…И бежит карандаш по безмолвию снежных страниц
Я открою окно, прикоснусь к полумраку рассвета,
Пропущу его в дом и разбавлю мерцаньем свечи.
Камертон тишины чутко слушает позднее лето,
И рубцы моих ран не желает упрямо лечить.
На коленях блокнот, пляшут вязью неровные строчки.
В сигаретном дыму растворяется контур окна.
Ты опять далека, и опять не поставить мне точку,
И опять эта ночь не оставит мне места для сна.
Силуэты гардин удлиняют пространство мгновений,
Вижу в трещинах стен очертанья утерянных лиц;
Ты, как кошка, любила запрыгивать мне на колени...
И бежит карандаш по безмолвию снежных страниц.
Оплывает свеча, догорает последнее лето,
То ли сплю, то ли нет, и желанье глотает крючок.
Слышу шум за окном – может, тыква, а может, карета,
Значит, завтра найду на ступенях я твой башмачок.
Все пороки мои застывают в расплавленном воске,
Но свеча, догорая, меня очищает от них...
Заалела заря очень робкою первой полоской...
Из пороков моих – непорочный рождается стих.
Говорят, можно жить без стихов
«Красота спасёт мир»
Ф.М.Достоевский
Хочешь, верь мне, не верь... Не всегда моя выдумка ложь –
это просто песок, утекающий молча куда-то,
словно летний нью-йоркский горячий обманчивый дождь;
но фантазии – это, по-твоему, мой недостаток.
Я бы умер давно, если б жил по часам, как и все,
По обилию мест, упомянутых в сводках погоды –
это скучная правда, не нужная людям совсем,
и не в радость она, а одни лишь сплошные расходы.
Мне бы сказочный лес, буду я непомерно богат,
мне бы всё не как всем… а что именно, точно не знаю.
Ни часов, ни звонков. Ни привязанных к памяти дат,
по которым кого-то и где-то я там поздравляю.
Что поделать... Ты скажешь: Болезнь! Вот и всё.
Да, наверно, я болен в предчувствии новых гонений.
Но мы с доктором как-нибудь это потом утрясём,
на сей счёт не имею совсем никаких я сомнений.
Можно жить без воды, без еды, как монах,
можно жить и не жить, подвергая себя наказаньям.
Можно чувствовать боль, униженье, обиду и страх,
можно даже питаться, как кошкины гости, геранью.
Можно много чего. Говорят, можно жить без стихов.
Я, конечно, могу день иль два разговаривать прозой.
Стало много поэтов, но мало звучит Голосов.
Мир спасёт красота, но, по-моему, мир под угрозой.
Монолог актёра
Звук оваций льётся за кулисы,
Занавес стремительно упал,
Грим смываю... вспоминаю лица,
Чувствами заполнившие зал.
Где слова, озвученные ролью,
Отразившись сотнею сердец,
Становились радостью и болью
И во мне, оставив свой рубец,
Всё отдав... Оттенком интонаций
Вызвав бурю чувств, обвал страстей,
Напросился всё же на овации
Зала, стадионов, площадей.
Но без грима– кто меня узнает?
Я – прохожий... Я – один из вас...
И слова в моих репризах тают.
К зрителю и в профиль, и в анфас
Пробуют. На сцене тесно, сложно:
Там порядок предопределён,
Там известно, КАК и ЧТО им можно,
Вложенным в уста чужих имён.
Звук оваций – наслажденья звуки...
Свет софитов – темноты желток,
Я в поклоне...
Замечаю руки,
Мне передающие цветок...
И ваши руки на моих плечах
Безумие не терпит пустоты.
И, наполняясь во спасенье бредом,
Не веря в преднамеренность победы,
Я наводил из прошлого мосты.
Давным-давно немытое окно,
Пыль памяти скрывает чьи-то тени,
Вот скрипнули знакомые ступени
Издалека... вчера... давным-давно.
Обрывки фраз... оплывшая свеча...
Забытый вкус надпитого бокала...
Здесь даже время двигаться устало,
Никто не хлопнет дверью сгоряча.
Размеренно... степенно... без потерь...
И только бред спасает от безумья,
Три точки... три тире... три точки – зуммер,
Обрывки прошлого... Услужливый портье
Мне помогает выйти за порог.
Бросаю в ночь безропотное тело,
Которое внезапно опустело...
Забыл куда... забыл зачем... Порой
Бывает, что и не о чем молчать...
Я вновь бегу в надежде на спасенье...
Охапки листьев кружит вальс осенний,
И Ваши руки на моих плечах.
Но как любил я вас
За гранью обнажённого стекла
Отчётливей видны чужие лица.
Дней череда случайной вереницей
Опять куда-то память унесла.
На улице свирепствует январь,
Камин дымит... паук, немой сожитель...
А время то стремительно кружится,
То тащится в хвосте едва-едва.
Мелькает силуэт знакомых рук,
И исчезает невесомой тенью.
И, как всегда, скрепят вослед ступени,
А время начинает новый круг
За гранью обнажённого стекла...
Не надо притворяться и лукавить...
Плеча коснуться нежными руками...
И пыль смахнуть с кухонного стола...
Кукушка отхрипит двенадцать раз...
Рябит стекло – всё в нитях паутины...
Как любим мы отыскивать причины...
Как любим мы... но как любил я Вас...
Прости, если можешь
Прости, если можешь и, если не можешь, – прости.
Зима наступила, завьюжила белой разлукой,
И реки замёрзли, деревьев заломлены руки...
Уйду не прощаясь, сжигая надежды мосты.
Позёмка очертит шагов неуверенных цепь,
Свеча задрожит на ветру мотыльковою тенью,
Ещё я надеюсь твоё получить всепрощенье,
И может быть, где-то на гранях судьбы уцелеть.
Прости, если можешь и, если не можешь, – прости.
Скитаться по свету – издревле мужская забава,
Так часто меняются женские слёзы на славу,
Но так тяжело эту славу по жизни нести.
И кто-то опять наполняет мечтой паруса,
И кровь закипает опять в набухающих жилах,
А я измениться никак, очевидно, не в силах...
Но снова и снова мои произносят уста:
Прости, если можешь и, если не можешь, – прости... .
Растворимая ночь и две ложечки сахара
Расставания, встречи, минор ожидания,
Белокрылые ночи, луной опалённые,
Под окном в хороводе берёзки жеманятся,
И дубы на опушке немного влюблённые.
Растворимая ночь и две ложечки сахара,
Твой любимый пирог зачерствел полумесяцем,
И кудряшки с умелой руки парикмахера
На подушке лежат, но никак не уместятся.
Мне не спится давно: то ли кофе причиною,
То ли мысли... шарами бильярдными мечутся.
Лик Марии, очерченный тонкой лучиною,
Мне всё время на белой подушке мерещится.
Не кощунствую. Нет. Видно, просто старею я.
Ночь разбавлена сливками утренней свежести.
Всё пытаюсь создать я свою Галатею,
Подчиняясь любви и её неизбежности.
Стихи, которые некстати
«В стихах всё должно быть некстати».
(Анна Ахматова)
Не добежал я, не дорос, не доуспел…
Не знаю сам, куда я так стремился.
А может быть, некстати постарел,
А может быть, некстати я родился.
В какие дали рифма заведёт,
Не подчиняясь простоте решений.
Бывает, что фатально не везёт,
Ни кредо нет, ни строгих убеждений.
Бывает же – сплетённая канва
Воздушных рифм ложится на бумагу
И наполняется. Пером коснусь едва
Послушных слов, принёсших мне присягу.
Ах, как некстати, – кто-то скажет мне.
Ну, значит так, – я в тон ему отвечу.
Лишь строчек шёпот в полной тишине
Наполнит так некстати этот вечер.
Я не пишу стихи, я их рисую
Я не пишу стихи – я их рисую.
Слова мои, как краски на палитре
души того, кто слушает и внемлет.
Кто видит, как мазок ложится вновь,
и открывает тайны мирозданья.
Ведь на подрамнике не холст – душа моя...
Чего ж ещё вы от меня хотите?
Учить? Чему? Писать или Рисовать?
... да вот окно, в которое гляжу
а в нём тот мир, который я рисую.
Слова, лишь проводник в духовный мир.
И мой, и ваш, который надо видеть,
изобразить и описать словами,
которые услышат и поймут...
Увидят ли? Не всем дано, пожалуй...
Всего три спички, чтоб дожить до лета
Паркет скрипит. Сверчок на антресолях...
Из-под обоев старые газеты...
Листки календаря февраль мусолит,
И не желает наступленья лета.
Я весь промёрз. В углах ютятся тени.
Погасла печь. Ловлю тепло губами...
Февраль лютует, кровожадный гений...
Но нЕчего во мне уже убавить.
Огонь свечи – маяк переживаний,
Всего три спички, чтоб дожить до лета.
Душа в холодном теле на диване,
Да крошки от надкушенной галеты.
Вы вошли с мороза
вариация на темы Блока
Вы вошли, остановились на пороге,
Задумчиво обвели взглядом комнату,
Не замечая меня, словно ища кого-то...
А не Вас ли я жду? – подумалось мне,
Хотя ещё минуту назад у меня и в мыслях этого не было...
Ваш приход изменил очертания комнаты,
А значит и контуры поступков...
Почему-то вспомнился Блок:
– Вы вошли с мороза… –
На улице была ранняя осень.
На вдохе я понял, что люблю Вас,
А на выдохе – что потерял.
Жёлтый лист
Холодно в Нью-Йорке без тебя,
Холодно и сыро.
Жёлтый лист, как метка октября,
Мокнет сиротливо.
Жёлтые такси и желтизна
Staten Island Ferry.*
Ты в меня, как прежде, влюблена.
Трудно мне поверить.
И стриптиз: берёза на ветру
Сбрасывает листья.
Буду рисовать я поутру
Обнажённой кистью.
Холодно в Нью-Йорке без тебя,
Не бывало хуже.
Жёлтый лист, как метка октября,
Кружит…
кружит…
кружит…
--
*Staten Island Ferry (англ.) – паром, курсирующий между
Brooklyn и Manhattan, районы большого Нью-Йорка.
Отличительной особенностью является жёлтая окраска.
Играла шарманка
Играла шарманка...
«Пиастры... пиастры... пиастры... » –
Летели на землю из узкого горла Жако.
Играла шарманка мелодию лёгкого счастья,
Играла шарманка, и ручка крутилась легко.
Осьмушка листа, а в углу отпечаток мизинца,
Шарманщика дочка писала при свете свечи:
«О сударь, сегодня Вы можете страстно влюбиться,
Сегодня любую по силам с ума Вам свести... »
Билетик на счастье Жако подцепил своим клювом,
Шарманщик монетку на счастье в карман опустил,
Судьба убегала от счастья красивым аллюром...
И все были счастливы в меру отведенных сил...
Осень в Нью-Йорке
Осколки солнца в жёлтых листьях осени
Ещё хранят тепло твоих ладоней,
Рисует утро на оконной плоскости
Улыбку рафаэлевской Мадонны.
Уже фольгой похрустывают лужицы,
Всё глубже осень промерзает за ночь.
И первый снег вот-вот уже закружится,
В два раза удлиняя Verrazano.*
Нью-Йоркская палитра поздней осени:
Сегодня снег, а завтра дождь... , но между
Опавший лист строку наполнить просится
И подарить твоих ладоней нежность.
--
*Verrazano-Narrows Bridge (англ)-мост
соединяющий Brooklyn и StatenIsland, районы
большого Нью-Йорка.
Осень в сосновом лесу
Тропинки меж сосен
Морщинками грусти
Проторила осень,
Дождливо и пусто.
Топорщатся иглы,
Пропитаны влагой,
И ветер запрыгнул
В сосновые лапы.
Промозглые тучи
В игольчатой раме,
И дождик плакучий
Стекает краями.
По лапистым веткам
За ворот рубахи.
Осенние метки…
Осенние страхи…
©Алекс Щегловитов, 2017.
© 45-я параллель, 2017.