Александр Кирнос

Тихая в дальней излуке мерцает вода, иногда 
крупная рыба всплеснет и опять ни движенья, ни звука, 
было так раньше, и нынче, и будет всегда,
жизнь продолжается и не кончается, вот ведь в чем штука,
 

В этих неспешных движениях там в глубине,
в этих кругах, что родились от брошенной шишки,
и в неприметной улыбке седого мальчишки,
в ясном сиянии глаз, обращенных ко мне,
 

В этих словах, что еще ты не произнесла,
что не легли, как круги от волны на бумагу…
Господи, только достало бы сил на любовь и отвагу,
только б хватило... И чтобы река не снесла.

Белье, приговоренное к повешенью,
отжато и покорно было, но
с тоской смотрело, как светло и бешено
дождь колотил в кухонное окно,

Ему хотелось воли, ветра, воздуха,
и пусть висеть и сохнуть, но не так,
все вспоминалось, как всю ночь, без роздыха,
тела сплетались в шквале из атак,

И примиренья, и попыток яростных
слияния, сжигания дотла,
и помнилось, как молча и безжалостно
рассвет ласкал уставшие тела

А после руки равнодушной горничной,
его в корзину сбросили, потом
его засыпав щелоком и горечью
томили долго в баке бельевом...

Все это было с ним неоднократно,
белье привыкло и смирилось, но
пусть юности и не вернуть обратно,
так хочется на волю, за окно...

Февраль уже не плакал, а рыдал
навзрыд, отчаянно, безумно и нездешне,
дождь проливной, весенний и безгрешный
с лица земли последний снег смывал.

Пусть грязный, ноздреватый, но покров,
его снесло и почва обнажилась,
и вздулись переполненные жилы
ручьев, и начал протекать наш кров.

Не во-время, однако, этот дождь,
и эта каша из воды и снега,
и это прохудившееся небо,
и землю сотрясающая дрожь.

А в феврале так хочется метели,
и под конец мерцающего дня
смотреть, как нежно голубеют ели
и тянется лиловая лыжня.

Невыразима тайна бытия,

события проскальзывают мимо

души. Отделены чертой незримой,

сосуществуют тело, мир и я.

Не споря, не ругаясь, не злословя,

едва соприкасаясь до поры,

омытые одной и той же кровью,

сосуществуют разные миры.

Еда, покупки и – стихия слова,

болезни, немощь – музыки полёт,

из вязи быта, на его основе

уток событий нить судьбы прядёт.

Её изгибы и хитросплетенья

рассматривает тихо, не спеша

и удивлённо, словно в час рожденья,

свободная и вечная душа.

Ах, друг мой, право не беда,

что мы внезапно постарели,

с людьми такое иногда

случается на самом деле.

И я не стал бы тосковать,

об этом и писать неловко,

но как-то грустно сознавать,

что кончится командировка,

и здесь на трепетной земле,

где было зыбко и тревожно,

в мерцающей полночной мгле

проснуться будет невозможно.

И только изначальный свет,

неизъяснимый свет творенья,

проявится сквозь бездну лет

мелодией стихотворенья.

Но на закат похож восход,

и жизнь, еще, как прежде, длится,

и наступает новый год,

и пусть душа не убоится.