Марина Пономарёва

Над остовом осенних кораблей,
Что всех осин багровей и красней,
Безропотно парит уставший мятлик,
Проросший через ситечко небес.
Зажмурился еловый, тёплый лес,
Как брошенный перед зимовкой ялик…

Растянуто панно угрюмых дач.
Твержу себе циничное «не плачь».
Медовым Спасом пахнет и корой,
Сухой травой, созревшею рябиной. 
Слабее ночью говор комариный,
Дом изнутри становится сырой…

Воспоминаний горькая строка,
Сегодня в сон вплывет наверняка. 
И высветит в родительских домах,
Очаг и стол, постель и покрывало,
Где вышиты все те, кого не стало,
Но кто в поступках, мыслях и словах.
Они все бродят по тугому мху.
Их узнаёшь по каждому штриху,
Что сохранит стеклянная роса.
Узнаешь их среди обломков детства…
«Будь счастлива!
Не бойся 
и не бедствуй!»
…В осеннем дыме тают голоса. 

Храм Бокова*, как на ладони слива! 
Лиловым цветом светятся бока. 
Ползут над храмом вяло и сонливо
Луганские тугие облака. 

Храм Бокова фиалковый и майский.
Среди бугров, заросших сон-травой. 
Хочу тонуть в его полынной ласке!
Хоть плачь по-детски, хоть не по-детски вой. 

Идёт война. Уже четыре года. 
Среди чужих слоняюсь земляков.
Мой детский мир оплакан и обглодан,
Старанием убийц и слизняков. 

Текут рекой белёсой гумконвои.
Похожие на марлю и бинты. 
Четвёртый год я без семейства вою,
Средь околовоенной суеты. 

Но верю я… Когда созреют сливы,
Которые вкусней по вечерам,
Я выйду из автобуса счастливой,
Чтобы увидеть уцелевший храм!

*храм Александра Невского в деревне Боково-Платово, Новороссия 

 

Безучастность сожги как сахар.
Чтобы пахло три дня горелым.
- Вот же дура! Не знаешь страха?!
Где-то сверху идут расстрелы.
Где-то снизу бунтуют черти.
В горловине печного ада.
Хато-крайний всегда инертен.
Смельчакам не всегда награда. 
Все осины пойдут на колья.
Все рубашки – на перевязки.
- Твоя шубка, поди, соболья?!
Мы тут из иной закваски.
Облака на пуху лебяжьем,
Хороши кирпичи – подушки.
А ты думала, всё бодяжим?
Средь чумы хороши пирушки? 
Отодвинься! Ударит в стену.
Разрывные! Скажу по звуку…

Синеватый упал оттенок
Распорол понарошку руку… 

Были первые – все домашние.
Все вторые – сгорели заживо. 
Были третьи. Почти без башни.
Нам за ними теперь ухаживать. 

- Обопрись! Оглянись! Бедовая! 
Коли выживем – не безбожничать!
Над корзинами, над бидонами,
Штукатурки гуляет дождичек. 

Вот же сила твоя донецкая! 
Вот же сила твоя – великая! 
Наша радость давно не детская,
Но Марусей как раньше кликаю
Я соседку...
Моя ровесница
Лишь условно.
Во взгляде – безднища…
Пятый год здесь войнушка бесится,
О которой духовно нищие
Нам расскажут «святую правдочку».
И прогнозы дадут под водочку…
Затрещала, потухла лампочка. 
Зазвенела уныло форточка.
Никакой у Маруськи паники.
Семь ступенек – цена привычная.
- Жаль… остынут на кухне драники!
Все ж свои, а не дрянь фабричная!

Сказки Гримм. Оранжевый ночник.
Из детства книги
Страшно постарели! 
Ложится память строчками в дневник.
Скрипят качели.
Крутится юла.
Сегодня мир не пахнет пирогами. 
Душистая, еловая смола,
Ольха, туман и мох под сапогами
Увязли в памяти.
Застыли в янтаре.
Зима в глазах последних георгинов.
Вода в колодце – вся на серебре. 
Пятно на скатерти…
От сочных нектаринов.
Идут года. А детский дождевик,
Раздутый на ветру,
Как будто парус,
Мне видится, особенно к утру!
Но это сон. Мираж. Ночной стеклярус.
На сломанных часах как раньше, – шесть.
У зеркала тускнеют амаранты. 
Ворчливый домовой, пригладив шерсть,
Толкнёт куранты.

Елоховский собор растёт из неба.
В той точке, где разорванный брезент.
Ты проникаешь правилами Хебба
Сквозь общий сон и памяти фермент. 

Послушай, мама! Во дворах Басманной
Всё та же сырость. Слякоть. Непокой.
Я вновь влюбилась…Как? Тебе не странно? 
… Мелькнёт улыбка в свечке восковой.