Анна Романовская

Человек спит. И в глазах у него темно.
Он выходит в окно, за которым опять окно,
Попадает в туманный обманчивый лабиринт,
Что же там — за углом, поворотом — что там внутри?
Он бежит по кругу под сбивчивый, рваный ритм
Вдохов-выдохов — не смотреть назад, не смотреть —
Но и с форой его всегда догоняет смерть.

Человек спит. В голове у него темно.
Он давно погрузился на труднодоступное дно,
И течение заблудилось в его висках,
И уста его в иловых насыпях и песках,
И никто никогда не будет его искать.
Как сундук, в наростах кораллов его кровать,
Обвила всё тело морская неволь-трава.

Человек спит. Даже если открыл глаза,
В них сплошная пустая прибрежная полоса.
Наяву так быстро размоет его следы,
А во сне он может плыть до конца воды,
Пробираясь, словно мурена, среди камней,
Вырываясь с пеной в последней своей волне,
И откатываясь обратно — ещё сильней.

Человек разбирает себя на планктон и йод,
На мистраль и бору, на рыбно-дельфиний флот,
На пиратское знамя из черепа и костей,
Он становится вёртким флюгером на шесте,
Развевает свой пепел на две и тридцать частей.
И он вряд ли сможет обратно быть целиком,
Но идёт по воде, аки посуху, босиком.

Он бежит до другого берега — шлёп да шлёп,
Исступлённо машет, хохочет, кричит взахлёб,
И поёт во все парусно-чаячные голоса.
Человеку навстречу спокойно шагает он сам,
Отдаёт гарпун и морских склизких змей клубок.
Засыпал человек. Просыпается новый бог.

На Киевском пустынно, как в войну.
Столпились сиротливо электрички.
На тёмную платформу, запахнув
Бушлат, хромает сторож. Ищет спички,
Закуривает, чтобы не уснуть.
Ему три красных глаза подмигнут.

Вагоны бы уехали к весне,
Но их жуёт февраль на бутерброде,
В котором сверху снег и снизу снег,
И в этой стометельной непогоде
Мой поезд, дрогнув, тоже не уходит.

Фонарь здесь - путеводная звезда.
Вовне его очерченного круга
Текстуры пропадают без следа,
Не помня рисовавшую их руку.
Лишь пальцы ветра гладят провода.
Мой поезд не уедет никуда.

В квартире гулко, как в ночном метро.
Тяжелый запах пыли шифонерной -
Так тошно открывать его нутро,
Щелчки часов так действуют на нервы...
Мой шарик замирает на зеро
И "Башня" выпадает на Таро

С недавних пор. Безмолвна и пуста,
Я чувствую себя тряпичной куклой,
Которой Бог играться перестал,
Поскольку вызывала только скуку.
И скоро, нитки тела распростав,
Мне снегом смоет очи и уста.

И я найду покой в кромешном сне.
Твой поцелуй прощальный, как прививка 
От всей любви и веры - только снег
На кукольных губах. Холодный, липкий,
Твой поцелуй растает по весне.
Но я не вспомню ничего вкусней.

Я вдруг пойму, что поезд через час.
Нащупаю билет в своем кармане,
Вернусь в купе. Дадут белье и чай
И с отправленьем больше не обманут.
Колеса точно пульс в висках стучат.
Но я сойду на рельсы, хохоча.

Устала до пустоты,
До гулкого "до" внутри.
И ноты поймав за хвосты, 
Вдруг "после" пришло. Замри,
Давай заключим пари:
От самых горячих и нежных уст
Однажды повеет холодом.
Вдыхая, подумаешь - густ
Осенний вечер - на дне оставшийся кофе, молотый.
Месяца скрюченный профиль,
Деревья шумят во дворе:
Ре-ре-ре-
Резко скользит по ветвям
Реквием солнечным дням.
На улицах, полных людьми,
Словно костями - погост,
Дождинки стучат по зонтам: ми-ми-ми-
Мило, грустно и просто.
Летом мы были детьми,
Зимой станем скучными взрослыми.
Жухлые мысли.
Фантики листьев
О сладком шуршат. Вступают трамвая фан-фа-ры.
Размытые в мороси фары
Вмешаются в слаженный хор фонарей.
Я стала на выдох старей,
Я мерю минуты пешком.
И скоро посыпется соль 
Из облачных пыльных мешков,
Круг жизни растянется в ноль.
Мир пропуская - не сквозь, а мимо -
Тихо шепчу: sole mio.
Закрыть бы раззявнутый рот ноля,
Вцепившись в бока, как в штурвал корабля,
Что вот-вот налетит на рифы.
Колокол льёт по туману тревогу: Ля. Ля.
А я из себя лью рифмы,
В них плавают звуки - зеркальные караси.
Я опять в тупике, и это так невыно-си...
Остается просить:
Падший ангел, не верящий Богу,
Дай мне крылья!.. 
Хотя бы потрогать.

Что значит - вновь вернуться в старый дом,
В котором в детстве проводила лето?
Где та же шелковица за окном,
Где знаешь наизусть все силуэты,
Все запахи и звуки, свет и цвет,
Где смерти нет?

Зажмурившись, переступить порог,
Услышать вздох усталой половицы.
Сквозняк легонько проскользнёт у ног,
Листая пожелтевшие страницы
Календаря: июнь, опять июнь,
Что вечно юн.

Здесь бабушка мне вяжет и печёт, 
А дедушка придумывает сказки.
Я постигаю чтение и счёт,
Предпочитая кисточку и краски.
Мой старый дом, огромный тёплый пёс.
Хранитель грёз.

В нём так же бьют напольные часы,
И голуби курлычут на балконе
И просят крошек - острые носы
Клюют с моей и дедовой ладони.
Внизу кричит, хохочет детвора.
Весь день - игра.

По пояс забираюсь в шифоньер,
Ныряю в платья, блузки, сарафаны.
В углу, всепобеждая интерьер,
Гранитная скала фортепиано.
Как жаль, что разгадать не суждено
Мне шифры нот.

Вот я бегу к колонке за водой,
А вот - в сады у дальнего колодца.
Я помню: мячик, мишка заводной.
Я помню: было очень много солнца.
Что значит - в старый дом вернуться вновь
Дорогой снов?

Когда меня потребует назад
Будильник - раздражитель мой привычный,
Прикрою тихо дверь, открыв глаза.
Но голуби вдали ещё курлычут,
Ещё летят сквозь тьму прошедших лет.
И смерти нет.
 

Я хочу быть географом:
Сделаю карту тебя,
чтобы каждую 
родинку, 
впадинку
и волосок
заучить наизусть,
словно самые важные
факты.
Говорят, не бывает
вот так -
ерунда,
моветон, мол, 
и чушь -
говорит
целый хор голосов -
ну и пусть.

Я хочу быть писателем 
памяти: 
с красной строки,
в каждом новом параграфе
словом тебя целовать,
обнимать всеми буквами,
росчерком быстрой руки
многозначия ставить,
и главное -
да, обязательно
сочинить что-то вместо глупого 
"я люблю тебя".

Я хочу 
быть учёным:
как дикий таинственный край,
как иную планету,
затерянную среди чёрного -
я мечтаю 
открыть тебя первой, 
присвоив имя.
Все ответы, 
которых ищу -
на твоем лице.
Ты моя панацея
от боли, от нервов.
Отныне
Я не знаю одно -
Кого мне убить за это.