Ирина Клеандрова

Утро – преступно, и с этим поделать нечего:

мятое, мутное, что ни затеешь – поздно.

Вот бы заснуть, по-вампирски воскреснуть к вечеру,

в час, когда ночь в небесах протирает звёзды,

лунная кошка из тучи свой хвост спустила,

выгнув дугой – лучезарной, молочно-гладкой,

ветер умаялся за день, прилёг без силы

в ворох душистых листьев на взрытых грядках.

Выйти из дома, найти Ориона россыпь –

жезл и корона, насмешливый лёд и пламень...

Где-то за дверью, как зверь, притаилась осень,

огненным глазом следит из-за лип и яблонь,

гладит поникшие травы и студит соки,

в землю вливая свой норов, свой страх и нежность,

взглядом кричит, что житья её вышли сроки,

тронуть рукой на прощание – и исчезнуть.

В сумерках сад – исхудавший, прозрачно-синий:

сбросил одежду, свободно повёл плечами –

ржавь уцелевшего яблока на вершине

голые ветки в седой тишине качают,

стынет ручей, чернокрылой ладьёй Харона –

мёртвая бабочка в мёртвой петле побега...

Норны в смятенье. И лишь в темноте ворона

пьяной кукушкой считает часы до снега.

Ночь покоем поманит, как каменный – мир на плечах.

Город тонет в тумане, качается в лунных лучах.

Абрис – ржавый, холодный – вполнеба горит, как клеймо,

мрака зябкие волны ползут мимо спящих домов –

растворяя печаль, наполняя безумием сны,

заливая асфальт чёрно-белым сиянием тьмы,

и в безмолвии жутком по улицам катится вал –

погребая маршрутки, круша – за кварталом квартал.

Птицы жмутся на крышах, под окнами плещет вода.

В волнах спящие дышат, как змеи, скользят провода,

шпиль высотки бетонной – ветрами источенный мыс,

скайп, часы, телефоны, кружась, опускаются вниз:

на железные скалы, на зубчатых листьев ножи –

больше нет сериалов, прогнозов, планёрок и лжи,

всё безвидно и пусто, лишь тени шныряют по дну.

Тонут мысли и чувства, и я вместе с ними тону.

Тонут краски и звуки. Мой город – в плену до зари.

Будто мёртвые руки, из пены торчат фонари,

туч чернильные горы – свод лестницы в звёздном огне:

кто-то ходит по морю, и рыбы кричат в глубине,

вянут острые стебли, у спящих светлеют глаза –

тьма стекает под землю, вода отступает назад,

и в бессилии, в страхе рождается свет маяка:

странник в белой рубахе – и алое сердце в руках.

К тебе – не возвращаются. Сюда –

как пращур из пучины вод на сушу –

стремятся, чтобы вникнуть, разгадать

смущённые мерцаньем тайны души.

Игра контрастов: стёкла и бетон,

пылающие взгляды светофоров...

Всебожье, осенённое крестом.

Вся явь – как бред готических соборов,

вонзивших пальцы в тяжкий свод небес –

угрюмых птиц, забывших вкус полёта,

врастающих в асфальт под Леты плеск:

глухих, немых – но всё-таки не мёртвых,

не сломленных...

И Клио торжество

несут над миром взмыленные кони:

старинной сказки злое волшебство,

брусчатка, что Петра и Канта помнит,

дыханье ночи – сквозь погожий день,

сквозь зелень крон, лучи и волны жара...

И Гофмана изломанная тень,

задумавшись, идёт по тротуару,

заглядывает в лица – и в глазах

прохожих узнаёт своих героев...

Речных туманов вьюжная лоза

живых и мёртвых листьями укроет,

смешает сны в сияющую взвесь,

булгаковской иглой войдёт под рёбра...

Сбежав, уехав – я останусь здесь.

Ты – как проклятье.

Как любовь – до гроба.

И сердце зачарованно молчит,

боясь разрушить наважденье стуком.

Замшелых стен фасетные зрачки,

провалы окон, тонких веток руки,

что с трепетом проводят по лицу –

отчаянно стремясь в меня поверить...

Гранит – в довесок к трону и венцу,

крест королей, в седую вечность двери –

ты снишься – снам...

И времени река

несёт к порогу будущего лета

мой город, заблудившийся в веках –

приют солдат, безумцев и поэтов.

Бирюзовая гладь – отраженьем небесного глянца,

восходящее солнце, белёсого рифа колосс...

Ты стояла на взморье, и ветра холодные пальцы

серебристыми рыбками путались в прядях волос,

волны солью дышали, искрились и ластились кошкой,

рокоча и мурлыча, клубками свивались у ног,

и блестело монисто, и колокол юбки роскошной

оборачивал стан, будто шелково-влажный вьюнок.

И как будто бы в мире остались лишь море и песня –

звонкий девичий голос над сонной безбрежностью вод,

что трепещущей птицей, аркадой сияющих лестниц

по рассветной дороге, всё ширясь, летел на восход –

вдоль игольного мыса, путями дельфинов и чаек,

в край, где вечер и дождь, и маяк сквозь туманы горит,

где в кричащем порту, в грудах ворвани, сельди и чая,

расправляются мачты и парус оттенка зари,

и бликуют борта, и форштевень бестрепетной грудью

режет волны и небо, и сыплются звёзды – лови! –

и последний из рыцарей молит фортуну о чуде,

о доверчивом взгляде и вечной, как море, любви.

Снова память с душой в раздоре, нос барометра клонит вниз.

За стеной хрипло дышит море, волны с рёвом таранят пирс:

Волосами трясут седыми, нервным пульсом стучат в окне,

Без конца повторяют имя – всех дороже и всех больней.

Я клянусь этим вечным хором, солью слёз, глубиной небес:

Наш дуэт – чёрный вихрь над морем, гром, схлестнувшихся молний треск,

Луч, летящий во тьме межзвёздной, догоняя мечту свою...

Озарения, сны и грозы, сталь и шторм – о тебе поют.

Шелест шин, лип медовый запах, фонарей медноглазых ложь.

На чешуйчато-тонких лапах по асфальту гуляет дождь –

Ждёт, нахохлившись мокрой птицей, дымом стелется над травой...

Мне не пишется и не спится. Тошно, душно – хоть плачь, хоть вой.

Вязко-алым текут минуты, хохоча, возвращаясь вспять...

Нити капель на стёклах мутных чертят имя твоё опять.

Растираю его – в полоски, помня нежность – и помня зло:

Чуть живой, равнодушный, жёсткий – ты не знал, как с тобой тепло.

Гаснут звёзды, и дождь всё тише: замер, пятясь... пропал и след.

В шуме листьев я имя слышу, не забытое с детских лет.

Память скачет соседской кошкой: прыгнет, сделает шаг назад…

Шоколадно-миндальной крошкой – искры смеха в твоих глазах,

Одуванчиков многоточья, запах глины – и колдовства...

Я вернусь на минутку, хочешь? Ну, к стене, и считай до ста!

Ты был нужен – как небо солнцу, как название – кораблю...

Время птицей из пальцев рвётся. Верю, помню – конечно, лю...