Александр
Аронов

Отсвет имени на строчке

Из книги судеб. Александр Яковлевич Аронов (30 августа 1934, Москва – 19 октября 2001, Москва) – русский советский поэт, журналист.

Родился в  еврейской семье. Коренной москвич. Учился в эвакуации в Казахстане, позже в Самарканде, Иркутске и Москве. В 1956 году закончил Московский городской педагогический институт им. В. П. Потёмкина, а затем аспирантуру Института художественного воспитания при Академии Педагогических Наук РСФСР. Работал учителем литературы в школах Подмосковья и  Москвы, в начале 60-х занимался математической лингвистикой в Центральном экономико-математическом институте  АН СССР. В 1966-м перешёл в «Московский комсомолец» и тридцать пять лет тут проработал, вёл постоянную колонку и печатался в различных рубриках газеты.

Кроме «Московского комсомольца», печатал свои стихи также журналах «Огонёк»  (№ 32, 1988) и «Знамя» (№ 3, 1997). При жизни поэта вышли три сборника его стихов: «Островок безопасности» («Советский писатель», 1987), «Тексты» («Книжная палата», 1989), «Первая жизнь» (библиотека «Огонёк», 1989). После смерти поэта вышли «Туннель» («Голос-Пресс», 2003), «Избранное» («Московский Комсомолец», 2014), «Обычный текст» (Сетиздат, 2014).

Жена — Татьяна Аронова-Суханова, приёмный сын — Максим Суханов.

Написанное им на рубеже 50-х и 60-х стихотворение «Остановиться, оглянуться...» стало классическим, а попавшую в рязановскую «Иронию судьбы» песенку «Если у вас нет собаки...» (в оригинале «Когда у вас нет собаки...») пела вся страна. Определённую известность получило также стихотворение «Гетто. 1943 год», посвящённое сложным взаимоотношениям русского, польского и еврейского народов по итогам Второй мировой войны.

…Когда юные, неискушённые поэты спрашивают совета, кого из классиков читать, чтобы, перенимая опыт, добиться максимальной самореализации, я отвечаю: Александра Аронова. И вижу удивлённые лица. Его не знают, не помнят. Не чтут. Может ли случиться так, что и вовсе забудут? Не хочется, невыносимо с этим согласиться и примириться. Но, по-видимому, это может произойти, когда те немногие, кто видел и слышал его, исчезнут.

…Не достаёт его голоса. Его живого. Его неожиданных парадоксальных суждений, его шуток и резкостей. Я общаюсь с Сашиными книгами. За строками текста вижу его курносое, бородатое, улыбающееся лицо... Счастье, что бумага хранит мысли, рифмы, мудрость, доброту…

Андрей Яхонтов, из эссе «В меня стреляйте дважды»,

опубликовано в газете «Московский комсомолец» №25647 от 21 мая 2011. 

...Шолом-Алейхем заметил: «Талант, как деньги: или есть, или нет». Аронов поправил: «Талант, как деньги: то есть, то нет».

И он же, Аронов, говорил: «Поэтом нельзя быть. Поэтом можно бывать».

Андрей Чернов, из эссе «Прозёванная классика»  (послесловие к книге «Обычный текст», 2014).

Остановившийся, оглянувшийся…

Из антологии «Десять веков русской поэзии»

Он был похож на правнука Пушкина – этакий московский пушкинёнок, вечный мальчишка, правда, без малейшей смуглинки, но с чуть вывороченными губами и приплюснутым носом, с озорной курчавостью и неиссякаемым любопытством к жизни и никогда не проходящей влюблённостью в стихи, преимущественно чужие, которые так и сыпались из него. Он был в постоянной готовности к восторгу от чего-нибудь или кого-нибудь.

Такие люди сейчас почти перестали водиться, исчезло цеховое братство – особенно в литературной среде – после распада единого Союза писателей на отдельные союзики и тусовки, ревниво клацающие друг на друга зубами. А вот белоснежные пушкинско-робсоновские зубы Саши Аронова, как у его великого тезки, сверкали, будто клавиши свадебного аккордеона от радости за чужие хорошие стихи – благо, их было тогда навалом. Куда она подевалась, чудесная традиция шестидесятников обчитывать друг друга стихами – опять же не только своими! – в любой час по телефону, в любой забегаловке, кафешке, шашлычной, столовке?

Что объединяло всех нас, шестидесятников, которые были такими разными?

Мы первыми победили в себе страх и не хотели, чтобы к нам въехало на танках что-нибудь похожее на сталинизм под каким бы то ни было именем. Нас подозревали в том, что мы подпали под влияние западной пропаганды, но всё было наоборот – мы подпали под негативное влияние пропаганды собственной, которую уже физически не могли переносить без отвращения и брезгливости, потому что она всё время нам лгала. Советская власть сама производила антисоветчиков. Но были и те среди нас, кто, как я сам в своей «Преждевременной автобиографии», хотел «стереть все следы грязных рук на древке нашего красного знамени», и за такие невинные слова мне измочалили душу. Очевидно, мы спасали неспасаемое...

Даже Булат Окуджава после доклада Н. С. Хрущева о преступлениях Сталина с надеждой уберечь от их повторения вступил в партию, о чём впоследствии жалел.

Саша Аронов не был исключением. Он писал искреннейшие, но в чём-то инфантильные стихи. Когда их читаешь, плакать хочется, до чего мы были наивны:

Наши надежды реальность всасывала, как песок. Но мы пытались не расставаться скоропалительно с ними, безответно старались дать шанс нашим надеждам.

Именно Саша Аронов, вскочив с места, завопил: «Женя, у нас огромная радость – Булат запел! Да как!», когда я после долгой поездки в Сибирь заявился на знаменитое литературное объединение в Центральном Доме культуры железнодорожников, руководимое могиканином революционного энтузиазма Григорием Левиным.

Булата в тот день не было, но были и Фазиль Искандер, и Юра Левитанский, и Женя Винокуров. Многие уже утвердившиеся поэты любили захаживать в это литобъединение, которое, может быть, самим своим существованием впоследствии помогло Окуджаве написать песню про «надежды маленький оркестрик под управлением любви».

Именно из сашиных африканских выпяченных губ я в тот день услышал «Сентиментальный марш» – первую песню Булата, которую Аронов, искрясь от упоения, напел мне вместе с поэтессой Ниной Бялосинской, всегда трагически печальной, да и с подхрипывавшим этой песне почти сорванным декламациями и речами романтизировано комиссарским голосом Григория Левина.

Саша Аронов себя как поэта никогда не выпячивал, но сам, если не ошибаюсь, даже несколько раньше Окуджавы начал писать песни и продолжал это делать всю жизнь. Несколько песен Аронова, противостоящих, несмотря на лёгкость формы, пустому развлекательству и усыплению совести, выбились в люди и начали жить уже отдельно от него. Первую строчку песни «Остановиться, оглянуться…» М. С. Горбачёв объявил приметой «нового мышления», на котором основывалась Перестройка. Повсеместно знаменитой стала «Песня о собаке»,

очаровательно исполненная Сергеем Никитиным для фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!» – добрая, ироничная, со свойственной Аронову незлым, мягким юмором... Ещё злободневнее, чем раньше, воспринимаются сейчас заключительные строки другого маленького, но безукоризненного шедевра – «Песенки на прощанье»:

Александр Аронов – один из воскресителей думающих песен, помогающих думать другим. И любовь в стихах Аронова тоже думающая:

Но песенность была лишь одним из ответвлений таланта Александра Аронова. Закончив в 1956 году Пединститут имени Потёмкина, он прошёл серьёзное испытание повседневной учительской работой в сельских школах Шаховского района Московской области, а затем много лет вёл рубрику «Поговорим с Александром Ароновым» в «Московском комсомольце».

В моём фильме «Похороны Сталина» Саша Аронов прекрасно сыграл несколько кафкианскую роль московского холостяка, на коммунальной кухне стирающего носки в тазике, когда двое запутавшихся в арестах сотрудников НКВД приходят повторно арестовывать жильца, который уже давно препровождён в тюрьму. «Вы его уже арестовали!» – кричит им в лицо старый холостяк, и все жители коммуналки кричат, надвигаясь на них: «Вы его уже арестовали! Вы его уже арестовали!»

Саша Аронов, всегда куда-то спешивший, умел остановиться, когда надо, и оглядеться вокруг. Но он же умел жить и без оглядки.

Евгений Евтушенко

«Новые Известия»,  3 октября 2008

Русский поэт Александр Аронов

Таланта Бог дал ему много, а славы судьба дала ему мало. Он чувствовал свою силу настолько, что решился – после Пушкина и Лермонтова – написать третьего «Пророка»; прямое продолжение двух первых.

Форму он нашёл гениальную. Видать, озарило. Первые шесть строк отражаются в центральной нейтральной строке, как в зеркале. И смысл слов – тех же самых! – меняется на противоположный! Это волшебство. А «зеркальная строка» – единственная бесчувственная во всём стихотворении. Холодная, настоящее зеркало.

Но вот – зеркальное стекло: 

Ароновский «Пророк» радикально отличается от пушкинского и лермонтовского не только формой, но и смыслом.

Пушкин и Лермонтов написали «Пророков» от первого лица. 

Пророки Пушкина и Лермонтова рассказывают о себе. О том, что с ними случилось. У Пушкина это встреча человека с Богом, и Бог превращает человека в пророка.

Бог и пророк, больше никого. Ни одного человека. 

У Лермонтова это встреча пророка с людьми, с обществом. Оно ужасно. 

«Все» – это хуже, чем у Христа. У того были ученики, толпы поклонников… Взгляд лермонтовского пророка на общество – полная безнадёжность: 

Значит, все эти «дети» сызмала обучены старцами, и каждый день орут, дразнят, оскорбляют и швыряют камни… 

«Пророк» Аронова принципиально иной. Мы слышим не гневную или горькую жалобу пророка, а глас народа. Никакого «я» тут нет вообще. Только мы, общество… 

Прочтите внимательно (лучше всего вслух) и, может быть, похолодеете,

когда стихотворение колдовским манером отразится в зеркале центральной строки, само повернётся в обратную сторону и покажет добродушного обывателя-благодетеля во всей красе.

Почему это гениальное русское стихотворение осталось неизвестным, почему не вошло в учебники — понять нельзя: судьба.

А может быть, просто не понравилось. Одно дело, когда герой такой или сякой, другое – когда весь народ так себе.

Умер Аронов 19 октября – в день Лицейской годовщины.

* * *

Он мог бы в 1960-х погнаться за славой в Лужники, в Политехнический – туда, где в те годы стихи собирали больше народу, чем сегодня знаменитые рок-, поп- и прочие группы. Но, вместо того чтоб царить на эстрадах и стадионах, он десятки лет сидел в прокуренной комнатушке «Московского комсомольца», писал хорошие советские очерки о хороших советских людях и делал к хорошим фотографиям чудесные подписи в стихах.

С 1966-го он честно и неустанно тянул газетную лямку, он исполнял эту подёнщину прекрасным живым и тёплым русским языком…

Невозможно было понять, зачем он это делает. Зачем тратит Божий дар на газету, которую утром прочли, днём завернули селёдку, вечером выбросили…

А ещё газеты клеили под обои. Десятки тысяч московских квартир (в которых вы живёте, по бедности и лени не делая ремонта)  несут невидимые вам, но живущие в стенах и, быть может, охраняющие вас строки Александра Аронова.

…Чуть не каждый день он высовывал голову из кабинетика: «Иди сюда». Это значило, что есть новое стихотворение.

Почти 40 лет я храню автографы нескольких стихов, которые родились у меня на глазах. Почерк у Аронова был корявый, а язык – идеальный…

Читаешь иногда за столом в какой-нибудь компании его стихи. То под Москвой, то в Париже, в Михайловском, в Ереване… И всегда реакция одна и та же –  общий восторг и общий вопрос: «Кто автор?!!»
Хотел назвать этот текст «Безымянная звезда». Но какая же она безымянная, когда у неё есть имя и фамилия: Александр Аронов.

Он жил без хлеба и пощады. Часто пил водку. Как, впрочем, и те гении. 

Александр Минкин

Опубликовано в газете «Московский комсомолец» №26436 от 24 января 2014

Загадка Александра Аронова

Сколько «правильных», нужных поэту при жизни слов сказано об Александре Аронове посмертно! Но почему посмертно? Пишут друзья, собутыльники, стихотворцы, называющие себя его учениками, коллеги по «Московскому комсомольцу», где он свыше 30 лет был лучшим обозревателем, имел свою колонку и печатал молодых в рубрике «Турнир поэтов» и немолодых – в приложении «Стихи в газете», где у него был особый режим – мог даже не ежедневно являться в свой газетный закуток. Некролог, горький, нестандартный, подписали сплошь знаменитости. Почему же Саша, который, казалось, был поэтом с рождения, у которого не припомню «ученических» стихов, издал первую свою книгу в 1987-м, когда ему перевалило за пятьдесят, а известен и сейчас, когда уже изданы три книги, песенкой «Если у вас нет собаки…» и строчкой «Остановиться, оглянуться…» Да известен ли? Многих спрашивала об авторе, пожимают плечами. Интересно, как сам Саша относился к своей анонимности. Сомнительно, чтобы ему это нравилось… Не напрасно он убеждал себя: «Отсвет имени на строчке / В сотни раз прекрасней слова». И винился, и взывал: «Я ничем вам не помог, мои слова. / Чтобы вам не сгинуть снова, / Не пропасть поодиночке, / Друг за друга вы держитесь, как трава». Да ведь и отсвет имени вряд ли кто-нибудь разглядел.

Но где были те, влиятельные и знаменитые (чуть не сказала «богатые и знаменитые»), что сейчас воздают должное его независимости, отдельности, его выплывающим из небытия строчкам? Не думаю, что он сам противился публикациям. Ведь печатал же в своей газете, растрачивая себя, стихи по случаю и не по случаю, хорошие и разные, больше, к сожалению, разные… Он был, что называется, «лёгкий человек», ходить по редакциям, унижаться не хотелось, книги подождут, возиться, отбирать, составлять – скучное дело… А ведь будучи по нынешней фразеологии, шестидесятником, почему бы не внедриться в блистающую на подмостках и в печати братию, знаком был со всеми, и многими любим и привечаем, да суетиться не хотелось, а за руки не тянули. Надо бы как люди, а он не мог.

Поэты не всегда точны в самооценке. Всю жизнь он выплывал ненадолго – то замеченным стихотворением, то выступлением на литературном вечере – и снова тонул «на берегу» подённой работы. Но сам-то, наверно, чувствовал: «Силён!». Ахматова, которой, по свидетельству Евтушенко, понравилось прочитанное ей стихотворение Саши, удивлялась, «отчего он ей свои стихи не подсовывает».

Мы с Сашей учились в Педагогическом институте им. Потёмкина на одном факультете, но с разницей в два года и не были знакомы. По окончании института Саша работал учителем, а я нет. Правда, первая его должность в школе называлась диковинно «запасной учитель».

А познакомились мы в Лито «Магистраль», куда в 1956 г. привёл меня только начавший писать стихи Евгений Храмов… Меня поразили три человека: худощавый черноволосый Окуджава, тихим голосом прочитавший сразу же запомнившееся стихотворение «Вобла»: «…Она клала на плаху буйную голову, / и летели из-под руки / навстречу нашему голоду / чешуи пахучие медяки»; пышноусый мрачноватый Владимир Львов с пугающе-эффектными строчками: «Кровь моя сквозь Красные ворота / Льётся по Садовому кольцу» (если бы обстоятельства были не так драматичны, я бы сказала «как в воду глядел» – вскоре он утонул в бассейне «Москва»); и Александр Аронов – широконосый, полногубый, с открытым юным лицом белого мулата. Вскинув кудрявую голову, он броско, звучно читал свои стихи. Что именно он читал, не помню – так была покорена его поэтическим обликом, что стихов не слышала. С Сашей Ароновым мы встречались большей частью в «Магистрали», где я всегда с волнением ожидала его выступлений – со стихами и о стихах. Говорил он напористо, ярко, остроумно. Смеялся громко и заразительно. Азартно вступал в спор с руководителем объединения Григорием Левиным, человеком, преданным стихам и поэтам, но с диктаторскими замашками, зачастую пытавшимся диктовать нам не только свой, не всегда безусловный вкус, но и подчас чрезмерную осторожность, и, если что было не по нему, кричал на своих студийцев, как унтер на солдат. Однако благодаря его неуёмной энергии в гости к «магистральцам» приезжали Арсений Тарковский, ещё не имевший ни одной книги оригинальных стихов и околдовавший меня навсегда, Юрий Нагибин, Анатолий Жигулин, который в то время своих лагерных стихов ещё не обнародовал, но мы почему-то были осведомлены о его «чёрных камнях», Андрей Вознесенский, только вступивший на свой победоносный путь, и многие другие. В квартире Левина на ул. Мархлевского мы услышали первые песни Булата Окуджавы…

Теснее сошлись мы с Сашей в 1965-м, когда оба участвовали в подписной компании в составе журналистской группы, которая отправилась в автобусе по городам Поволжья агитировать за издания «Молодой гвардии». Сашу назначили командиром нашего десанта. Я должна была рекламировать журнал «Весёлые картинки». Саша, наверно, газету «Московский комсомолец», где начинал работать с будущего года. Какие ещё издания были представлены в этой поездке, не помню.

Обшарпанный автобус чавкал и подпрыгивал в осеннем бездорожье, заснуть не было никакой возможности. Мы постоянно буксовали, часами ждали, когда нас извлечёт из очередной хлюпающей ямы очередной матюкающийся трактор. По дороге из Саранска в Куйбышев автобус на сутки увяз в грязи, но пока мои коллеги носились по ближайшей деревне в поисках помощи, мимо автобуса, вставшего на закорки, проехал трактор, направлявшийся «к тёще», он-то нас и вытащил. Заночевали в автобусе, тем временем наши места в куйбышевской гостинице заплыли…

Возвращаясь к ночёвке в Куйбышеве, не могу умолчать о пикантной детали. Нас, беспризорных, отправили в мужскую ночлежку на дебаркадере на незаплывшие (буквально) места. В огромном сарае храпели, разметавшись, тридцать полуголых мужиков. Сашина и моя койка соседствовали, и Саша привязал к своей ноге веревочку, за которую я в случае опасности могла дернуть…

Судьба Александра Аронова трагична. Надо было зарабатывать на жизнь, а значит, писать всякое. Не всякое – были стихи. Поэт победил газетчика. В лучших стихах Аронова, даже в шуточных, даже в экспромтах, всегда изящных и наполненных смыслом, присутствуют неизбежность конца, «полной гибели всерьёз».

Незадолго до моего отъезда в Израиль мы после долгого перерыва встретились с Сашей, и я поразилась переменам в его внешности: детское широконосое лицо сплошь в мелких морщинах, жидкая серая бородёнка казалась приклеенной. Я вижу его, такого, когда читаю стихи:

Темнота включилась 19 октября 2001 года.

Елена Аксельрод «Двор на Баррикадной».

Из книги воспоминаний (2008)

Отсвет имени

Каюсь, никогда раньше не давал ссылок на электронные книги, хотя бумажные издания сегодня в полном загоне. Но мастодонту вроде меня, привыкшему держать книгу в руках, перелистывая любимые страницы, невозможно перемениться. Жаль, конечно...

 «Островок безопасности» Александра Аронова сиротливо лежал на книжном прилавке, будто ожидая хоть одного читателя-покупателя. Тогда шёл 1988-й.  Прошло без малого тридцать лет, а что изменилось? К той, первой книге прибавилось ещё пять, из них три вышли после кончины поэта. Но известность его по-прежнему ограничивается хрестоматийным «Остановиться, оглянуться» и щемяще-грустной «Песенкой о собаке».

Фраза «остаться в русской поэзии и одной строчкой почётно» имеет и другой, куда менее симпатичный смысл. Мол, если ты «уже остался», то какого рожна ещё что-то там кропать? А ведь Александр Аронов, оставшийся этой самой «одной строчкой», замечательно писал с юности. Всю жизнь.

Три имени: Владимир Корнилов, Герман Плисецкий, Александр Аронов. Лишь один из троих перешагнул рубеж семидесятилетия. Каждый обладал мощным, неповторимым талантом. Их поэтические судьбы сложились трагически, хоть они «не видывали» ни тюрьмы, ни войны. И сегодня, через много лет после ухода, кто знает о них? Кому придёт в голову, что их вклад в нашу словесность соизмерим со вкладом самых знаменитых поэтов-шестидесятников? Да-да, речь о Роберте Рождественском, Андрее Вознесенском, Евгении Евтушенко. И, поверьте, я не сошёл с ума.

Плакаться в жилетку бессмысленно. Что остаётся? Говорить о больших русских поэтах, невостребованных собственным временем, не стесняясь самых высоких слов, радуясь и гордясь, что можно увидеть «отсвет имени» на их строках. Мы просто не имеем права вести себя иначе.

Борис Суслович, август 2016

Иллюстрации:

фото А. Я. Аронова разных лет; фото жены поэта;

фото Б. Ш. Окуджавы и М. А. Светлова конца 50-х годов;

последний приют поэта; обложки его книг.

Фотографии – из свободных источников в интернете.

Ссылки на электронные книги Александра Аронова:

«Первая жизнь» – http://imwerden.de/pdf/aronov_pervaya_zhizn_1989_text.pdf

«Обычный текст» – https://nestoriana.files.wordpress.com/2014/08/aronov_10-09.pdf

«Избранное» – http://imwerden.de/pdf/aronov_izbrannoe_2014.pdf

Творчество