Светлана Ахмедова

Ушел последний рейсовый автобус,

До полустанка сжался личный глобус.

Амброзия пылит и пахнет крепко,

Под лавкой чахнет нищая сурепка,

Тень накрывает предвечерний зной,

Моргнёшь – и вот он, рядом, мир иной,

И больше ничего уже не будет.

Тут, камнем преткновения для судеб, –  

Остов ограды серого бетона.

Молчанье мира громче на полтона,

Когда взлетает медленно оса.

Враждебно смотрит лесополоса,

И электричка едет не наружу,

А – вглубь, туда, где все намного хуже,

Где ангел тот, которым я владела,

Горюет не по должности – по делу,

А воробьи – его беспечный причт –

Расклевывают праздничный кулич.

...Моргну. Мой поезд. С вязкого перрона

Отчалят в небо сухостоя кроны,

Обрадуюсь на миг стрекозьей смальте,

А отпечаток трещины в асфальте

На сердце до востребованья лег.

Забытый ангел. Выгодный залог.

…а потом мы накроемся с головой,

потому что ты мёрзнешь,

закачается комната, поплывёт,

и как можно снотворней

повторять буду имя на сто ладов,

затушусь до огарка.

Путь далёк, моя радость. Далёк и бедов.

Непрочна наша барка.

Ледостав, недосып и не виден маяк,

только ветра камланье.

Путь закрылся и мир поднебесный иссяк –

даже звёзды в офлайне.

Табаком пахнут шкуры усталых собак,

наши – снегом и псиной,

от заветренных губ до горячего лба

лёг нетающий иней.

Недоступно дыхание общее – греть,

но стучит неустанно

кровь-морзянка посланье далёкой сестре.

 Живы два капитана.

Говорила мама: «Я на работу, а ты – живи».

В холодильнике суп, на шее – волшебный ключ,

на коленку подует ветер – и не кровит.

Сахар сладок, соль – солона, перец – жгуч.

А потом говорила ночь: «Не спи, сочиняй миры».

Заведён будильник, песня заведена.

Можно спрятать себя или настежь открыть.

Месяц светел и ясен, только душа темна.

Врач лечил врача: «Врачу, сперва исцелися сам».

Слово за слово, око за око, зуб за зуб.

Ветер крепок, но он не справится с «аз воздам».

Ключ потерян. Ищешь отмычки, варишь суп…

Говорил тот один, кто точно знает, зачем и как:

«Я с тобой до последнего». Только и он не смог.

В безвоздушном – тряпкой – висит непобедный флаг.

Сахар сладок и соль солона. Уровень «бог».

Ничего не делится пополам –

доля то избыточна, то мала,

не хватает слов, а буквы – двоят,

разъедает время меня, как яд.

Закатилось яблоком солнце Ев,

уступает Девам дорогу Лев,

и восходит луна под стук колёс –

бледнокожий питерский абрикос.

Не шумит камыш, не кислит щавель,

сквозняком – беда изо всех щелей,

безотчетный страх – на гончарный круг,

что-то вылепим, может, в две пары рук.

Всё что врозь и без – суета сует.

Мелководной речки глубокий след,

быстрой лютки росчерк, дыханья сбой,

всё что есть во мне – забери с собой:

пересохший рот, сжатый в точку мир,

и над миром царит звезда Чигирь.

Последний взгляд – бездумный и бесстрастный –

на вечный город, падающий в раструб

воронки понарошково-метельной.

Прощай, Литейный.

Делящий на «не будет» и «не вместе»,

безумно серый, белоснежно-честный,

невесть зачем забивший миру Стрелку –

мираж, подделка.

Стеклянный шар несбыточного века,

неназванного всуе имярека,

останешься спесив и непорочен,

не адрес – прочерк.

Потом, весной, – настанет ведь однажды –

воскресну, умерев от новой жажды,

размытой строчкой без «прости» поблёкну,

дождём по окнам.