Ирина Кабачкова

Кастор и Поллукс. Мокрые от дождя в этот раз

Или проплывшие, как Александр - Гидасп,

Время, осевшее на гобелене в Тоскане

Или в Венеции.(Не доверяю ткани.)

И потому гадаю отсюда - смотрю сквозь сыры

Тосканские или не очень. - Сквозь сырные дыры миры

Кажутся сдобренными жёлтым густым ароматом

То ли дождя, то ли лап, ляпов стаккато. Запаха атом

В двери стучится или волчица римская.? Может, венецианский дож,

Может быть, дог - хвостом? Может, хвастливый дождь?

Время замкнулось контуром, и Гельвецию

У очага в Тоскане никак согреться и

Даже подняв бокал местного, что впитало в себя холмы

Или умы

По пути из Калькутты в Лион и Рим,

Что бередит  эти умы и привычно неповторим.

Правда, изрядно заношена рема его веками...

О Навсикае, Ромул, я ? - О Тоскане.

Только не вброд, без Бродского, так, по себе, без вас,

Уж извините. Прозит? - проза. Просто растёт трава

Здесь под дождём хрусткая и свежее.

Кастор и Поллукс летят мимо меня, вытянув шеи,

Машут хвостами - по горизонту, по мне, поиграв словами

Сказки, написанной мелом на треснувшей раме

Старой Европы, на её обороте.

Буквы стираются, но вы легко поймёте.

Я ж остаюсь память сметать в стога,

Ждать - проплывёт мимо не труп врага -

Пара щенков, переменив полюс,

Кастор и Поллукс.

Из вечной жизни сломанных вещей

Я выношу подобия ключей:

Осколок вазы, той, на юбилей,

Которому давно б лежать в земле.

На палец бирка -"девочка, три сто",

Кота отмытый добела лоток.

Твоя рубашка. - Надо бы зашить.

Зачем? - Вложить ещё кусок души.

Окурки в банке.- Я ведь не курю. -

Они домокнут в кашу к ноябрю.

Пустая ампула. -Я не сдала трамал,

А отнесла на кладбище. - Не знал?

Затрёпанный и грязный поводок. -

Ветеринар сказал: "Ваш пёс подох".

Твоя артритно-пухлая тетрадь. -

Никак не позволяет забывать.

Тест на беременность. - Закинут на шкафу.

В пыли сухая роза, как в пуху.

Догнивший в палисаднике пенёк. -

Болит весной, в распущенный денёк

Болтливых вишен, что живут пока,

Цветами разминая облака

Из памяти, а в них звенят ключи. -

И сердце глупым воробьём пищит.

Как выяснилось, это седина.

Прогнозы зря кудахтали о снеге.

Рвались в набеги резвые побеги,

Всех посылая за и даже на.

На улицы, где золотилась дурь

И сахарилась, и ломалась наледь.

Копившуюся копоть между нами

Вовсю гнала берлинская лазурь,

Потрескавшись у юности в руках,

Наполнив теснотой и шумом вазы.

Открыв глаза, тюльпаны рдели сразу,

Сосулек в стразах строй не отыскав, 

В строках и сроках перейдя на визг.

Живила горечь сморщенные души,

Что открывали рамы, дни, картуши.

В них солнце билось из случайных призм.

У Бога растрепался помазок -

Он брил бугры, забив на масть и фьюжн.

Был ветер. Гладил, мял, казался южен,

А мысль напоминала кипяток.

Но заморозки падали на труп

Какой-то рано прилетевшей птицы,

Бесстрастно восстанавливая принцип

Увядших век, поджатых горько губ,

Уставленных куда-то, где весна

Бездумно-безмятежно хлопотала.

И отливала холодом металла

Пробравшаяся в пряди седина.

Чай в пальцах -

разнеженный трепетом флейты из тростника,

свит завитками беседы в отверстия времени инь\ян - чёт\нечет.

Словно семь нот, словно семь птиц таят тающие облака.

Нет. Горячо. Ещё вечность.

До сумерек. -

Клювом из вен бен-бен тянет волос мгновенья в длину

(могла б утонуть в чашке) - снимаю с крючка, чешу, отпускаю косой

с башни тенью в закат, в тишину, волну молельную.

Нут на ковчеге пророс в серсо.

И крутится -

и остывает чай, солнца сок, съевшего море-облатку\ сомненье в себе.

Душу украла с водой птица бен-бен,

предчувствуя: надо бы свить гнездо, пока дождь до тебя и обратно

с чашкой чая и без)

Птица летит

От бытия отбилась буква ЧЕ,

Косит пугливо, обгоняя стадо.

Над камертоном ладовых ключей

Стекаюсь тьмой, намытой шумом сада.

Таинственным, мелеющим, ночным.

Глаза устали. Видят только пальцы.

Льёт смальте лилий ведовство луны

Медовый жар, разламывая сальсой,

И мягко оседает на траве

Колючим от абсента изумрудом.

А я левей, а я теперь правей

Себя ищу по звуковым запрудам.

Перевернулась буква. Это стул.

Простой, как галька человечьей речи.

Тенями распадаюсь и расту.

С вороньих крыльев сыплется на плечи

То соль, то неба маревый бадьян.

Вневременья поток пересекаю,

Блестящим и холодным, как змея,

И тщетно окликаю Навсикаю.

Волной немею. Нет в ней дна. Нет нот.

Выпытывая жадным оленёнком,

Вневременье из века буква пьёт.

Я в пузыре метафор. Рвётся плёнка,

Рвёт слово рот.