Татьяна Селезнева

А над водой — такая тишина, 
Что видно, как по полю вьётся вечность. 
В речную гладь - что в зеркало - луна
Глядит, накрывшись одеялом млечным.

Мне кажется, так чувствуют любовь: 
Холодный свет, деревня, бездорожье... 

...и рядом Бог. 
И вместо тысяч слов 
Ты вдруг услышишь тихо слово Божье.

Ты скажи мне, мой друг, что дорогу я выбрала верную, 
И не дрогнет штурвал самолёта в девичьих руках. 
На земле просыпается солнце на веточках вербы, и 
Я рисую над морем весну в голубых облаках. 

Серебристая тень — то ли молния, то ли видение, 
Небеса распорола и сшила в рассветном огне. 
...На такой высоте эти шрамы — твоё отражение, 
Их так любит стирать своевольный ноябрьский снег. 

Мне остался весь мир - удержать бы его в невесомости 
И тебе подарить, как стеклянный рождественский шар. 
...Мне вдруг кажется, руку протянешь по ветру над пропастью 
И коснёшься звезды, и забудешь, как жить, как дышать. 

Под крылом самолёта рассеется крошево сумерек, 
Я окутаю нитями глобус до новой зари. 
...Мы вернемся, мой друг, по росе, так неистово утренней, 
Ты увидишь меня, когда небо коснётся земли.

Вот так и уходят. 
Стремительно. 
Не прощаясь. 

Из рук вырывая последний клочок надежды. 
Ступают на ленту из жёлтого кирпича и
Уходят по улицам города, мертвенно снежным. 

Тебе остаются следы их тепла на коже,
И спутывать нервы в клубок без конца и края. 

Ты учишься жить. 
Это только по первости сложно. 
Подумаешь, 
Стала улыбка немного другая. 

Ты учишься жить. 
А по табелю красные двойки
Летают,
Гогочут,
Кричат,
Вырываясь на волю.

Кто ж знал, что весной ты уйдёшь по знакомой дороге
Искать чьи-то тени на выцветшем маковом поле.

Серебро мне к лицу - 
Это цвет самолётных крыльев. 
По Цветному бульвару 
Монгольской лечу стрелой 
Сквозь седую пыльцу 
Первоснежно святой Москвы и 
Под Дворцовым мостом 
Ленинграда — к себе домой. 

Я бегу, как дитя, 
По-есенински босонога, 
По-дункановски руки 
Раскинув на полстраны. 
И назло всем чертям 
В каждой луже я вижу Бога, 
Не надеясь дожить 
Пару дней до лучей весны. 

У меня на груди 
Нежным светом горит мимоза. 
Я спасаю её, 
Сердце кутая в алый шарф. 
Я связала пути — 
Ленинградским слепым морозом 
На Московской земле 
Так, что больно теперь дышать. 

Я бегу, я лечу! 
По-цветаевски одинока, 
За собой оставляю 
Громады чужой Москвы. 

Зажигаю свечу 
Серебром у Невы глубокой. 
Жаль, что рядом со мной 
В Ленинграде опять 
Не Вы. 

А она говорит: "Я была рождена для войны 
Не солдатом, но тенью солдата", — и смотрит упрямо. 
В её синих глазах — безнадёжная память вины, 
Что сейчас не она вечным сном спит под свежим бурьяном. 

Мне б сказать ей о том, что никто для боёв не рождён, 
Что разящая сталь достаётся горячему сердцу, 
Но она закрывает лицо первым летним дождём, 
Пряча слёзы и кутаясь в простынь, пытаясь согреться 

От беды и от смерти, от холода дружеских рук, 
Что в промозглую осень её так тепло обнимали. 
...А ведь ей в ее двадцать неведом ни страх, ни испуг, 
Только боль всё внутри рассекает от края до края, 

Не спасла, не успела, не спрятала — проклятый май 
В помертвевших глазах отразился последним рассветом. 
...И никто не сказал ему тихо простое "Прощай", 
И осталась баллада его на Земле недопетой. 

А она говорит: "Я была рождена для войны" 
И шагает по тёмной дороге вперёд, с автоматом. 
...Я смотрю на неё — и в изломах седой тишины 
Исчезают слова: "Пусть хранит тебя Бог, тень солдата".