Инна Урсова-Правкина

Не забуди убогих своих до конца,
Бессловесных, невнятных, 
Тех, которые воду лакают с лица,
Прячут души в ободранных пятках,
Тех, которые хором фальшиво поют
С нижней до - добрались, дотянули,
Не подохли, покуда летели на юг,
По дороге на север загнули,
Так закрючили, что разогнуть не моги,
Хоть обваливай в дегте и перьях.
Эти чуда не вылетят вверх - из могил -
Здесь давно гамаюнов поели...
Ветер жженые перья швыряет в глаза,
Поминайте, кого позабыли...
Не забуди убогих своих до конца,
Даже если безбожно фальшивят.
И семь нот и семь верст для нигдешних не крюк...
Только Богу глаза не засыпать, 
И поют и поют гамаюны в раю,
Там, где пахнет ромашкой и липой.

первый воздух настолько густ, что почти земля.
чувствуешь ноги  свои, что они пояты,
зависаешь на полмизинца ниже нуля,
ищешь-ищешь - куда ты себя запрятал.
потерялся и не отыщешь ни на земле ни под
днём с огнём, ночью почти на ощупь.
где ты там, где черт тебя разберёт,
выморочит, выворотит, прополощет.

первый воздух густой, хоть ложкой его черпай,
носом втягивай этот тягучий мёдоть,
желтовато-чёрный, он  тянется через край.
знал же  дурень - нельзя ни вдыхать, ни трогать.
цел ещё кувыркнутый тобою, дефектный мир.
ты ногами уже  ушёл в горизонт событий.
этот тот, кто вцепился, так себе поводырь
закрывай глаза - чтобы уже не видеть

и были они змеи
и были они наги
и на длинных ногах 
обходили землю
и еще не умели 
себя обрастать вещами
бархатистая кожа 
становилась атласом неба
где ни Бога ни ангелов 
только одна свобода
на двоих не дробилась 
и на все их неправильной формы
не к сроку созревшие яйца
говорящие треском тщедушных 
пятнистых скорлупок

горько знать что нельзя устоять 
на земле и свободе
из-под лап долгопалых 
песком и водой убегает
оттого что в свободе 
ты наг ты змея ты юродив
и почти небожитель 
где нету ни ада ни рая
потому и искали 
вертели кружили кружились
и хвостами меняли 
направление ветра и время
самый нагий 
узорчат особенно и семижилен
и притащит себя 
во фруктовые дебри эдема

там где никакой тьмы
там где никакой тени
тело перестает быть
перестает быть телом
становится горний хрусталик
сквозь себя пропускает
проливает не истощаясь 
все что переполняет
и все изливается как вода
почти ощутимо бежит в ладони
спешит расплескаться излить отдать
[ладони есть только у тех кто помнит
только у тех кто еще не забыл слова
не забыл что был
не забыл что был речевой аппарат
говорильня дающая звук и сбой
словарная мельница под носом у дон кихота
помнится сам сражался с самим собой
и побеждался срывался и с языка и с ноты
а потом растерялся и растерял
обезъязычил ушел в приметы
глина слишком пористый материал
хорошо впитывает тьму
не пропускает ни капли света
глина излишне хрупкий материал
сыпется сеется как зараза
абразивной пылью кто в воздухе не повисал 
кто не дробил себя  на составные фразы
но это потом... потом
в обветшалой скудельне
воздух хватаешь закрытым ртом
в новый от сотворения понедельник...]
-
там где никакой тьмы
никакой тени 
тело перестает быть
становится зрение

Желтые сны Лефортово
Подметает юродивый ветер.
Кверху задами, а книзу мордами
Сонные спят, бессонные бредят.
Есть и еще неслыханные чудовища,
Ловят губами потерянные улыбки,
Вдыхают ссанину, выдыхают Живый в помощи,
Такие - с ободранной чешуей - золотые рыбки.

[В этом зыбко-живом раю для охочих
Всякой живности слажен садок навырост,
Платят зубами, печенками, почками,
Души идут в рассрочку-вразнос-навынос.]

В желтые окна Лефортово
Колыбельные насвистывает ветер.
Лысыми ртами смеются мертвые,
Калом фрескуют стены те, которые бредят.
Есть и еще лишенные глаз чудовища -
Каждый, как лазарь четверодневный, уже смердит -
Дырами смотрят и видят Живый в помощи...
В крове небесном дохлый... живой в крови...