Марина Матвеева

Вью я время на веретено, а потом из времени тяну

оно… вслед за ним пойдёт оно, ножкой опираясь на луну.

Вью я время, вью я, вьюга, юг… Рваный стук серебряный в стекло.

Да сенную песенку пою: заходи, мой гость, – себе на зло.

Под полом шуршит твоя печаль. В потолке дрожит твоя тревожь.

Вью я время, раскаляю сталь – будет нож. И меч, и сечь. И ложь.

Заходи, мой гость, – и уходи. Уноси с собой свою зарю.

Вью… Богиня Вья живет в груди – нет её на небе, говорю.

Вью… И ветры вьют, и птицы вьют колесо рождений и когтей.

Пяденицы-пряденицы пьют белобрагу из своих детей.

Вью, пряду, не ведаю ничто. Просидела десять или лет.

Что ты видишь, гость? Уйдёт винтом в облака мой ненасытный след.

Что ты видишь? Или... что ты шьёшь – этим нитям? Им не отшивать.

Под полом шуршит моя сторожь. В потолке жужжит моя скрывать.

И плевать. И океаном чтоб. Я тебе не рада и не рать.

Вьюя не сдвигается с утроб. Вьюя души – только пожевать.

Вью. Вию. Воюю. Вою.  Высь – ты не знаешь, птица али зверь?

Принеси детёныша, учись – как мы с ним врастём к тебе под верь.

Уходи, мой гость. Седа коса. Не шути, мол, это север бел –

там такие все, мол. Я не Вса. К ней иные тропы и предел.

Не тяни, куда тебе ту нить. Нету Пряхов посреди мужей.

Посреди ножей. Отречь, отрить. Время не закончилось уже.

Но ещё пройдёт. Не до конца – до начала. Начала – и ночь…

Под полом шуршит её лица. В потолке кружит ее источь.

Кружит, кружит, кружит и кружит. Как паук, запутывает дивь.

Вьюи – это, может быть, и жить… Может. Ножет...

Снова приходи. 

Девочка-старушка сидит с подушкой –

ни стоять, ни лечь – ей себя пророчит

северная ночь. Ах, как чутко ушко!

Девочка-старуха взрослеть не хочет.

Он такой один, Вяйнямёйнен мудрый,

что явился в мир стариком косматым.

Видели ли где-то ещё: под утро

народился кто-то с вечерней мантрой?

Айно, не рыдай. Есть тебе замена.

Айно, не топись в моровом болоте.

Девочка-старуха простит измену

мальчику-старинушке – за бесплотье,

за её сердерзость. За руки-гусли.

За её душевную непоправу.

Девочка-старуха взрослеть не пустит

во чертоги моря, в свою дубраву.

То не Сампо глушит мукой и солью,

не Похъёла кажет прекрасным прахом –

девочка-старуха вползает болью

мальчику-старинушке под рубаху.

Твой соперник был молодым и рослым,

но хотел помериться мудрой силой.

Он такой как ты, он и не был взрослым!

Маленький старик, колыбель-могила.

В этом ли раю, где живых не держат,

в этом ли краю, где застыли стрелки,

я того убью, кто не мной повержен, –

чтоб сменять, не глядя, как шкурку белки.

Девочка-звезда небеса разгложет,

девочка-вода заливает кряжи…

Девочка-старуха живёт под кожей,

только вместе с сердцем уснуть приляжет.

Отвернись от меня хоть на миг, не смотри в глаза.

Это странно: пытаться любить – для другой души.

Для себя не люблю давно, тонкий голос «за»

сохранение сердца кощунственно задушить

всею мощью своей пожелал изощренный дух…

Недуховный какой-то – на всё у него ответ

аутичный: один – это больше, чем сотня двух, –

потому и одна – это я, а с тобою – нет.

Не смотри мне в глаза. Не сверхценно – тебя беречь

и спасать, и удерживать веру в меня твою.

Лишь помыслю об этом – рассудок заводит речь,

что из собственной сонной артерии прану пью.

Хороша, бесконечно блаженна твоя любовь…

Абсолютнее истины, смысла ее ценней,

благодатней самадхи, подвинется даже Бог…

А подвинуть себя – непосильная сила мне.

Ты на кару не тянешь. Ты хуже: епитимья,

Волевейшему из безволий святой урок.

Но бесплодно блаженство твоё – у меня есть я.

Не святому туда, где подвинется даже Бог.

                  Только постарайтесь в странном виде

                  Не ходить на красный светофор…

                                            В. Высоцкий.

Погребальные костры не жгучи – 
холодно душе без естества. 
Я хочу тебя любить и мучить, 
потому что я ещё жива. 

Дошептались песен об «инаком»: 
всё «святое» – жухлая трава. 
Я хочу тебя любить и плакать, 
потому что я ещё жива. 

В красном состоянии на странный 
светофор переведёт молва… 
Здравствуй, милый. Приплыла пиранья. 
Потому что, гадина, жива! 

В Африке ужасно и опасно! 
Не кажи акулам свежих ран! 
В красном состоянии – на красный! – 
проступаем на большой экран 

неба… Ох, истошные пределы, 
канонадою – сердечный ритм! 
Слышишь, не твоё собачье дело: 
«Милая, хорошая, умри!» 

…Пере… Стану. Милой и Хорошей. 
Лик. Икона. Аватарка. Смайл. 
То не ты ли задохнёшься: брошен 
в дряхлую корзину чей-то файл? 

Твой ли, мой… Великая удача, 
если восстановимся в правах. 
Я хочу тебя любить и – значить, 
потому что я ещё жива! 

…Хочешь, я совсем хорошей стану? 
Без «ещё»? Не фоновая жизнь? 
В странном состоянии – на странный 
свет… Не отпускай меня, держи. 

Что тебе неймётся, адреналин? Что тебе причудилось, эстроген?

Почему мне мания – глаз-маслин? Почему мне фобия – мозга стен?

Что тебе примарилось, ДНК? Ты чего нанюхался, феромон?

Почему мне фобия – всем отказ? Почему мне мания – только он?

Ведь глаза приглазили: некрасив. Памяти припомнилось: староват.

Но внутри взбесилась система СИ, интегралом вывихнув киловатт, –

и на нём повесились, как в руках чётки из агата, мои глаза.

Что мне током хлещется, будто скат? Что тебе приглючилось, глюко-за?

Я не понимаю, откуда тень? Что за нездоровая маета?

«На один бы с ним я не село пень!» – мне орёт сознанье рассудку в такт.

Но в глубинах ида – за клином клин, синапсы нейронные коротит…

Чтоб ему остаться без глаз-маслин! Чтоб ему, беспутному, без пути…

…чтоб ему, невинному, никогда не познать предательства хромосом…

Клинит – прямо клиника. Схлынь, вода! Прихожу в сознание. Страшный сон…

…Господи, помилуй и пронеси! Хочешь наказать – так пошли чуму,

но оставь в покое системы СИ… А слабо попробовать Самому?

Но с Тобою может быть только блеф: не краснел ни разу Ты, не потел,

нет в Тебе ни генов, ни АТФ, ни серотонина, ни антител…

Даже на Земле воплотившись, Ты, помещённым будучи в круг блудниц,

тут же поместил их среди святых, не заметив мании меж ресниц...

Видно, потому не к Тебе – к нему! Не в нирвану – в сердцеугарный пыл!

Думаешь, Ты выдумал нам тюрьму? Да напротив: этим – освободил!

И свобода наша внутри таит ангелов завистливый непокой...

Потому мне – мания. Ныне и присно и во веки живых веков.