Полина Новикова

Нам когда-то давалось всё - и всегда авансом.
Просто так - потому что жизнь не жалела цвета.
Мы писали песни, чаще всего - романсы.
Мы не верили ни в гадания, ни в приметы,

Не искали других путей и других религий,
Поклонялись богу таблоидов и рекламы.
Если кто-то из нас иногда надевал вериги,
То затем, чтобы сделать фото для инстаграмма,

Потому что "модно" почти означало "свято".
Мы казались себе на голову выше предков.
Только наши мечты и хай-тековые палаты
Оказались одной обезличенной серой клеткой.

Мы теперь не поём. Мы хотим убежать - всей стаей.
Но беда - мы ни в чем не научены разбираться.
Кто-то там, за горой, усмехается и меняет
Лоскуточки своих окровавленных декораций.

Мы теперь не поём. Нам последняя страсть - дорога.
Что нам толку от наших счетов, паспортов, дипломов...
Нам бы воздуха или - лучше - другого Бога.
Нам бы просто бежать - и в конце оказаться дома.

Вся улица текла, плыла, ревела,
Несла вперёд безвольные тела.
Средь тысяч лиц, с бессонной ночи белых,
Я никого увидеть не ждала.

...Заломленные руки от бессилья,
Отрывистое "Вытри слёзы, мать"...
Я шла в толпе с пионами в корзине.
Я знала: мне их больше не продать.

И командиры собирали силы
Для приговора грозного: "Пора".
С вокзала еле-еле доносило
Сквозь плач гудки - удары топора.

То тут, то там, захлебываясь - "Милый!!",
Но всё сильней гудели поезда,
И даже малышам понятно было:
Ребята уезжают навсегда.

Июнь рыдал. День близился к закату, 
И, голосами слёзным звеня,
Шли женщины, влюблённые в солдат, и
Солдаты, не влюблённые в меня.

Зимние месяцы были глубоким сном.
Детскими играми в холодно-горячо.
Я присягаю сырости за окном.
Я прижимаюсь к тонкой стене плечом.

Все фотографии махом удалены:
С глазу долой - из застывшего сердца вон.
Кончились поиски истины и вины.
Раннее утро. Праздничный марш ворон

Рядом с контейнером. Мусор лежит вокруг.
Двор им завален. Нас не спасёт ни дверь,
Ни боевой уподъездный отряд старух,
Вооружившийся спицами, и теперь

Зимние месяцы взяты на абордаж.
Стонут деревья, раздетые догола.

- Ты говорила,
        Что никому
               Меня не отдашь.

- Я и не отдала.

Божье слово несла в горсти.
Говорила тебе: "Прости.
Это Бог. Это долг. Стезя.
И по ней не пойти - нельзя".

Божье слово несла в груди.
Говорила тебе: "Иди.
Ты мирской человек. Наш скит
Не излечит твоей тоски".

Божье слово несла в душе.
Говорила тебе: "Уже - 
Слышишь? - плачут колокола.
Не пиши, чтоб я не ждала".

Ты ушёл пешком в города.
Вспоминал её иногда.
Под защитой незримых крыл
Счастлив был и несчастлив был.

Наконец, ты понял - устал.
Ты пешком дошёл до скита.
Пепелище, вокруг тряпьё...
Ни её, ни людей её.

А потом дошёл до села.
Не рыдают колокола.
Все заборы на три версты
Порастасканы на кресты.

Мне говорили: худшее из проклятий – 
Каждую ночь в бессонной лежать кровати,
После овец переходить на бывших,
Не отпускавших, не звавших, не позвонивших,
Не позабывшихся…
Худшее, в самом деле.
Каждую ночь в бессонной лежать постели,
Мёрзнуть, в горе одеял оставаясь голой,
Думая – вдруг нога не коснётся пола?
Утром, начав вставать, провалюсь как будто…
Вдруг я вообще с утра не увижу утро.
Вдруг я вообще с утра не увижу солнца…
Ключик в замке четырежды повернётся,
Скрипнет доска, раздадутся шаги в прихожей,
Кто-то чужой непременно воскликнет «Боже!»,
Кто-то заметит: «Надо же, молодая…».

Падает снег. Тот, который уже не тает.
Ветер гуляет. Сонному фонарю
Сонное небо на смену несёт зарю.