Максим Некрасов

Не плацкартом по родине новой,
но по старой в СВ,
по костям цвета кости слоновой,
по янтарной листве,
по России покатимся синей -
в смысле? да ни в каком - 
мимо кладбищ, поросших осиной
и примятых катком,
мы с пригорка покатимся в память
на чужих тормозах,
чтобы слезы застыли как камедь
в оловянных глазах.

Я водку пью 
не потому,
что сна лишили
визги чаек.
Я все надеюсь:
потону -
да так, что Бог
не откачает -
где тьма,
где истина видна,
где ложь и правда
бесполезны.
У водки быть 
не может дна:
допьешь - умрешь.
Коснешься бездны. 

Из оптики только мыльница, но она
позволит не видеть Вильнюса из окна,
и шум, подорвавший с угла, где висит портьера,
натягивать на стучащие в темпе двести полтела. 
Фонарь отсыпает фотоны в окно двора,
шпон облетает со шкафа, с берез - кора,
рукам не найти подходящего топора
вырубить то, что лупит в глаза с утра..

Шепчу сигарету, но та не трещит как мантра,
смотрю в темноту и вижу огни, где порта
рука помогает поверить в победу марта
над тем, как январь обращает в порно
шоссе, полдороги до дома, пластмассовые полустанки,
тропки, горки, леса, пустыри, которых не тронем -
движенье кончается даже там, где ходили самки, -
иными словами, становится потусторонним..
 

В ночной электричке
на черном холсте
подтаявшей родины -
или зассавшей -
уснувшее время
в безлюдном хвосте
грозит остановкой
и Пушкиным Сашей..

В погасшем вагоне
контрастно блестит
оскал негатива,
как негр на Солнце.
И к хищной Москве
электричка свистит -
а может, Москва
к электричке несется..

Благодарю. 
За дом и за приют.
За то, что я 
случаюсь только странником.
За то, что в дух
попутчики плюют
и лезут в мозг 
закисшим шестигранником.
За летний снег,
за зимнюю зарю,
за голоса,
терзавшие во сне меня.
За то еще - 
кого? - благодарю,
что никогда
не вымолю спасения.