Елена Шилова

От рутины суетной нет житья,
И на горле будто затянут жгут...

Мне вчера приснилось, что я маяк
На крутом, изрезанном берегу,
А вокруг – бескрайний, безлюдный мир,
Шёпот моря, чаячий хриплый плач,
И представить страшно, на сколько миль
Расплескалась мгла.

Я смотрюсь в неё столько долгих лет,
Что померк от горя лучистый взгляд.
Мой огонь – единственный на земле,
Но никто не ведает, где земля,
И давно истлели останки тех,
Кто бы мог направить ко мне корабль.
Но я жду в зияющей темноте,
Я всё жду утра.

Ни зажмурить век, ни шепнуть: "Спаси!" -
Жить куда сложнее, чем умирать.
Угасая, я на пределе сил
Полыхну надеждой в последний раз,
Разгорюсь, как искра в сухой листве,
Указав дорогу домой тому,
Кто несёт в своих парусах рассвет
Сквозь слепую муть.

...Привкус соли, холод и резь в глазах.
Не реальность – выцветший гобелен.
Напоённый сыростью воздух затхл,
И простуда – меньшая из проблем.
Я коплю усталость, как яд – змея,
Обречённой рыбиной бьюсь в сети.
Только в память въелось, что я – маяк
И должна светить.

                    И глаза мои вроде ясные,
                    Но в мозгу царит чернокнижие.
                                               (с) К. Арбенин

Кровать пустует, на часах почти полтретьего.
Мигрень скребется в голове чумною крысою.
Я написал бы о любви, большой и трепетной,
О верной дружбе, доброте и бескорыстии,
О горизонтах, золотистой дымкой сотканных,
О белокаменных дворцах с резными башнями,
Да только дар мой не желает знать высокого,
Ему милей моей души застенки страшные.

Силки бессонницы верней любого карцера.
Сквозь муть реальности - иных созвездий сполохи.
Весна в разгаре, под окном цветут акации,
Но мне все чудится, что в доме пахнет порохом.
О чем ни силюсь рассказать, о чем ни думаю,
Из-под пера опять выходит злая исповедь.
И в однокомнатном прокуренном аду моем
Мечты становятся чудовищами исподволь.

Рассвет туманным молоком на стекла выльется.
Всю ночь ворочается бес в моей чернильнице.

Тишина закончится ровно в восемь,
Оборвавшись резким звонком будильника.
Быстрый завтрак. "Кофе сбежал!" - "Да бог с ним..."
Несмотря на горечь, почти идиллия.
Мы спешим на подвиги, забывая,
В закулисье или уже на сцене мы,
Обозначив нежность тремя словами,
Что давно избиты и обесценены.

Ты со всеми вежлив, открыт, приветлив,
Словно принц, умело играешь фразами.
Этикет сложнее, чем в высшем свете,
Но нельзя иначе в эпоху разума.
Да и я привыкла ходить кругами,
Завяжусь узлом, лишь бы быть с трофеями.
Не тревожься, мой безупречный Гамлет,
Но во мне, увы, умерла Офелия.

Наш фамильный замок - квартира в центре,
Зарастая пылью, пустует до ночи.
Мы сдаёмся заживо под проценты
И петляем, будто на трассе гоночной.
Мы следим, как дни пролетают мимо,
Языки мозолим пустыми штампами...
Это не трагедия. Знаю, милый.
У Шекспира было куда масштабнее.

"Ты зайдёшь в обед?" - "Не смогу, я занят".
"Почему молчишь?" - "Извини, забегалась".
Весь наш мир - театр, не объять глазами,
Только задник выцвел до чёрно-белого.
...Наконец, вдвоём. Тишина смягчает,
Но отнюдь не лечит тоску вечернюю.
Поболтай со мной перед сном, за чаем,
Это много лучше беседы с черепом.

                    Глухая слушает, глядит она слепая...
                                                      Сюлли Прюдом

Иди – по узкой лестнице наверх,
Считая бесконечные ступени,
С которых по крупице, постепенно
Стираются следы минувших вех.
Почувствуй, как непрочен внешний мир,
Оставленный за стенами собора...

Застывшим и холодным хищным взором
Гаргулья наблюдает за людьми,
За полчищами наглых чужаков,
Штурмующих резную арку входа.
Под мрачные готические своды
Толпа течёт отравленной рекой,
Вобравшей всех – и грешных, и святых.
Латынь и ладан, шёпот "Mea culpa..."
Так бредил, прикасаясь к твари, скульптор,
Боясь взглянуть на дело рук своих.
Теперь другие каются и ждут
Божественной защиты и прощенья.
Гаргулья слышит, как скрежещет щебень
Под кладкой древних стен, суля беду,
И чёткий контур плавится, дрожит
От ярости, копившейся веками...

Прислушайся хоть раз, как дышит камень,
Как в мёртвом норовит пробиться жизнь.

Он всегда приходит из ниоткуда,
Словно шорох капель по черепице,
В час, когда туманом восток окутан
И смолкают разом ночные птицы.
Старый плащ с опущенным капюшоном
Защищает лучше иных доспехов,
Но всегда, откуда бы ни пришел он,
По пятам чуть слышно крадется эхо.
Затаив дыханье, он осторожно
Гладит тени серые по загривкам.
В колыбельной, трепетной и тревожной,
Скрыт осенней нежности горький привкус.
В каждой ноте странно знакомой гаммы
Ждет дорога, только идти - ему ли?
Путь измерен крошечными шагами
В лабиринтах узких и темных улиц.
Тишина и звук - колдовские нити,
Город спит под шелковой паутиной.
Песни тоже лгут, но к чему винить их,
Если это сказка наполовину,
Если сердце сбившимся метрономом
Отмеряет такты, минуты, годы...

Каждый вечер я выхожу из дома,
Чтоб идти на зов своей несвободы.
Я давно не жду ни шагов, ни чуда,
Ни свечных огней в черных дырах окон.
Я уже не знаю, чего хочу я
И смогу ли выбраться из потока,
Что несет меня так легко и мягко,
Будто лист опавший держа в ладони.
На рассвете дождь пахнет дикой мятой.
На рассвете сны - не сыскать бездонней.
Но покуда небо черней агата,
Ночь в горсти катает предчувствий щебень.
Я не знаю - прятаться, убегать ли,
Чтобы утром грезить о возвращенье?

Явь течет рекою меж берегами,
Время стынет патокой - вязкой, клейкой.
Я бездомной крысой ищу свой Гамельн,
Чтобы вновь услышать звучанье флейты.