Фадей Максимов

Если бы счастье имело цвет, то какой?

Тёплый, насыщенный, яркий – граната, кармина и охры,

С оттенками лета, песка, дикой мальвы и веточкой зелени,

Обрамляющей рваные контуры акварельным мазком.

Я не художник, но моя кисть рисует так, а не иначе.

Если б у счастья был вкус, то какой?

Сладко-терпкий, с горечью чёрного шоколада,

С ноткой кайенского перца, сочный, рассыпчатый, тающий на языке.

Можно добавить крупинку соли и каплю вишнёвого сока.

Я не стряпуха из портовой таверны, но приготовил бы так, а не иначе.

Если б у счастья был звук, то какой?

Переливчато-чистый, медово-тягучий и тонкий:

Шёпот проснувшихся первоцветов, ночные скрипки цикад,

Перекаты маракасов прибоя, диезы ветров, ариозо дождя

И воркование голубей, пригревшихся на соседнем карнизе.

Я не дирижёр, но мой оркестр играет так, а не иначе.

Если бы у счастья был запах, то какой?

Ваниль, сладкий миндаль, розы Халфети –

дразнящие ноты начала, пусть их насытит полуденный зной –

аромат сердца, накрыв шлейфом устричной свежести гроз,

Плюс кислинка от капли вина на твоих теплых губах.

Я не парфюмер и не аптекарь, но смешал так, а не иначе.

Если бы счастье можно было потрогать? Какое оно на ощупь?

Мягкое и горячее, немного шершавое, облизанное морским бризом.

Легко помещается на ладони, но рук не хватает объять.

Фарфорово-хрупкое и удивительно прочное. У него форма твоих запястий.

Я не конвоир и не тюремщик, но удержу его так, а не иначе.

Если бы счастью можно было дать имя…, я бы назвал его твоим.

Он не верил в спасенье души, в декларацию прав,

В истуканов уродливых с дикого острова Пасхи,

В абсолютных блаженных, кто врал, что ни разу не крал,

Он романам бульварным не верил, похожим на сказки.

Он шатался по миру, вдыхал имена городов,

Пил из луж отражения туч и закусывал пылью.

Сотни улиц прошёл, не теряя друзей и врагов,

Он бы мог потерять, но о нём все давно позабыли.

Он добра не искал, просто брал, что дают задарма.

Бил поклоны не Богу – копейке на грязном асфальте.

Не пугало отсутствие стен – в подворотнях дремал

Он младенческим сном, без прописки и банковской карты.

Он влюблялся в закаты, в сакральный кораблик луны,

Во хмелю пел с простуженным ветром и плакал от счастья.

Всё богатство – тетрадка на дне заскорузлой сумы.

Он стихами болел. Хворь нутро разрывала на части.

Он срывался и падал, ломая себя. Он тонул

В глубине отчуждения, в яркой непонятой мысли.

Засыпал и летал. Просыпался – летал наяву,

Сквозь игольное ушко судьбу продевая при жизни.

Ты можешь научить богов смеяться.

Они, как мы, явились в мир детьми.

Смех – изначально прост. Не нужно быть паяцем

И вкривь, и вкось искать для шутки смысл.

А смысла нет. Бессмысленной потугой

Фальшиво губы растянуть легко.

Оскомина, оскал, отравлена недугом –

Кривая губ, с изгибом уголков.

Перевернув улыбку вверх ногами,

Ты видишь то, что спрятано под ней.

Не ври, прошу, себе! Смех чист и моногамен.

Не трать свой смех. Смеяться зря не смей.

Открой богам простое откровенье –

Смеётся тот, кто счастлив без причин.

Клещами смеха перекусывают звенья

Тоски счастливые. Учи богов, учи!

Вооружись единственным оружьем,

Без промаха рази любую цель

И…, хохочи, ломая смехом полукружья

Счастливых губ, с блаженством на лице.

Останавливай время провалами в память.

Ты – ребёнок. Ты символ конца и начала.

В бесконечность четыре ноги табурета

прорастают корнями. В безвременье замер

зимний вечер. Минута смолою стекала

и твердела янтарным, живым самоцветом

на стволе. Звонкий голос срывался. Стихами

пел молитву зелёному древу. Казалось,

говорило оно, и ты слышал ответы -

умирающий праведный шёпот, стихая,

славил быль. Или небыль? Набухшая завязь

любопытства вбирала секреты о древних.

Ты ведь верил в деревья до неба и камни,

что дышали и жили? Как часто встречались

говорящие кошки в лесах повторений.

Расходились дороги, вели, увлекали

в удивительный мир. Потаённые чащи

не пугали. Ты был наяву в просветленье,

но недолго, ещё бы секунду добавить.

Бьют часы, возвращая в момент настоящий.

Рассыпается звон, превращается в кремний…

Останавливай время, провалами в память,

нет, не ты, а ребёнок, на стуле стоящий, -

твой царевич, твой бог и твой правопреемник.

Гадай - не гадай на белых рыбьих костях.

Твои предсказания – зачатье круговорота.

Из пьяной бездны огромный и большеротый

рождается ураган, а мысль, на сносях,

взорваться готова, раздвинуть миры и пену.

Слепые рыбы читают в последний раз

Прогноз погоды. И чёрный-белый контраст -

подчёркнут жиром. Волна поднялась, вскипела,

накрыла до капли, в пророчество унося,

настойчиво требуя соли и перемены,

четвертованья воблы. Волной рефрены

сметают рыбы немой и тощий косяк.

Корабль Рембо застыл сагиттально полке.

Он пьян, зафрахтован бурей, он сел на мель.

Шалит компас - покоритель чужих земель,

уводит стрелку на дно без конца, без толку.

Чем крепче градус, тем выше фантазий костяк.

Не устоять на баке - накроет шквалом.

Хмельную мысль в янтарно-терпком шатало –

до Grand Fouette на обглоданных рыбьих костях.