Носите тяготы друг друга,
И тем исполните любовь.
Сама житейская наука
Своих-то тягот не умеем
Нести с достоинством, увы.
…а в детстве я ловил уклеек,
Но коли тяготу другого
Своей сумеешь воспринять –
И для тебя звучало Слово,
И смерти не страшна печать.
Такой по-детски белый снег.
Глядит на снежность очумелый
Глядит, забывши на мгновенье
Про 40 лет, про жизнь-печаль.
И новое стихотворенье
Отдать молчанию не жаль.
Судеб скрывает. Полотно
Пугает чернотой – оно
Сознанье, склонное к сарказму
Сколь подоплёка тяжела
Представленного на картине?
Не будет счастья вам в помине,
А есть над нами янтари,
А едокам и цвет зари
Картофель. Беловатый пар.
Еды на всех едва ли хватит.
И чем за жизнь сегодня платит
Тот, во главе стола? Он стар…
Мы что же – только едоки?
А с янтарями обманули?
Глаза у страха велики.
Мы, люди, будто позвонки
Близки друг другу.
Свет в июле,
Где горе? Счастье нам вернули.
Осени шаг.
Стёртые даты и
Города-Ирода
Власть широка…
Дача, где иволга,
Отъединение
От скоростей.
И разрушение
Ибо врастание
Возрастом в жизнь
Есть избывание
Скверны и лжи.
(Стихотворение в прозе)
Постоял на галдарее, глядя на искристо-зернистый, сине-белый снег;
и вдруг – она – тоненькая, порывистая, великолепная.
Сбежал по ступенькам и крикнул извозчика.
– Скорее – за ней!
ЗАСКРИПЕЛИ ПОЛОЗЬЯ ВЕСЕЛО,
ГРОМАДНЫЕ, РАЗНОЦВЕТНЫЕ ДОМА ВАЛИЛИ В ГЛАЗА,
ЮРОДИВЫЙ ВЗВЫЛ, ТРЯСЯ грязной бородой.
Поражала скорость движения –
Она, та девушка, та прекрасная неизвестная –
свернула в один проулок, во второй, наполовину заваленный брёвнами,
и вдруг – во двор.
– Стой! – крикнул извозчику и, кинув монету, устремился за…
Чёрно-белый колодец-гроб, лабиринт страхов,
слепые стены домов, и – костёр, как рыжий крик боли,
и – низкое жёлтое окно,
а за ним прачки – толстые, мощные, шум стирки, пар…
И – страх дворов, которым нет конца.
Вот вам цена идеала.
Смерть, полагаю я, страшна.
Смерть… это – лето или осень?
Но – обнажённые, сквозные
Стихи, в которых бьётся боль, –
Открыты всем. А мы, блажные,
Созвучий золотых не слышим.
И тихо-тихо снег идёт.
Смерть – как зима. И бел на крышах
Покров. И смерть стихи прочтёт.
За отчаянье, может, осудит
Вечер, ветер, не знаю кто…
А бывает – витраж заплачет,
Это тоже так мало значит –
Есть что есть, а другого не будет.
Солнце грянет в роскошный бубен,
Разлетятся звуки-лучи.
Отчего же душа стенает?! –
Воздух спрашиваю. Не знает.
Он молчит. Ну и ты помолчи.
Нет ничего вокруг.
Как обойтись без музы ли,
Снег тихо-тихо падает,
Ноябрик в никуда
Уходит… Где-то Падуя
Есть музыка, есть музыка,
А больше ничего.
И есть дорожка узкая,
Но в тайный свет.
Не бойся – просто нечего,
Коль всё дано – просить.
И снегом всё подсвечено,
И так прекрасно жить.
От звуков еле слышных пробежит
Чужая боль растёт во мне, когда
Сейсмографа чувствительнее я,
Затерянный в морщинах бытия.
(Стихотворение в прозе)
заняты мускулистой выработкой дачной мелодии.
Стиху ничто не может помешать, если душа настроена на эту волну.
Пригоршни зыбкого цинка разбрасывает белый день,
и алебастру лилии завидует
зелёная пушистая гусеница на листе сливы…
Продавали на ВДНХ.
Пионерское вспомнилось лето,
А сегодня проходишь бесплатно
Ты на выставку – старый, седой.
…безвозвратно, ужасно, обратно –
Что твердишь? что с твоей головой?
Последнюю сигарету.
И в город какой-нибудь утром уеду,
Где не бывает лета,
Где только зима –
Крупитчата и весьма.
Где старые-старые,
преимущественно жёлтые,
стоят дома.
Где один вокзал,
И в нём можно наступить на курицу.
Где мартовская вода
Докурю сигарету,
И уеду, уеду…
Снег, очень грязный, а лампы так мало, так мало
Света дают, но соседская рожа видна –
– Есть покурить, мужики? – Ты что ли спятил? Откуда!
Ах, голова разрывается!
Злая, остра
Серо-зелёное нечто качается рядом.
Сел на постели мужик и глядит, как дебил,
Данность вбирая мутнеющим взглядом.
Кто виноват? Ты ли сам? Обстоятельства? – Кент! –
Вздрогнет парнишка, – Чего? – Ты как будто
Мало походишь на нас, что ли интеллигент?
– Сам уж не знаю. – Ответ прозвучит даже жутко.
Муторно всем. Будут дальше, естественно, жить.
Мартовский снег часть окна закрывает.
Как же у каждого сердце дрожит!
Смертною дрожью – но та ничего не меняет.
Огоньки и шторы. Будет бал.
Куклам ни таланта, ни отваги
Ведь не надо.
Вот и взрослым стал
Человечек – тот, какой не вечен,
Куколок перебирает он –
Он воспоминаньем изувечен,
Ну и вместе с этим умилён.
Судьба, блестящую подковку.
У Бога пропуск в тихий рай
Я не прошу – неловко…
Кровку
Потратил на стихи свою.
Раз голос – значит, будет эхо.
Я мир люблю и мир пою,
И смерть пою, хоть страшно это.
На осликах едут волхвы,
Что верят прозрачному свету
Другие спешат на верблюдах;
Мерцает простор тишиной.
Звезда, всех ведущая, – чудо
Обыденной жизни, и кругло
И крупно мерцают снега.
Нам холодно было и трудно
Мы все – ко Христу, ко пещере
Ко свету под светом звезды.
И я? Даже я? Я не верю,