Юлия Зазимко

Опять раскричались с утра по соседству

Горластые галки.

От скуки есть средство, отличное средство –

Житьё в коммуналке.

Житьё в коммуналке, где всё половинно,

Где делят конфорки,

Где смешаны запахи: щей, нафталина,

«Тройного» и хлорки.

Бельё на верёвках житейского мира,

Как белые флаги,

Газетная стопка на полке в сортире

«Идейной» бумаги,

Там жмутся обои в протёртый цветочек –

Заплатка к заплатке –

Вокруг телефона и радиоточки.

А так – всё в порядке.

Житьё в коммуналке, под звук радиолы –

Оплот коммунизма,

Надёжный фарватер, прекрасная школа

И смерти, и жизни.

– Чего здесь только нет!

– А что вы ищете?

Как видится, вы граждане не нищие.

Вот тут – фарфор, пятидесятых ранее,

А вот пластинки – вашему вниманию.

Да разве звук сравнить с каким-то плеером?

Ну, выбирайте, разложу их веером!

В другом ряду стоят часы с кукушкою,

Задаром предлагаемы старушкою.

И дальше – больше: самовары, валенки,

Гармонь и пистолет трофейный маленький,

Ковры и шкуры в дымке нафталиновой,

Галош и бот извилистая линия,

Чудная рама без стекла оконного

И взгляды продавцов бездонно-сонные.

– А чей же пупс с пластмассовою чёлкою?

Ну что ж, дружок, любуйся барахолкою!

Ты, братец, видел больше, чем положено, –

Нужду и детство, на войну помножено.

А вот поди ж ты, уцелел! Потрафило!

(У мамы был такой на фотографии.)

Сиюминутность? Память ли? Пророчество?

Блошиный рынок… О, его высочество!

Ах, барахолка… О, её сиятельство!

Безвременье ли? Преданность? Предательство?

И в этой ощутимой пустоте,
На пустыре с бурьяном и крапивой,
Вдруг осознаешь, что была счастливой.
А остальное всё – не так, не то, не те.

А раньше-то, а раньше... Боже мой!
Вот тут был дом, и там был дом в соседстве.
И было нечто, как бывает в детстве, –
Вселенская защита и покой.

Земле нет смысла, пустовала чтоб:
Огородят, вобьют поглубже сваи.
И наважденья детские растают,
И вылупится новый небоскрёб.

Ну а пока ходи и вспоминай,
Черти прутом расположенье комнат,
В которых мир казался плотно сомкнут,
В окно которых слышался трамвай.

Ищи намёки, признаки, следы.
В конце концов, закрой глаза и слушай…
И мамин голос: «До-о-чка, скоро ужин!»
Так что же ты стоишь? Ну что же ты?

Вокруг стола, как мыши в клетке,

Плечом к плечу спят табуретки.

И снится первой, как когда-то

Хозяйская девчонка Тата

Влезала на неё с ногами,

Чтоб рассказать стишок для мамы.

Второй, которая разбита,

Всё видится с бельём корыто

И снится порошок стиральный,

Как снег, хрустящий и печальный,

И кипяток, крутой, хороший,

И неподъёмность этой ноши.

А третьей и четвёртой снится

Гостей беспечных вереница

И тапок шарканье у ножек,

Звук песен, шуток, тостов тоже,

Порхание чужих обновок,

Никчёмность всех перестановок.

А пятой снится очень редко

Во сне шестая табуретка,

Что в год военный, самый жуткий,

Геройски сгинула в буржуйке.

Нет ни следов о ней, ни меток…

Табу на смех у табуреток.

Вспоминай, как мы ели крыжовник  незрелый,
Вспоминай, как мы в детстве ходили босыми,
И сдували шары одуванчиков белых!
Это всё позабыть – как забыть своё имя.

Разлетелись пушинки, и  август в разгаре,
А крыжовник вареньем по банкам разложен.
Да и куст у сарая колючий и старый
Мы срубили, и вдоль палисадника тоже.

Вспоминай, как купались до кожи гусиной
В деревенском пруду, там, где гуси и утки.
Как же быстро пруды заполняются тиной...
Даже вдуматься жутко!

Так давай хоть немного, хоть самую малость
Вдоль по пыльной тропинке пройдёмся босыми.
Потому что нам только лишь это осталось.
Да из милости – имя.