Ольга Девш

Осень-аутист молча считает птиц,
Загибает пальцы веткам.
Я смотрю и сочувствую.
Мой артист играет на ханге,
Падение звука долгое как
Шаги желудёнка по сковородке
Чугунной, глубокой,
Не торопится он, колобком идёт.

Где-то зажурчали гусли,
Я рассекла воздух крыльями —
То ль вы перелётные мои, гуси-мысли,
Даром перья вытрепавшие на груди,
То ль я, неподъёмная, глёдная, поздняя, —
Прорывается ветер, в лицо цём.

Обожжённые щёки, сырой чернозём. 
Восемь шариков-месяцев перебери,
До мая в молчание удери, сохрани
Сердечко.

Безупречная завязь волны, перескакивай, малыш-голыш,
Бесконечная зависть одолевает блестящий твой лоб,
Ты морщишься с напористостью длинных акульих жабр,
Вываливающих одну воду в другую, но перехлёстывать
Успеваешь капризность свою, подминаешь угловатость,
У водорослей, обвивающихся вокруг да скользящих вдоль,
Перенимаешь текучее плавание силой воображения,
Не зачерчивая круги желания плыть, ты лежишь и летишь,
Из-за волнения забывая падать и тонуть в гладком иле, —
Мне бы такою стать после жизни человеком-улиткой. 

Лань, о лань, дай мне пятнышко со своей спины.
Ты гибкошее дотянись туда, где быстро она рябит
От щекотного ветра, и губами подтолкни да сбрось.

.......................................................................................

Приходящее солнце сравнивает часы посещений
С кормлением младенца на берегу реки рябой воды.
Ослепительное веко Ра спаялось припоем горизонта.
........................................................................................

Мне приходит на ум слово «исступление», и я смотрю
На него, потом на тебя, вновь на него и чувствую глупость,
Бережно опоясывающую зрачок: не надо видеть, говорит,
Бросай видимо-невидимо, не мигай расхолодившимся водам.

Я закрою глаза, лань, о лань моя, закрою эти глаза,
Усталость в них колышется наплывами серебра в синем.
Ты пятнышко дай со спины своей, путеводица, нежная елень,
Я накрою им третье око, пересиливать тьму буду вечно...

Плечистые покатые горы были расправлены,
Равнина гордилась ими так же бесхитростно,
Как белесый пустырь — задержавшимся перекати-полем;
Прозрачный высокий восток жил солнцем;
Безветрие сделало воздух густым и округлым,
Плыть в его пространстве было легче, чем дышать;
Где-то в облакотную пену сбивалась шумливая вода,
Превращая рыб в птиц, цветы в кораллы, песни в небо…

Ловко, на скорость, время скручивало в тонкие свитки 
Мои года, их текстовую версию я не всегда успевала сохранить.
Мне казалось, я пропускаю ход, взгляд, дождь, себя,
Выпадаю из микросхем, не вхожу в рецептуру, не торкаю, в конце концов. 
Земле было всё равно до моих кручений и кручин.

А когда пришёл ты и открыл, печать снялась сама, на вдохе,  
И пришли сыновья, и узнали, что их мать — я,
На покатых плечах гор распласталось  живое солнце,
Восток расслабил хватку и больше не боялся отпустить его:
Катится, катится, животворит, по мироколице, по радужке,
И глазам чудится, что нет ничего вокруг нас, всё — в нас. С нами.  
Чудо.

Мой возраст переливается в детей,
мне нравится щипание глаз от слёз,
я люблю своё время в улыбающемся мне мужчине,
что выбрал мою боль до капли на боковой стенке души,
что вобрал мою нежность и наполнил ею на выдохе,
я же трусиха, пережитки прошлого тащила, скребя под собой,
на убой не ведут таких, умирают сами отдельно,
потому не нарадуюсь, возраст ты мой запредельный,
перешагнувшей 
я встаю и расстояния не считаю, 
веди меня, 
люби 
как я тебя.