Змей Горыныч

Старая Шима Онейда теряет вес,
Косточки птичьи, по-птичьему шаг неверен.
Значит, пора собираться в дремучий лес,
Чтобы оставить природе комочек перьев.

В племени так повелось – не она одна…
Лишний кусок для детей никогда не лишний.
Много охотников нынче взяла война.
Годы минуют, пока подрастут мальчишки.

Нож и кремень – так ли долго собрать свое?
В тонкой руке индюшачьей – дорожный посох…
Вслед сыновьям, что охотятся в снах ее,
Тихо бредет по рассветным апрельским росам.

Старая женщина тонет в цветах лугов,
Выцветшим взглядом по-детски вбирает краски,
Духов не ждет, не считает своих шагов
И про себя потихоньку поет от счастья.

Но улыбается ласковый Маниту
В облаке, в быстром ручье, в беспокойных листьях…
Сладкие клубни на каждом шагу растут,
Звери готовы добычей своей делиться,

Пчелы на блеклые губы приносят мед,
Точатся камни, собой не желая ранить,
Даже, доколе она не вернется в род,
Не наступает зима, не ложится заметь.

Чтобы и дальше был выверен путь небес,
Осенью поздней приходит она обратно.
Старую женщину не забирает лес,
Только по темени гладит сосновой лапой.

Шима Онейда уложит букеты трав
В типи, вблизи очага возмужавших внуков.
Рады ей – будут сказания до утра,
Песни, покуда огонь согревает руки.

Так до весны, что старухе шепнет – пришла
Снова пора отправляться в чертоги солнца…
Правнучка Кими стоит на краю села,
Смотрит ей в спину и знает – она вернется.

С девочкой-киборгом сложно крутить роман.
Встретились взглядами, сверили расписание.
Я понимаю, внутри у нее титан
Под оболочкой карбоновой и лавсановой.

Девочка-киборг заходит в мое жилье.
Знаю, не слишком роскошно, и скверно прибрано.
Чуть оробев, принимаю пальто ее.
Руки, скользнув, под пиджак мне ныряют рыбами…

Прямо в глаза беспощадный укол зрачка.
Спросит: «Боишься»? Отвечу – а ты как думала?
Я архаичен, как тихая трель сверчка
В царстве металла и города вечно шумного.

Всплеск биохимии… Встрепанный внешний вид…
Мышцы дрожат от касания жестких пальчиков…
«Я не любила, но думала о любви,
И до рассвета под кожу вживляла датчики».

Девочка Ки… Перекрестия голых схем…
Принципы взлома программы почти не вычислить.
Губы теплеют – наверное, сбой систем
И притяжение дикого электричества.

Плещет холодным неоном в проеме штор,
И рассыпает реклама свои пророчества…
Манной небесной падет электронный шторм,
Все переменит и больше уже не кончится.

Он приезжает нечасто – за месяц раз.
Но приезжает… И чмокнуть – склоняет голову.
А у нее - сеть морщин у таких же глаз,
Как у него… Только волосы цвета олова.

Очень задолго она начинает ждать:
Что-то готовить, о чем-то вздыхать непрошено.
Он позвонит ей и выяснит, в чем нужда.
Плюхнет на кухне тяжелый пакет с картошкою.

Вымоет руки под рев одичавших труб,
Молча присядет за стол, оценив старания
Как-то по-детски смягчившейся складкой губ…
Чайную пару она достает заранее.

В блюдце варенье, а в чашке душистый чай,
И на окне «Королевский пирог» с конфетами.
А у него «Буратину» лабает «Чайф»
Где-то внутри головы… и мустанги бегают.

Спросит она про учебу, про «как дела».
Ей бы про жизнь, про любовь, как в бразильских сериях.
Он пробурчит, он подросток, он весь – скала:
Жесткий, колючий, и камни шуршат в расселинах…

Вспомнится после… на чашках цветной узор
И позолота причудливой повиликою.
Пахнет малиной, тихонько звенит фарфор,
И половицы скрипят, и часы пиликают…

Все повторится, но как-нибудь невзначай:
Выплывет чайная пара из дня вчерашнего,
Будет на блюдце варенье, а в чашке чай…
Только никто не присядет его расспрашивать.

Близится время старой, как мир, игры.
Лес поднебесный землю щенком сосет.
Сумрак рассвета льется для шестерых.
Шалая рядом. Шалая знает все.

Утро сдувает млечный туман с реки.
У водопоя не шелохнется лист.
Призрак беззвучен, замер и ждет других.
Только крылатый посвисты сыплет вниз.

Тень затаилась в шепчущих камышах.
Белый крадется вдоль ивняка к воде.
Сладко в подбрюшье страхом зашлась душа…
Быстрый выходит пробовать новый день.

Важно ступает, гордо несет рога.
Прядают уши – вечно настороже.
Если почует – сразу умчит в луга,
Там бесполезно, там не догнать уже.

Только под ветром скрыты места засад,
Даже Ночная выучила урок.
К водной стремнине манит сойти коса…
Издали слышен первый его глоток.

Сполох движенья… Поздно спастись прыжком.
Пепел и Лютый раньше ушли в бросок.
Все навалились – вот и осел мешком
Он, содрогаясь, там, на речной песок.

В кровь налипает от бодяка пушок.
Сытое брюхо – первая из побед.
Только скорее – может прийти большой.
С ним не поспоришь. Все заберет себе.

Призрак и Пепел тихо ворчат нутром,
Голову чутко приподнимает Тень.
Всякое бродит возле звериных троп.
Шалая воет – в чащу зовет детей.

Возвращается Герда с рыбалки гордая,
Гул мотора, дрожит под рукой рычаг –
Полказанки селедки она надергала
На простейшую снасть о пяти крючках.

Кай пошел на охоту за Нильма-озеро,
С ним две хитрые лайки – Барон и Шах,
Так и бродит болотом в морошке розовой
Со своею двустволкой – совсем лешак.

У него дайвинг-клуб, у нее – ботаника,
Фотографии, книга ушла в печать.
Белой ночью за чаем с имбирным пряником
Обсуждают, как жить и с чего начать.

Может, сходим, посмотрим луну навыкате,
Завернувшись уютно в одну доху?
Море воды зеркальные еле двигает,
На заливе хоть иглы сбирай во мху.

А над крышей брусничные зори сходятся,
Воздух терпкий, как сорванных ягод горсть…
Внучка хоть и мала, но уже разбойница,
Сын негаданно вымахал – просто лось.

Город ласков, тепло, но они – как лишние,
Все-то пусто и валится все из рук.
Вот пойми, самогона на праздник выкушав,
Отчего не отпустит полярный круг.

Хочешь тропиков – в бане поддай на каменку.
Розам алым и белым погоды нет.
Отцветает невзрачно болотный сабельник,
И пушица пушит, будто первый снег.