Дантес…» Интонационно эта строфа ничего вам не напоминает? «Балы. Красавицы. Лакеи. Юнкера. // И вальсы Шуберта, и хруст французской булки. // Любовь, шампанское, закаты, переулки. // Как упоительны в России вечера!» «Неофициальный гимн России» Виктора Пеленягрэ!.. Ну мало ли ритмических галлюцинаций? Но вот дохожу до концовки изящной влодовской вещицы: «И небо – в голубых глазах поэта! // И нервный скрип гусиного пера…» У Пеленягрэ: «И только небо в голубых глазах поэта. // Как упоительны в России вечера!» Спрашиваю шансонье: «Свистнул “небо” у Влодова? Как, впрочем, и «французскую булку» – у Михаила Кузмина?» Шансонье захлопал ресницами, точно Шура Балаганов из «Золотого телёнка» в исполнении Леонида Куравлёва. Наконец избрал горделивую позу: «Я всегда беру то, что плохо лежит!» Лежало, поправим мы. А теперь вышло к читателю. И вот уже президент Академии поэзии Валентин Устинов, листающий книгу Влодова, восклицает: «Это – хороший поэт! Почему я его не знаю?..»

Образный строй книги вряд ли – в биографических подробностях – расскажет о судьбе мало издававшегося автора. Она шире пастернаковского определения «почвы и судьбы». Тут если «почва», то перепаханная, стоявшая под парами и засеянная, но не тем изначальным зерном, а манной небесной. И если «судьба», то переходящая в своём преображении в новую жизнь и тему: «Вечная тема моя // – Зеркало, ворон, змея. // Стало быть, в этом я – спец. // Зеркало. Ворон. Слепец)». И лишь посвящённые в узлы влодовской судьбы отыщут в одном из его отточенных восьмистиший вполне биографическую коллизию, связанную с фантасмагорическим обращением поэта к королю Швеции Карлу ХVI Густаву с просьбой о «нравственном прибежище:

С точки зрения устоявшегося человечества, чья Земля держится на трёх китах канонов, Влодов, конечно, кощун. Вот что мы читаем в глубочайшем по перетокам смыслов стихотворении «Гомер, Бетховен, природа и автор»: «Но видел я: сквозь веки, сквозь века // – тебя, иконописная доска! // – безвольное лицо гермафродита // с отметиной проказной у виска…» Но ведь и Христос воспринимался как кощун, если встать на фарисейские котурны времени Его Пришествия. «Гонят ведьмины метели запоздалого Христа». Прав автор: снова «гонят». Точнее, всегда! Значит, и Влодов не возмутитель традиций, а их продолжатель?.. Просто вовремя кое-что понял: «И он предостерёг меня перстом!..» И потому поэт оставил покров отворившейся ему тайны покровом. Не оттого ли так долго молчал? «Он бредёт по вьюжной кромке, // Временной свивая жгут. // Нерождённые потомки // Бога изгнанного ждут». Вот дождутся – и народятся. Иные читатели.

Юрий Беликов

Первоисточники: «Дикороссы. Приют неизвестных поэтов»

(Москва, «Трибуна-РТ», ИД «Грааль», 2002);

«Литературная газета» (№38 /6242/ от 23 сентября 2009 года)

Творчество