Сергей Гринев

Щепки в камине, бокал вина,
в иней свернулась ель;
выспренний говор неспешных рук,
редкий акцент чела.
Снегом припудрена тишина,
мысли метут метель;
жизнь снаряжая на новый круг,
где-то гудит юла

календаря: – отрывная блажь –
вывихнутый хребет
памяти, и с четырех сторон –
дней ледяных парсек.
Версткой раздробленный метранпаж –
старый ручной макбет –
мерно сметает весенний сон
в берестяной сусек.

Так и живем от зимы к зиме –
топчем угрюмый наст,
и натянув на пустой колок
перипетии слов,
смирно несем от тюрьмы к тюрьме
теплый душевный раст,
чтобы нас в свой заманил силок
призрачный Птицелов…

А за окном темно, как за семью ночами – ночь, за стеклом – стекло:
холодно, воландно, жуть, – слякоть лакая, воздух твердеет в лужах;
чувство такое, что время обратно в пространство перетекло,
и — лёд. Мой дольник не нужен, не сужен, не дружен и полупростужен.

И ты говоришь: остынь, ночереет, поздно, проходит время.
Я спрашиваю у времени – оно говорит в ответ, что проходим мы,
остаются крупицы: дороти, баум, кэролл, алиса, эми
уайнхаус и т. д., и т. п., etc и ещё из второго подъезда хмырь,

что вбивается маркеса палой листвой, задвигается терпкой луной куинджи, курит
толстого, бухает на пару с бродским, глумится, крестится снизу вверх,
будто костюм надевает – голлума, гм, «человека разумного», нет-нет, да присунет дуре,
юродивой местной, варе, любви до полузакрытых век.

Я ему: – Почему? Сад –  один, мы всего лишь расходимся в тропах.
Ведь все люди живут к истокам своим, как мчит к поездам вокзал.
А он, выпустив из себя кольцо толстого: дружище, попробуй не за тираж – за опыт,
а вообще-то, мне пофиг, остынь, не слушай, что я сказал...

                                                                                                                     « – наследственная болезнь со смертельным исходом, 
                                                                                                                                                         передаваемая половым путём».

                                                                                                                                                                                       following Her                


Осенью в марте, студеным кромешным летом,
в полдень глухой в полнолунье приходит, мнется.
Я, – говорит, – без меня – ни мороз, ни солнце.
Вы, – говорит, – без вас – заблудились где-то.

Мокрые в вышних дни, далеко над ними
ливни лиловые, ветры от рук отбились.
Я, – говорит, – через времени узкий люверс.
Вы, – говорит, – и сюда и туда – нагими.

Все между строк в параллельной канве сюжета
переведи с живого на бесконечность.
Дальний маяк в океане – сверчок запечный;
не потеряй, –  говорит, – когда выйдешь в джетту.

Я говорю: ты кто, не моя ты вроде,
разве не видишь, как лица вокруг оглохли;
кто им покажет тебя в бирюзе и в охре?
Ты, – говорит и, не глядя в глаза, уходит…

                                                                                                     «Ксерокопия света – это не наблюдение самого света, 
                                                                                                             а фиксация того факта, что свет когда-то был…»
                                                                                                                                                        В. Пелевин «iPhuck 10»


встретимся на мостках у заснеженной хуанхэ,
когда принесем по юаню на выпивку братцу Хэ;
я буду весла, ты круг на скупой воде,
время в глаза глядеть,

чтобы не видеть.

зорки лишь звуки, запахи и стихи:
крейцерова соната, лю… бойкий прыжок блохи
с кадра на кадр желтой воды above –
сердцу не прекословь.


я был когда-то свет, ты – тьма, что, в общем-то, тоже свет.
все, что осталось нам: кашель от сигарет,
говор колес от поезда, птичий гам
с ветром напополам/./

на перепутье/./

брат Ху Ан Хэ сидит ни угрюм, ни рад,
Зюскинд прочитан много веков назад.
двери со скрипом, белые потолки
в желтом конце реки.


что ты в леток там несешь нарисованная пчела
затхлые звуки, зашитые зеркала?
соты, как сито, сети с не той едой,
машет елдой святой

нам на прощанье.

воды отходят, Хэ, значит, что час настал.
тужится время, открылся на миг портал.
ты будешь струны от скрипки, я эхо сфер,
маленький парфюмер…

                                                                                                                                                                           Б. Бергину

Тот Карабас, Борис, что раздает нам роли,
кажется, только он в курсе сценария, в курсе
того либретто, что мы на последнем курсе
будем сдавать – немые актеры боли.

Крепко привязаны камни к душе – награда
за жизнь на сцене; он ходит, гремит ключами,
дергает ниточки, каждому подключает
маленький эмулятор личного, Боря, ада.

Плачет Пьеро, Боря, волосы у Мальвины
прежде чем выпасть, резко позеленели,
и жалюзи иллюзий, души ламели: 
истины - улетели, прокисли - вина.

Бо рис, пшеница, злаки, крупа, каменья:
время приходит ноты собрать в аккорды.
Рядом, Борь, рядом боль и любовь, и гордо –
дорого, и над городом тянет тенью

волглых от слез тенет и от крови красных;
разно не значит – розно, не значит – поздно.
Падают люди – падают в небо звезды.
Падают в небо, значит все не напрасно…