Егдже Велкаяйев

Январь наступил. И в тетради январь, всё бело.
Метель за окном и листы, как невесты на выданье.
Я снова в курилке, я снова за круглым столом
С моим недосыпом, который, наверное, выдуман.
 

Но нет: в самом деле, на праздники ночь напролёт
Все пьют, веселятся; глаза до утра – в телевизор,
А я же, впустив потихоньку нагрянувший год,
В час ночи уже был ко сну удивительно близок!

А в два уже спал. И салюты, и песенки «звёзд»,
Всё мимо меня пролетело – сгорело, отпело.
Мне снилась дорога, и снег, и ответ на вопрос:
«Что наша душа(?), если нет уже бренного тела».

Я шёл по дороге. Ух, снега во сне намело!
Сегодняшний он, словно те сновиденья-сугробы.
Когда же проснулся я, память мою унесло
С открывшимся ей, на другие, не в яви, дороги.

Усталость моя! Бесконечный лихой недосып!
И праздник – не праздник. И люди – тела, а не души…
Вдали, по метели, мелькают голодные псы,
И рвано висят их когда-то стоячие уши…

Скучал по декабрю я на экваторе,

ведь я с ним от рождения в родстве,

его морозы мне жену сосватали

и дури остудили в голове.

А там, на юге-южном не декабрьские

погоды, ночи, звёзды, облака;

там нет того, что северною сказкою

зову я, лишь приходит мой декабрь…

Когда ночами тихо вдруг становится,

морозно, серебристо, высоко,

и вьюга, непременная виновница

погоды злой – умчалась далеко,

стоишь и смотришь в небо. Смотришь, слушаешь,

а в небе, будто звёздные волхвы

играют с человеческими  душами

в огне зеленоватой синевы:

мелькают тени, слышится подзвучие

игре небесной. Воздух, он – дрожит:

как вспышка, блик, сполох –

стоит трескучее

звучанье, непонятное в тиши,

и замираешь…

Там, в далёких тропиках

я так скучал!

И снился мне декабрь!

Да, мой декабрь,

с протоптанными тропками

в его – и дни, и годы, и века!

Не пой мне песен, милый друг,
давай-ка помолчим.
За стенкой дятел: стук да стук,
стучит себе в ночи.
И ностальгическая дробь
его – слышна не всем.
Да, подзабыл её народ
в потоке сладких тем.
Но времена: тельняшки цвет
во сне и наяву.
У нас всегда из века в век
в два цвета рандеву…
Неугомонный, перестал,
с начала месяца!
Быть может, попросту устал –
прислушивается…

В три дня апрельская метель
сменилась на тепло,
смеялось солнце и капель,
и ночью не спалось.
Казалось бы, уже весна!
Нет, оттепель была.
Но как расслабила она
и спутала дела.
Опять морозы по ночам,
и днём ещё зима,
и стук, который невзначай,
и снится…Колыма.
Да что она! На мерзлоте
и мы, и полстраны!
И перспективы ещё те.
А хочется весны…

Со мною нет моей любимой

Уже двенадцать дней:

Грустит под окнами рябина,

На ветке – воробей.

Я покрошил ему горбушку,

А он ведь не летит;

Моя жена ему подружка,

Какой тут аппетит!..

Да, ничего не лезет в горло,

Мы в этом с ним – родня;

Он распушился, смотрит гордо

На крошки, на меня

И не летит! Сидит на месте!

Ну, право, подкрепись!

Грустишь? И я грущу – мы вместе…

Такая живопись!..

Мы давно с тобой не виделись, дружище!

Всё скучаешь?  Да… И трубочка дымит.

И по-прежнему в подножье сапожищи

Несуразные. С намёком…МАССОЛИТ!

А с каким намёком, кто ж его прознает?

Может, этого намёка – с гулькин нос.

Временами, письменами, именами

Разрешим у нас всегда любой вопрос.

Как известно, время всем укажет место;

Так и рукописи – точно – не горят;

И уходит: кто-то в гору, кто-то – в бездну.

А с портрета смотришь ты. Усталый взгляд.

Сапожищи безразмерны в голенищах,

Мне – и с ластами, а будут велики!

В магазинах днём с огнём их не отыщешь,

Эти чудо-чемоданы-сапоги!

МАССОЛИТ, или… как он сейчас зовётся?

А… Не важно: безразмерность ещё та!

Нынче пишущая братия, что звёзды,

Кто их, звёзды, во Вселенной посчитал?

Что ж, конечно, ради Бога, вы пишите.

Минут годы. Разберутся, что и как:

Кто любовник был, а кто скупой сожитель,

Или муж для Музы. Честно. На века…