Юрий Якобсон

А память за старые образы держится цепко,
Мечтает явленье продлить, пару слов, хоть немного -
В забытом местечке по имени Белая Церковь
Есть белая церковь и белая же синагога.

Любуется белыми тучками кошка Снежинка,
К овражку идут ослепительно белые куры,
А память такая, восторженно ждущая жизни,
И в белом покое мятежно просящая бури...

Бумажный листок. Нарисована рожица в центре.
Она улыбается, хочет болтать или спорить.
В забытом местечке по имени Белая Церковь
Всегда невысокие горы, негорькое горе,
Некрепкая водка, негромкие песни, нестрашные драки,
Стакан молока по субботам и белые мухи -
А ты не молчи, жду финал недоигранной драмы,
Но эта развязка скорее сродни оплеухе!

Листок сохрани, вдруг он тоже окажется ценным,
А что-то исчезло – наверное, где-то прибудет...
Забыто местечко по имени Белая Церковь,
А бурю не надо просить. Просто помни о буре.

Иркутская осень цветная и яркая, и пахнет раздавленным яблоком. А с вечера и до утра в город приходит пятнистый жираф, бредёт по мёрзлой земле, касается тополей, разлапистых клёнов, а когда уходит обратно, остаются жирафьи пятна, жёлтые на зелёном.
Он высок и недосягаем, степенно задевает рогами провода и антенны, и лампы по всей квартире мигают несносно, напоминая, что есть на свете жирафы и осень.
Он движется медленно, словно нехотя, а под ноги посмотреть абсолютно некогда, да и не такая простая задача – что увидишь с высоты корабельной мачты? Жирафу гораздо ближе облачные кораблики - и давятся, давятся спелые дикие яблоки, обволакивая бульвары запахами компота, а жирафу надо дальше идти работать.
Он сбежал из унылой саванны, от родных бегемотов и Африк, чтоб напомнить морозам, березам, туманам, что ещё существуют жирафы...

С утра желаю снова измениться, откушать вместо йогурта омлет, но тут приходит жиденький субъект. И прямо говорит, что он министр. Что у него имеется портфель, и он как раз пришёл для разговора. А у меня коллекция фарфора, а в животе поёт виолончель.
Но что ему мой потаённый Брамс, он медленно раскладывает папки, а у меня коллекция. И лапки. И плаванье в бассейне стилем брасс.
А он министр, он почуял власть. И жареный омлет уже почуял... А разговора вовсе не хочу я, но капоэйра только началась.
Он будто мышь, а я как будто щель. Он будто туз, а я как будто Тузик. Уводит в мир оптических иллюзий, где между строк торчит его портфель. И я почти готов его обнять. Но он, перекрестившись суеверно, вдруг заявляет, что была проверка, и что министром выбрали меня!
Он достаёт из папки пистолет.
Я, понимая, что ещё не вечность, среди инверсий и противоречий спокойно дегустирую омлет.

Вы не врите что карты врут если есть маршрут

Проведите пунктир и вот населенный пункт

Точка А кружок под названием Усть-Орда

Точка Бэ кружок под названием Амстердам

Вы не ждите что время есть когда есть билет

Это спальный вагон газета клетчатый плед

Этот поезд курьерский идет навстречу тебе

Он не знает дороги но знает где точка Бэ

Этот поезд товарный ушел мигнув фонарем

Этот голос негромко объявит мы все умрём

Это просто задача где скорость равна нулю

Не ищите любого ответа со знаком плюс

Не крутите баранку мечтая i`ll be back

Это необратимо движение в точку бэ

Эта станция рядом поедем прямо сейчас

Это поезд курьерский пришел скорее встречай

Какая-то погода нынче странная, и без вреда несу какой-то бред. Я открываю для себя Австралию, я открываю пачку сигарет. Я не пишу поэмы с мадригалами, а гамадрилы – им не до меня. Но удовольствия бывают малыми: вот Ротманс. С пипкой. Есть ещё с двумя.

Принадлежа к неправильной конфессии (а если – к никакой?), выходишь вон. Я закрываю для себя поэзию, я закрываю двери на балкон. А во дворе наряженные ёлочки, а скоро, говорят – Сагаалган, раскладываю палочки по полочкам назло миссионерам и врагам.

Я открываю чакры, рот, поллитра и коробочку с конфетами «Мерси». Открытое – почти что беззащитное, не закрываю из последних сил. Не малым удовольствуешься – маленьким, кому ещё приспичило понять?  А за окном обычная Австралия, которая открыта без меня.