Александр
Балтин

29 декабря

Сосед по коммуналке дядя Костя

Игрушечные подарил часы.

Украсили они твой детский космос –

Лицом казались, стрелки, как усы.

Ты мал, и собирались только дяди

И тёти – всё родителей друзья,

С детьми, конечно. Часто только ради

Того и жил я, ощущалось, дня.

Он перед Новым годом. И красива –

В шарах, гирляндах и богатырях –

Под потолок уходит ёлка: диво!

А двор так бел! Потёмкам ставит шах.

А мат мне возраст, верно, ныне ставит.

Я в зеркало, как в пустоту, гляжу.

Компании припомню, тему яви

Весёлой, пьяной, что теперь – как жуть.

Под 50 – какой там день рожденья?!

С утра навалит мёртвая тоска.

Почти полвека. И не ясно, мне – я,

Зачем же стал заложником стиха.

6 доппий Винченцо Мантуанского

Винченцо Мантуанский на монете

В шесть доппий. Потускнело серебро.

Каким Винченцо был на оном свете,

Где зло порой похоже на добро?

…я выиграл иль проиграл? Не знаю…

Я на монету старую смотрю.

Шедевром дорогущую признаю,

Что безразлично дням… календарю…

В жабо Винченцо, волосы струятся,

И плотно сжаты губы, любит власть,

Ещё, поди, балы – и наслаждаться

Всем, что предложит, обольщая, страсть.

На реверсе собака – в сгустках мышц и

Высокая, свирепая, как волк.

Меня порою траурные мысли

Изводят, но и в оных – скрытый толк.

Собака на монете грандиозна,

Что за работа! – залюбуюсь я.

Сверкает нечто в лабиринтах мозга –

А вдруг (да брось!) разгадка бытия?

Шесть доппий – номинал таков монеты…

Гляжу я в монитор, почти забыв

Действительность, борьбу с потьмою света

И грозное ветвленье перспектив.

Ёмкость послесловья

К Откровенью Иоанна ёмкость

Послесловья представляешь ты,

В небо глядя, – золотая яркость

Осенью, как символ высоты.

Жизнь любую напитать подобной

Глубиной, кривое распрямить!

Каталог грехов – весьма подробный –

Зачеркнуть и трупом схоронить.

Слой за слоем высота над нами –

Даже нижний слой расшифровать

Не сумеем, ибо частью в яме

Сами продолжаем обитать.

Всё же свет-янтарь, присущий небу,

Перспективы обещает, крут

Силой мудрой – той, которой нету

В нас, чтоб распрямить людской маршрут.

* * *

Антрацитовые Стикса корни

Ствол воды чернеющей дают.

Вряд ли человеческие козни

Обещают за чертой уют.

Серебром сверкающая Лета

Душам предлагает питие,

Чтоб забвенье – формой анти-света –

Прошлое замглило бытие.

Хром Харон и мрачен, будто тени.

Цербер злобой прорастает в мир –

Тот, где нисхожденье поколений

Превращает линию в пунктир,

Ибо лестниц восхождений мало.

Царь Аид величествен весьма,

Тел ему не интересно мясо,

Ибо душ сбирает закрома.

Олимпийцы, получив отставку,

Стиксом клясться не хотят теперь.

Словно мир дописывает главку

Разочарований и потерь.

* * *

Аттракционы на замках –

И статуи в коробках серых.

Сколь прелести в осенних сферах,

Столь грусти в собственных глазах.

Пройди по листьям, посмотри

На старые скамейки эти.

Пересчитай их – раз-два-три.

И вспомни, как смеются дети…

* * *

Аудитория моя –

Буфет и шкаф.

Предметы, стены.

И оною доволен я,

И мне не надо перемены.

Торшеру я прочту стихи,

И глаз его сияет ярко.

И одиночества верхи

Мне в жизни – формула подарка.

* * *

Без борьбы и жизнь пуста –

Будто мука без креста.

* * *

Блажен, кто на скрижалях мира

Оставил знак своей души.

Неважно – ноты или лира

Открыли чудо-рубежи.

Иль цифры, формулы открыли.

Скрижали мира велики.

Из нашей их не видно были,

Как часто не слышны стихи.

Бог

В нём всё… Как странно, что нашли

Короткое такое слово.

Что мы узнать о нём смогли?

И жизни неясна основа…

Бессчётные о нём слова

Нисколь не приближают к сути,

Перед которой ум пасует,

И снова – жизнь ясна едва.

Он – лучше б говорили мы.

Богатство церкви, пышность церкви.

Ну а ядро? Что скрыто в центре –

За суммами цветной потьмы?

Бог всюду. Как же ощутить,

Когда во мне вскипает ярость?

И страх – немного мне осталось,

И дикое желанье жить…

В пластах души сокрытый Бог,

И Бог, пространство пронизавший.

К нему ль в бою уходит павший?

И от него ль – поэта слог?

Бог – всё. Бог – сила, что мудра.

Он – лучше. Бог – мол, что-то знаем.

Бессчётные окрестно знаки,

И боль неведенья остра.

Бойни

Цементный пол, и кровь течёт по стоку.

Разъяты рёбра – крыльями висят.

Коровьему – мёртво поскольку – оку

Не страшен свет. Душе не страшен ад.

Душе коровьей ад совсем не страшен.

…есть мощи – их янтарный, тайный свет,

Молитвы есть – покров ужели зряшен?

Покров молитв не видит человек.

Кровь чёрная – она течёт по стоку.

Убоиною пахнет тяжело.

И в фартуке мясник подобен богу

Из пантеона зла. Активно зло.

И выдрав печень с хрустом из барана,

Сжуёт мясник ломоть и будет пьян.

Устроено всё слишком окаянно.

Неправильность не вырвать, как бурьян.

Мир боен инфернален.

                                   А бифштексы

Ужель тебе, скажи, не по душе?

С горчичкою, причмокиваньем? Тексты

Забудь все! Позабыл я их уже.

Без боен как же? Перестройте совесть,

Иное ешьте!

                     Вновь ведут коров.

Глаза их кроткие! Мне стыдно… то есть.

Сколь тело для души надёжный кров?

Боль

Болят глаза, и целый мир

До гранул жёсткой боли сужен –

Мой череп ею перегружен.

А за окном царит жасмин.

Я на него хочу глядеть!

Он во дворе – и двор заполнен,

А может боль – большая сеть,

В какую я сегодня пойман?

На яблоки глазные я

Давлю – их выпуклость тугая

Вдруг вспыхивает,

Изменяя

На миг характер бытия.

Потом я комнату свою –

Паркет, играющий янтарно, -

В пределах прежних узнаю.

Уют звучит легко и славно.

Но снова жидкое стекло

Мой бедный мозг переполняет.

Глазные мускулы свело,

И чай спитой не помогает.

Чуть шевельнёшься – и огонь

Густого светлого накала

Плеснёт в виски – прижму ладонь,

И вот уже полегче стало.

Не подчиняясь боли, стих

О жизни собственной слагаю.

И пусть в глазах струится Стикс,

Трудом страданье побеждаю.

Бревно

Детишки лет по девять, восемь

О лесбиянках говорят.

Всечеловеческая осень

Сулит изрядный листопад.

А я бревно! Меня не мучит

Количество смертей окрест!

…что подаянье не получит

Голодный не из наших мест.

А я бревно! И что мне дети,

Что матерятся или пьют.

Мне изо всех чудес на свете

Милее собственный уют.

Я реагировал на каждый

Бродячей псины грустный взгляд.

Был одержим духовной жаждой

И шёл дорогою утрат.

Когда б я был миллионером,

Я б деньги эти все раздал.

Смотрел на небо. Высшим сферам –

Так думал некогда – внимал.

Теперь – бревно, и отвердело

Сердечко, чтобы дальше жить

Могло ненужное мне тело

С душой, какую не убить.

Бремя Дон Кихота

Века, как бремя Дон Кихота.

От шуток Санчо легче путь.

Самопожертвованья нота

Непопулярная, как жуть.

Но долгу верный рыцарь едет

Через века, опять вперёд.

Ребёнок плачет, бедный бредит,

И помощи несчастный ждёт.

Честь донкихотство или глупость?

Круговорот забот и дел.

Не обретаемая мудрость

Людьми, и предпочтенье тел,

Не душ совсем... Но бремя может

Быть лёгким – знает Дон Кихот.

Смешно свершает путь, и мощно

Свершает, и наград не ждёт.

* * *

В букете розы нечто свяжет –

Быть может, воздух между них?

Они белы, как пух лебяжий,

Как мир вне зла – велик и тих.

Земля Титаником под воду

Грехов идёт – черна вода.

Порой мечтаю – пью я водку –

Ах, опьянеть бы навсегда.

А розы белые огнями

О небе неба говорят.

Хоть что о нём в прогорклой яме

Судьбы узнать я был бы рад.

* * *

В полукруглых окошках билеты

Продавали на ВДНХ.

Пионерское вспомнилось лето,

Где воздушная масса легка.

А сегодня проходишь бесплатно

Ты на выставку – старый, седой.

…безвозвратно, ужасно, обратно –

Что твердишь? что с твоей головой?

* * *

В старых окопах растут грибы,

Малина растёт иногда.

Как будто здесь павшие – лапы судьбы

Не представимы – о да! –

Пришедших сюда хотят угостить,

Дары им неся из земли.

За нас, за нас продолжайте жить,

Коль мы не смогли.

Вкусна малина, грибы велики –

Посмертный ушедших дар.

Их шёпот я слышу – Мы вам близки,

Хотя мы узнали кошмар –

Кошмар войны, поглотивший нас…

Мы рядом! Спасибо вам,

Что в лес вы пришли!

И молитва сейчас

Прирастает к моим губам…

Великолепие снегов

Двор в снежное безмолвие одет,

Куски пластов лежат ломтями сала.

Январь глядит – седобородый дед –

Доволен – наработано немало.

Финляндией в миниатюре двор

Предстанет или пышным Заполярьем.

Проулок меж домами – коридор,

Он в звёздные рассмотрен окуляры.

Снег пышный, высверк всякий – дорогой:

Алмазной крошки тут исчесть не можно.

Вот огонёчек красно-золотой,

Оранжевый, цвета сплетутся сложно.

И лёгкий скрип дорожек дан в пандан

Простому счастью – снега в мире много.

Про сумму ран, душевных острых ран

Забудешь, и про всё… про чувство долга…

* * *

Вельми привязанный к земному,

Уже не очень разберёшь,

К духовному стремишься ль дому

Иль в сердце побеждает ложь?

И вот, сомненьями измучен,

Ты в небеса опять глядишь –

И сердце от потьмы паучьей

Освобождает мерно тишь.

Вирсавия

Не представлял, что он не представляет,

Какою красота бывает.

Вирсавия! Пшеница, виноград!

Её с ума сводящий аромат.

Не представлял, что он не представляет,

Какою подлость царская бывает.

И Урию он властно шлёт с письмом,

И Урия не знает, что же в нём.

А в нём приказ – послать в такое пекло,

Чтоб не осталось даже крошки пепла.

Не представлял Давид, какою карой

Быть можешь самому себе кошмарной.

Внутри и снаружи

Палаты содержимым был –

Заложник алчущей ангины, –

И коридора…

А  картины

Двора из окон полюбил.

Там бронза осени легла,

Суть оной выразили листья.

Лимонный свет легко струился,

И грусть была весьма легка.

Теперь на окна поглядит,

Был за которыми неделю.

Банально воздух опьянит –

Хоть выписался, слаб на деле.

Сереет окон длинный ряд,

Из этого смотрел? Того ли?

Спокоен, и отчасти рад –

Ведь опыт входит в тему доли.

* * *

Во всём ища крупицы смысла,
Я знаю верные слова:
Когда поэзия прокисла,
Тогда и жизнь сама мертва.

Когда поэзия сияет,
То светлой предстаёт и жизнь,
Поскольку слово очищает
От грязи жизни этажи.

* * *

Восковое солнце некрасиво –

Некрасивым быть не может солнце.

У забора – лопухи, крапива,

И колода чёрного колодца.

Дача в сентябре ещё уютна,

Но вот-вот раскрасит осень щедро

Яблони, берёзы – абсолютна

Власть её – янтарь пойдёт и цедра.

В ноябре поехать ли на дачу?

Воздух резок, грубоват немного.

Жить бы без надежды на удачу,

Просто жить – как поведёт дорога.

* * *

Вспыхнул фитилём, но не взорвался

Болью брызг, и продолжаю жить,

Ибо той любви сопротивлялся,

Ясно – невозможно не любить.

…в гости приходила, было – пили,

и смеялись, время шло и шло.

Я писал, стихи меня томили,

Грай вороний сыпался в окно.

Пеплом рассыпается страница –

Прошлое уже не воплотить.

Как в стакан упавшая ресница

Вновь ресницей не сумеет быть.

Прошлое, в которое трамваем

Не уедешь – раз и навсегда

Кончилось. И не зальёшь токаем

Снег сирени. Вспомнишь иногда.

Вспомнишь смерть – как женщина лежала

С венчиком на лбу. И как потом

В памяти смеялась, оживала.

Обрела ли? Нет? Духовный дом…

Всюду поэзия

Звёзды разронял трамвай –

Высек их пантограф очень просто –

Сгустками поэзии я остро

Их воспринял. Плюс – осенний рай.

О, везде поэзия – закат

Рыж, а после розов.

Силуэты

Зданий, как достойные сюжеты

Для ещё не ведомых баллад.

Застеклило длинные пруды

В лесопарке. Лёд мерцает чёрным.

И вороний грай предельно чётким

Кажется.

С чем остаёшься ты?

Ежели поэзиею жив,

Только с нею ты и остаёшься.

Свет поутру – ты чудесно льёшься,

Не оставишь нас без перспектив.

* * *

Всё к дому старому я езжу,

Сквозь муку нынешнего дня

Былое золотисто брезжит.

Как будто снова мне дана

Возможность видеть папу: вышел,

Очки поправил… Ну а кто

С ним рядом? Он куста не выше,

Но улыбается зато.

Сижу во дворике уютном,

На окна, из каких глядел,

Смотрю – в неверье абсолютном,

Что век прошёл мой.

Пролетел.

Вот с гладиолусов букетом

Меня отводят в первый класс.

Но я растерянный при этом –

Чревато новое для нас.

И я встаю.

Да, со скамейки

Встаю и уезжаю в даль.

И брезжит прошлое. Сумей-ка

Сказать, что оного не жаль.

Высокое донорство
 

Кровь – тайна жизни, глубина,
Тяжёлый гул, густая сущность.
Пролитие её – вина,
Грех, чья вполне отвратна тучность.
Больная кровь, плохая кровь…
И донорство уже – как жертва,
Тут помощь без игры и жеста,
А не провал в греховный ров.
И донорство любых сортов
Сакральным светом осиянно.
Бог – Слово, за каким любовь,
Как сказано у Иоанна.
Когда любовь в нас вмещена,
То ей пристало поделиться.
И вот тогда земля должна
Духовностью преобразиться.

Вытрезвитель. С утра

Мутно-зелёные стены, кусочек окна,

Снег, очень грязный, а лампы так мало, так мало

Света дают, но соседская рожа видна –

Чёрно-зелёная. Серый шматок одеяла.

– Кореш, ты жив? – Сам не знаю… Что было вчера?

– Есть покурить, мужики? – Ты что ли спятил? Откуда!

Ах, голова разрывается!

                                  Злая, остра

Мучает боль, ну а пиво – подобие чуда.

Вроде, вчера с кем-то дрался, витрину разбил.

Серо-зелёное нечто качается рядом.

Сел на постели мужик и глядит, как дебил,

Данность вбирая мутнеющим взглядом.

Кто виноват? Ты ли сам? Обстоятельства? – Кент! –

Вздрогнет парнишка, – Чего? – Ты как будто

Мало походишь на нас, что ли интеллигент?

– Сам уж не знаю. – Ответ прозвучит даже жутко.

Муторно всем. Будут дальше, естественно, жить.

Мартовский снег часть окна закрывает.

Как же у каждого сердце дрожит!

Смертною дрожью – но та ничего не меняет.

Гамлет

Ночь неблагодарностью черна.

Призрак зыбок, серебристо-светел.

Сколь с самим собой война страшна?

Пострашней других на оном  свете.

Как из флейты извлекают звук,

Так из человека пожелают.

На какой тебя подвесят крюк?

Разными весьма они бывают.

Есть богатства крюк, тщеславья крюк,

Мстительности… И другие в том же

Роде. И предаст, конечно, друг,

Только не пойдёт мороз по коже.

Шпага в ножнах – чем она страшна?

Удлинённый с ручкою предметец.

Гамлет, Гамлет, в чем твоя вина?

Души всех вина упорно метит.

Королева врёт, Полоний врёт.

Крысы за портьерой кропотливы.

Мозг желанье правду знать прожжёт,

С правдою – плохие перспективы.

Ложь уютней. Меховым комком

Выкатится – прячься в ней, умелец!

О расплате позабудь притом,

Не смотри на собственную мерзость.

Под каким углом глядеть на явь,

Многое включающую слишком?

Можно океан осилить вплавь –

Иногда покажется мальчишкам.

Гамлет умер. Но встаёт артист,

Кланяется, выпивать уходит.

Вечер в замке заурядно-мглист.

Замок мозга дан в таком же роде.

Мёртвый череп совершенно пуст.

Смерть и пустота, видать, союзны.

Монолог отчаянием густ,

Мыслями, они порою грузны.

Гамлет, Гамлет, вечный старый принц,

Юноша, задира, неудачник,

Толстый, вялый, сильно мускулист.

…жизни прорешать нельзя задачник.

Жизнь со смертью обнялись, идут

В пляске смерти, лучше б – в пляске жизни.

Если б к саду всякий вёл маршрут! –

А маршруты часто тянут жилы.

Гамлет-мудрость, рядом – Гамлет-месть,

Гамлет-жизнь, и он же – смерть литая.

Нет финала жизни. Думал есть?

Нет, и смерть – не точка: запятая.

* * *

Где-то бродит по городу женщина в чёрном,

Наши планы считает явленьем заведомо вздорным.

В белом парке увидишь – мелькнул чёрный плащ.

                                                            Станет страшно.

Вдруг за мною уже? Я свои сорок лет прожил зряшно.

Нет, не вижу плаща, показалось! мне всё-таки рано.

Я стихи достаю из сознанья – останется рана.

Зимний парк – ювелирное диво – он так филигранен!

Утешеньем, роскошный, послужит… но в случае крайнем.

Город в сфере потьмы, и собор величаво

Встроен в небо лиловое. Улицы слева и справа.

Где-то бродит по улицам женщина в чёрном,

Чтобы помнил – реальность твоя уподоблена зёрнам,

Прорастут – значит жил ты не зря. А метель завернула!

Тут органы и скрипки. И женщина снова мелькнула.

Заглянула в квадратик окна. Там за ужином пара.

Белый ветер летит над звенящим простором бульвара.

Всюду здания старые, три этажа иль четыре.

Много снега. И света достаточно в мире.

Оттого не пугаешься женщины в чёрном.

Мир конкретным считал, ну а он предстаёт иллюзорным.

Фонари золотисто мерцают, и мёд этот сладок.

Молоко расплескали повсюду. Как много загадок!

Да, загадок. Вопросов. Но всё-таки есть и ответы,

Если тянутся к сердцу прекрасные веточки света.

* * *

Голуби над лестницей порхают

В переходе, в черноте ночной.

Резким взлётом после пропадают.

Бездна своеродна надо мной.

Расшифровка бездны в сердце сердца

Жизнь займёт… Огни в ночи горят.

Солью, сутью жить – не надо перца!

Голуби… Они всегда взлетят.

Давид поёт Саулу

Ещё не знаю золотую

Судьбу грядущую мою.

Как пастушок я существую,

А вот уже царю пою.

Играю на орудьях струнных,

И пению внимает он,

Хотя душою – из чугунных,

Быть мягким – явно не резон.

Уже сразил я Голиафа,

Бил из пращи прицельно в лоб.

Хоть великан, а не был прав он,

Убить необходимо, чтоб

Народ мой задышал свободней.

Господь не даст пустой судьбы.

Кто ж выступает часто сводней?

А за грехи всех ждут гробы.

И я пою царю Саулу,

И он внимает, загрустив.

Сквозь музыку он внемлет гулу

Времён, что нас отправят в миф.

* * *

Деревья чёрные и белый –

Такой по-детски белый снег.

Глядит на снежность очумелый

От силы счастья человек.

Глядит, забывши на мгновенье

Про 40 лет, про жизнь-печаль.

И новое стихотворенье

Отдать молчанию не жаль.

Дети у орешника

– Гни эту ветвь, Петяй, давай!

– Да гну же! – Резко распрямилась.

Действительность преобразилась –

Качнулось небо невзначай.

Орехи рвут, ладони их

Шероховато наполняют.

И детский смех, и детский стих

Лучистым счастьем отливают.

Джокер

Я джокер. Я легко собой любую,

Дурачась, карту заменяю, масть.

В колоде для того и существую,

Чтоб вашему противнику пропасть.

Когда не повезёт – так вам, дурачась,

Я корчу рожи, я всевластный шут.

А в общем я – как шаровая сдача с

Азарта… хоть меня едва ль поймут.

Игру вы понимаете едва ли,

Я корчу рожи – подчинитесь вы.

Игра идёт, а прочее – детали

Стремлений ваших, пустоты, увы.

И вот опять моя ухмылка манит

Мечтающего куш сорвать… А шиш.

И душу рвут отчаяния грани,

И страх грызёт сознанье, будто мышь.

Додекафонная музыка

(Стихотворение в прозе)

Кузнечики – адепты додекафонной музыки –

заняты мускулистой выработкой дачной мелодии.

Стиху ничто не может помешать, если душа настроена на эту волну.

Пригоршни зыбкого цинка разбрасывает белый день,

и алебастру лилии завидует

зелёная пушистая гусеница на листе сливы…

* * *

Докурю до рассвета

Последнюю сигарету.

И в город какой-нибудь утром уеду,

Где не бывает лета,

Где только зима –

Крупитчата и весьма.

Где старые-старые,

                           преимущественно жёлтые,

                                                                стоят дома.

Где один вокзал,

И в нём можно наступить на курицу.

Где мартовская вода

От солнца жмурится.

Докурю сигарету,

И уеду, уеду…

* * *

Дом распотрошённый, доведённый

До какой-то чёрной пустоты –

Но метафизического свойства –

И двором проходишь мимо ты.

Рамы раскуроченные двери –

И углом та лестница видна –

Дышит осознанием потери

Неподвижно вверх стремясь она.

Хлам вокруг, бутылки и объедки,

Затхлостью воняет тяжело.

Ишь, для наблюдения объекты

Выбрал!

Повернул – и вот светло.

Улица обычная с движеньем

И большой-большой универсам.

И на всё глядящий с отвращеньем

Бомж – таким едва ли будешь сам.

* * *

Дым из трубы, как хвост кошачий,

Избушка – тело: макрокот –

Такой уютный, не иначе

Вообще не ведает забот.

Такая славная картина!

И медленно течёт закат

Густой мелодией кармина

На тихий-тихий дачный сад.

Едоки картофеля

Густое масло жизни плазму

Судеб скрывает. Полотно

Пугает чернотой – оно

Сознанье, склонное к сарказму

Изменит хлеще, чем вино.

Сколь подоплёка тяжела

Представленного на картине?

Не будет счастья вам в помине,

Одна отчаянья смола!

А есть над нами янтари,

Шатры миров и всё такое…

А едокам и цвет зари

Уже как нечто дорогое.

Картофель. Беловатый пар.

Еды на всех едва ли хватит.

И чем за жизнь сегодня платит

Тот, во главе стола? Он стар…

Мы что же – только едоки?

А с янтарями обманули?

Глаза у страха велики.

Мы, люди, будто позвонки

Близки друг другу.

                          Свет в июле,

Роскошный полдень у реки…

Где горе? Счастье нам вернули.

* * *

Есть что есть, а другого не будет.

За отчаянье, может, осудит

Вечер, ветер, не знаю кто…

А бывает – витраж заплачет,

Это тоже так мало значит –

Я уверен на все на сто.

Есть что есть, а другого не будет.

Солнце грянет в роскошный бубен,

Разлетятся звуки-лучи.

Отчего же душа стенает?! –

Воздух спрашиваю. Не знает.

Он молчит. Ну и ты помолчи.

* * *

Зачем ты куришь натощак?

Ведь всё, как говорят, ништяк:

Жив, относительно здоров,

И для стихов хватает слов,

Обут, одет, etc.

Ещё не кончена игра.

Я не играю, я всерьёз,

И оттого тоска до слёз.

Звёзды

Просо звёзд. Крупа иль семена?

Звёзды наблюдаешь из окна,

Глубиною неба покорённый,

Изучаешь даль порой бессонной.

Веером рассыпаны огни –

Или в мозг посеяны они?

Светом прорастают и пшеницей,

А пшеница будет золотиться.

Звёздная и млечная стезя!

Мне такой пройти, увы, нельзя.

Звёздные кусты, вихры, деревья.

Целые леса. Там есть движенье?

Рощи и поляны светлых звёзд!

Стаи звёздных птиц и сумма гнёзд.

Капельки и грусти и печали

Мёдом блещут в царстве вертикали.

Звёздные я вижу города –

Башни, замки, чудо-красота.

Звёздные драконы, рыбы. Звери –

Вечной мифологии я верю.

Звёздные плоды я соберу,

И не верю смерти. Но умру

Всё-таки, и это знаю точно,

Наблюдая звёзды-искры ночи.

* * *

Здесь мы мальчишками бегали –

Улицы те же, дворы.

Детства роскошные, белые

Рухнули жалко миры.

Лето встречаешь ли праздником,

Коли тебе пятьдесят?

Дождиком сереньким дразнится,

Но не пугает ребят –

Любо играть им под струями –

Мяч по площадке гонять.

Будто бы под поцелуями

Будущего вырастать...

Земля

О! Нам к духу земли не припасть!

Чернозём фиолетово-чёрен.

Чёрный грач, будто имущий власть

Мерно движется – сколь иллюзорен?

Мы, насельники тех городов,

Где асфальт и бетон подзабыли

Землю детских растерянных слов –

В детстве все мы ту землю любили.

Босиком… хорошо босиком

Было чувствовать чёрные комья.

А теперь всё работа и дом,

И немного событий ведь помню я.

Или ракушку гроба на дно

Опускают, и ракурс пугает?

Или жизни допито вино,

Ну а то, что пьянило оно –

Так реальность мозги очищает.

* * *

Золотой осенний сад.

Иль разграблена казна?

В этом я не виноват,

Отчего ж томит вина?

Золотые ткани мне

Интереснее плодов.

Вспыхнут иногда во сне

Ветки и гирлянды слов.

Сад мне яблоки дарил,

Облетает ныне он.

Я посланье получил

Из неведомых времён.

Золотой осенний сад,

Тишины стеклянной звон.

Скоро прели аромат

Обоймёт со всех сторон.

Веток резкие черты,

Воздух синевой глубок.

И в саду сидящий – ты –

Слышишь сумму мудрых строк.

* * *
 

И Лазарь смотрит в бездну света,
Где злато воздуха насквозь
Прошито лёгкой лентой лета.
И прошлого яснее гроздь.
Вот вышел из пещеры Лазарь,
И улыбается Иисус.
А жизни пласт нам вечно лаком –

На вкус.

* * *

И вся аллея зыбко-зыбко

Листвой покрыта золотой.

Алкаш – счастливая улыбка –

Пьёт на скамеечке кривой.

Но столь обильно облетела

Листва – асфальта не видать.

И то сказала, что хотела,

Как я, увы, не смог сказать.

* * * 

И это ты – ребёнок с папой

Идёт по парку. Это ты.

А папа называет лапой.

Вокруг трава, ещё цветы.

И это ты – бухой и грязный,

И матерящийся вовсю,

Нелепый, страшный, несуразный,

Жизнь пропивающий свою.

И это ты – не поднимаясь

Почти что, пишешь третий день –

С пространством золотым сливаясь.

Иль всё же вышла дребедень?

Ты – где? Какой? Ответа нету.

Ответов много. Мне б один.

А те – подобны винегрету

Мечтаний, следствий и причин.

* * *

Из кабака герой выходит,
Чтоб раствориться в темноте.
И сам он темноте подобен,
Герои на-сейчас не те.
Но – в человеках растворенье
Способно только сделать жизнь,
Она – как акт другим даренья
Себя, без меры ловкой лжи.
Кабак. Огни. Фонарь. Потёмки.
Чередование утех.
Не люди стали – а обломки.
Все за себя. А кто за всех?

Изгой

Я жид в России. Русский жид,

Перелопаченный столь многим.

Изгой, объект насмешек, бит,

Дан презираемым двуногим.

Изгой, избранник и поэт,

С расколотой деньгами лирой.

Мне горло отворяет свет,

Не затворить его могилой.

Я жид, я правдою силён,

В стихах о правде повествую.

И новых обстоятельств тон

Не принимаю ни в какую.

Отверженный. Надеждой жив

На световые свойства яви:

Черна сейчас, но перспектив –

Я знаю – отрицать не вправе.

* * *

Изображенья на граните,

Как будто плачут. Моросит.

Спокойно ль, мёртвые, лежите,

Утратив к жизни аппетит?

Отцы, и сыновья, и деды,

И матери – единый круг.

Что поражения? Победа?

Работы, радости, досуг…

Сухая соль Екклесиаста

Давно разъела мне мозги.

Но мёртвых вряд ли государство

Представлю. И его стихи.

Седьмого декабря бесснежно.

И морось. Кладбище. Кресты.

Живой один дан безнадежно –

Идущий по дорожкам ты.

* * *

К слову гроб синоним не найдёшь.

Закусив губу, глядишь на друга,

Зная с острой чёткостью – живёшь,

Ну а он сошёл с большого круга.

Как нам, выйдя раз из темноты,

Путь, за смертью даденный, представить?

И синоним даром ищешь ты

К слову гроб. И смерть нельзя исправить.

* * *

Как будто изнутри горю,

И каждое стихотворенье

Огнём и нервом напряженья

Огню огромному дарю.

В пространство лепестки огня,

Как публикации, прорвутся.

Мне в детство хочется вернуться –

Ушло куда-то без меня.

И, пламенем пытаем, жив,

Держась за огненные корни,

Душою став подобьем корма

Для неизвестных перспектив.

Карапузикам ничего не светит

Баста карапузики – завершились танцы!

Дальше будет жизнь! О нет, мы не хотим!

Толстенькие, маленькие, очень любят такты,

Нотки и мелодии, веселья лёгкий дым.

Баста, вам сказали. Детский сад забудьте,

Школу тоже – быстро! Вкалывайте! Ну!

Хныкают потешно маленькие люди,

Должное желают отдать опять вину.

Некто в чёрной маске, хвостатый и с рогами

Плетью громко щёлкнет – вздрогнет ребятня.

– Вам теперь до смерти всего бояться – сами

Узнаете, что значит судьба и без меня.

Вам без её насмешки и не прожить отныне.

Страшно карапузикам. Красный сок течёт.

Страшно потеряться в лесу, не то в пустыне,

Зная очень чётко – спасенье не придёт.

Страшно карапузикам. Блеют, в стадо сбились,

Слёзы, неумёхи, размажут по щекам.

Мы хотели радости, надеялись на милость!

Милость? Нате будни – с отчаянием вам.

Квартал

Красные, жёлтые, серые стены таят

Сумму судеб, повседневность и праздники тоже.

Вечером окна – концерт цветовой. На маяк

Дальний луна, осознаешь внезапно, похожа.

Пёстрые окна! Тут охра, серебряный блеск,

Шторы текущие, толстый ленивый котяра.

Утром дворы вызывают иль нет интерес?

Есть для прогулок в квартале просторы бульвара.

А во дворах – всё газоны, настурции тут,

Или анютины глазки, что тоже красиво.

Вот и фонтан, и прозрачные струи поют,

Жалко, не слышу, но вижу из окон квартиры.

Вот стадион, где футбол, то есть крики и гам.

Есть антикварный салон – в нём сияют картины.

Хочешь – глазей. По карману ли живопись нам?

Старенький дом. Обветшал. Облупились карнизы.

Есть кинотеатр в квартале. Индийские нас

Вряд ли сегодня влекут мелодрамы. Скорее

Боевики – отвлечёшься, коль надо, на час.

Действие. Лучше уж действие, а не идеи.

Вот магазин «Книжный сад», разбегутся глаза.

Глянец пестреет. Куда столько книг – я не знаю.

Но, как вошёл, ощутил необычный азарт,

Всё, он замглился. Старею, а значит теряю

Я любопытство. Жара размягчает асфальт.

Жидким стеклом наплывает пространство сегодня.

Бочка. И надпись короткая – «Квас» – будто альт

Мне прозвучит. Что напитка сейчас превосходней?

Часто ли тут умирают? Вот гроб во дворе,

Люди все в чёрном, а пыльный автобус желтеет.

Быстро проходишь. Легко ль хоронить по жаре?

Ты-то ведь жив, хоть от прошлого грустью повеет.

* * *

Кирико антично-современный

И такой необычайный мир.

Где старик едва ль доволен пеной –

Аргонавтом тоже бы поплыл.

Где чернеют гнутые деревья,

Золотится, но тяжёл, песок.

Где как будто замерло движенья,

Времени услышав голосок…

Клиническая смерть

Был сквозь глаза его продёрнут

Неопалимой купиной

Свет сокровенно-золотой.

Был круг реальности разомкнут.

На скорой помощи везли,

Потом палате колдовали –

В нём что-то резали, узлы

Непостижимые вязали.

И вдруг склонившихся врачей

Увидел сбоку.

И осознал душой своей

Случившегося подоплёку.

По коридору повлекла

Его мистическая сила.

Он понял – будущность светла,

Она не чёрная могила.

Потом – обратный путь. И вот

Он в тело юркнул, будто в норку.

И жизнью прерванный полёт

Врачами принят был за норму.

Кое-что о конце света

Лето было или всё же нет?

Образы порой диктует бред.

Лезет на кафедру лобастый

Пустозвон и педант –

На кафедру докторскую променявший талант,

Лезет с мерзкой гримасой.

И кричит: – Я рассчитал всё!

В садах расчётов произрастает истина!

Я утверждаю – скоро свет затмится траурной полосой!

И лоснится лысина.

Другие – доктора и профессора –

Зашумели: – Как? Не верим! Быть этакого не может!

А оратор с кафедры возопил: – Ура!

Светопреставление чувствую кожей.

СМИ, до сенсаций жадные

Завыли, запричитали. И настали денёчки жаркие.

А поэт лежал на диване под бетоном депрессии

Дома.

Чётко знал – не нуждается мир окрестный в поэзии,

Вспоминал, что не набрать стихов для следующего тома.

По улицам тем временем шагали рядами стройными

Попы в облачениях, миллионеры с корзинами денег,

Интеллигенты – их участь всегда и всем быть недовольными,

Домохозяйки – эти от нечего делать.

Инженеры, давно забывшие, что такое зарплата,

Партийные лидеры – горлопанистые ребята,

Редакторы, оперные певицы, шоумены,

На машинах ехали бизнесмены,

Собиравшиеся скупить сокровища Ойкумены.

.................................................

Все протестовали против открытия

Лобастого мудреца.

Не хотели, чтоб свет исчезал, кричали.

Звучали разные голоса.

Композиторы музыку сочиняли,

Бравурность которой опровергала возможность траурной полосы.

На башнях, на кирхах, на многих запястьях сверкали

Как-то по-новому, весьма зловеще часы.

Но по утрам на сосудах травы выступали

Капельки зрелой росы.

А днём транспаранты люди несли, плакаты и флаги.

Не работали церкви, рестораны, магазины, конторы, банки.

Торговля по боку, не купишь элементарного:

                                          мыла, чернил, бумаги.

Ни помолиться, ни поменять валюту,

                                          ни скушать супа из жирной наваги.

Площади и проспекты патрулировали важные танки.

А поэт всё лежал на диване,

Видел строчки – они мерцали в тумане

                                          Метафизическом,

Пока город заходился в экстазе мистическом,

До какого не было дела поэту,

Убеждённому, что никогда не исчезнет солнечный свет,

И не желающему мириться с тем, что лета более нет.

* * *

Коль крови требует народ –

Тиран ему её даёт.

Возможен потому тиран,

Что дик народ, от крови пьян.

Кому на Руси плохо?

Русь – проект грядущего сама,

Тыща лет – подход к сиянью света.

Плохо в ней. И грустного письма

Нам дана картина, ясно это.

Плохо, Чернышевский? Да, притом

Жертвовать собой необходимо –

Как ещё духовный строить дом?

Не страдал – усилье будет мнимо.

Плохо, Достоевский? Вот острог,

Чернотою смазанный обильно.

Гроздь романов зреет – и высок

Будет каждый, мощно сделан, сильно.

Плохо, Ленин? Будут все равны?

Никогда! – утопия мерцает –

В ней оттенки злобы и вины,

Что картину, явно, омрачает.

Плохо всем. Жирующим ворам,

Совесть в них гниёт, как в осень – листья.

И попам, припавшим ко грехам.

Только небо снова золотисто.

Плохо на Руси. И как в её

Будущую миссию поверить,

Коль всё перепутано, ещё

Неизвестен нужный, верный берег?

Плохо, плохо… Тыщу раз сказать –

А и то не выразишь, как плохо.

Надо так – чтоб в будущем сиять

Солнцем духа возмогла эпоха.

Контраст

Дауна с лицом одутловатым

Мать ведёт гулять. Осенний день.

Облака слоисто-сероваты –

Застят свет, распространяя тень.

Мать страдает. Или же привыкла?

Сыну карамельку развернёт.

Памятник терпению воздвигла

В сердце, где надежда не живёт.

Бедный мальчик не воспринимает

Бытие, где радости и мрак.

Лёгкий ветер тополя качает,

И открыт для посещенья парк.

Рыжий пудель тявкает потешно,

Весело за мячиком бежит.

Даун, существующий безгрешно,

Не узнает жизненных обид.

Он с улыбкой смотрит на реальность,

Губы корчит – не удался звук.

…И проглядывает инфернальность

Сквозь картину материнских мук.

…Тяжело тебе? Исправен мозг!

Не гневи Создателя, несчастный!

Ты ведь и таким родиться мог

В этой жизни, яростной и страстной!

Вот тогда бы по-другому жил –

Не томили б вечные вопросы,

Не писал бы, и совсем не пил,

На отчаянье не тратил сил,

И не мучил бы себя, философ.

Кот, геометрия и зеркало

Кот входит в геометрию пространства,

Движеньями сложнее теорем.

Движения кота – его богатство,

Ну а в зрачках мерцает тема тем.

По улице пустой гуляет ныне

Тень серая, какую видит кот.

В окно запрыгнет – совершенство линий

Прыжка. И миску с молоком найдёт.

Явь тему геометрии представит

Тем, что собой доказываем смерть.

Кот в зеркало глядит – в зеркальной яви

Мерцанье – синеватое, как твердь.

* * *

Край крыши девятиэтажки,

И каждый вечер на краю

Сидит ворона очень важно

И смотрит прямо в жизнь мою.

Что видит? Угольки сомнений?

Золу надежд? Не то крюки

Иллюзий? Скуку старых мнений?

Остатки воплей – помоги?

Боюсь, хорошего не видно.

Сидит ворона и глядит.

И мне под чёрным взглядом стыдно –

Как будто сам собой добит.

Крым

1

Храм чудо-Крыма! Бухты, мысы,

Задумчивые кипарисы,

Аквамарин воды! И горизонт

Моментом райского слиянья даден.

Античный мир у нас едва ль украден –

Всё также полновесно дышит Понт.

Кентавры представляются у брега

Фантазии туриста – человека,

Когда-то Куна знавшего взахлёб.

Реальней пароход – далёкий, белый.

Свод солнца выше золотисто-зрелый,

И свет песок желтеющий зальёт.

Зачем, скажи, нужна идея рая,

Коль есть реальность Крыма золотая?

Вот бухты вырез до чего хорош.

Фелюка уплывает в неизвестность.

И так тебе дана пейзажа резкость,

Что более грядущего не ждёшь.

2

Беловато-золотой песок

Слитками таинственно мерцает.

Имя современности мешает,

Ибо дух античности высок.

Облака-триремы, ибо нет

На воде сегодняшней триремы.

Пляжные – как свет – привычны темы,

Тут весьма разнообразен свет.

Розоват и зелен поутру,

Днём он флаги синие подъемлет.

Все оттенки человек приемлет,

Напевает, весел, – ту-ру-ру.

О, отдохновение от дел!

Кипарисы всё-таки печальны.

Но потоки света вертикальны –

Как бы ты на солнце ни глядел…

Кукольный театр

Из фольги дворец, и из бумаги

Огоньки и шторы. Будет бал.

Куклам ни таланта, ни отваги

Ведь не надо.

Вот и взрослым стал

Человечек – тот, какой не вечен,

Куколок перебирает он –

Он воспоминаньем изувечен,

Ну и вместе с этим умилён.

* * *

Латанный-перелатанный,

Жизнью самой заплатанный,

Продолжающий жить –

Обогащённый опытом,

Пуганный много раз топотом

Бед, чья известна прыть.

Латанный, перелатанный,

Планы забывший – как, мол, ты

Оные воплотишь?

Свет в душе всё же теплится –

Тянется к небу, как деревце,

Хочет в мудрую тишь.

* * *

Лимон порезан. Вымыт виноград.

Коньяк пить в одиночестве негоже.

Возделывал я душу, будто сад, –

Что ж на руины чёрные похожа?

Линия Оригена

Чистая, сверкающая линия

Оригена жизнь – тугой напор

Мысли, где мерцает нечто синее

С золотом небесным – как Фавор.

Войско фараонова неистово –

Страсти нас преследует – стена

Вод – она расступится, и истина

Сложного пути уже ясна.

Внешняя жизнь – это только внешнее.

Слово – как симфония лучей.

Вечное – оно всегда нездешнее.

Боль, живя, преодолеть сумей.

Пытан Ориген, от пыток умер

Апокатастасиса творец.

Облаков я доверяю сумме –

Ими храм построен, не дворец.

Лунный кот

Где-то бродит потихоньку

Лунный кот.

Интересен он ребёнку,

Вот-вот-вот.

Кто же видел? Шубка блещет!

Иль никто?

Лунный круг земные вещи

(Но зато

Их меняет) зыбким светом

Тут зальёт.

Всё равно – зимой и летом

Бродит кот.

Крыши, их коньки мерцают,

Вот зигзаг,

Что коту не помешает –

Нет, никак.

Слуховые окна тоже –

Чёрный мак!

Жить фантазией негоже.

Это так.

Кот! Погладить я желаю

Жёлтый мех.

Почему? Не понимаю.

Просто смех.

Заглянуть в глаза твои бы –

Ведь они,

Как овеществлённый выбор.

Мучат дни.

Кот, молчание приемля,

Любит ночь,

Небеса, и вместе землю.

Кот помочь

Жить не может, вероятно.

Нету сна.

Лунный свет, белеют пятна.

Спит луна.

Любовь

Когда любовная горячка

Пройдёт – останется любовь.

Любовь спокойна – однозначно,

Не требует помпезных слов.

Она связует тонко-тонко

Всех обитателей земли –

Чтоб горькую слезу ребёнка

Понять как боль свою смогли.

* * *

Лёгкие звоны на пристани –

А в буфете есть водка и хлеб.

Огурцы мнятся чем-то столь истинным,

Что отчаянья голос нелеп.

Пароходик потом шибко-шибко

Отвезёт в небольшой городок.

Зелень всюду, а спешка – ошибка,

От неё здесь ты очень далёк.

И в гостинице – маленькой, ясно –

Ты проснёшься поутру – и столь

Будет солнышко литься прекрасно,

Что покажется выдумкой боль.

Максимилиан Волошин

Нечто львиное – гриваст!

Добрая душа нежна.

Пласт поэзии – как пласт

Небосвода.

Явь ясна.

Но подтекст её каков?

Злато крымских берегов.

Вот истории слои –

Золото мощей твои

Мысли осветлит насколь?

Есть иль нет чужая боль?

Боль как трещина прошла

Через ангельское сердце.

…ибо жизни соль светла –

есть она – не надо перца!

Малыш в снегу

Он ловит хлопья в первый раз.

В снегу малыш – он так смеётся.

Любой трагический рассказ

О смех подобный разобьётся.

Он в горстки набирает снег,

Комочки лепит и кидает.

И рядом взрослый человек

Себя ребёнком ощущает.

Мальчик и часовщик

К дяде Косте шуровать ходил.

Дядя Костя, часовщик, – соседа,

Мальчика несмелого, любил.

Заходил я чаще до обеда.

Он комодный ящик выдвигал.

– Ну, шуруй, – он говорил скрипуче.

В старых механизмах шуровал

Я, ещё не зная мир созвучий.

А теперь шурую во своих –

Накопились за года – бумагах.

И, ища наиглавнейший стих,

Морщусь, будто пойманный на враках…

Словно силы нет в стихах моих.

Метафизика роскоши

Анфилада – золото зеркал.

И по ней проходит человечек.

Разносолов не приемлет печень.

И от жизни он уже устал.

Он идёт в столовую, и там

С золотой тарелки ест морковку.

Внук похищен – выкупа не дам.

К выгоде не потерял сноровку.

Что за сценой? Занавес поднять.

Занавес малинов. Явно бархат.

Деньги – заявил, зевнув, – не пахнут.

Но душа ведь может и вонять.

Римский император, мильонер

Нынешний – есть линий этих сходство?

Жить без метафизики – сиротство,

Современный мир тому пример.

Роскошь жадно смотрит на простор

Анфиладой что ль, лепниной что ли?

Сузить до себя! Вот приговор.

Торжество её кромешной воли.

Деньги, деньги, дребеденьги, тьма!

Слишком настоящее серьёзно.

Будущее в нём растёт весьма

Серое, а смотрит даже грозно.

* * *
 

Молящиеся за врагов
Сегодня редки, очень редки.
Как будто и у облаков
Вдруг злобы отрастают ветки.
Как будто дни воспалены
Гордыней, нарывают ныне.
И… чьи ж молитвы включены
В небесные пласты пустыни?
И нищетою суеты
Мы сильно сделались богаты.
Столь души смрадны и пусты,
Сколь надо было бы – крылаты.

Монолог пепла

Вам не понять, что значит догореть,

И догореть и быть живым при этом.

Огня уже отбушевала медь

Густейшей ночью у реки и летом.

И я остался, сер и седоват.

Изведав всё, я соль реалий знаю.

Но знаньем этим я не виноват.

А ты поэт всё хнычешь – догораю.

* * *

Мудрость мы на знанья разменяли,
Дальше знанья сведеньями стали,
Сведенья до сплетен опустились.

И в кого мы, люди, превратились?

Мщение Ахилла

Зычен был тот крик Ахилла с насыпи –

Люди падали, как листья от него.

Сыновья и братья, и друзья и пасынки :

Дальше – больше. Смерти торжество.

Да, с Танатом что ль герой вдруг побратался?

Шлем сверкает. И сверкает щит.

Долго меч без дела оставался –

Кровью металлической блестит.

На щите весь мир – поля и горы,

Хороводы, зреет мерно виноград.

Юноши на дев кидают взоры –

Каждый жизни рад.

Смерти нету на щите Ахилла.

Корабли плывут, дельфиньих спин

Выгибы, волны даётся сила.

Лютость боя. И Ахилл один

Смертную возделывает пашню,

Позабыв спокойный день вчерашний.

Смерть он щедро сеет – но посев

Оный и его сомнёт когда-то.

Ныне слава Ахиллесова богата –

Бьётся он, от крови одурев.

Мёртвая медведка

На дорожке мёртвая страшна –

Зверя мерзкого напоминает

Из кошмара вязкого она.

И ребёнок к маме убегает.

Мёртвую медведку видел я

В детской золотой моей Анапе.

Маме рассказал, а после папе

Про внезапный морок бытия.

– Просто насекомое, – сказал

Папа. – Просто крупное такое.

Я услышал. Я закрыл глаза.

И открыл, как будто нечто злое

Плавало во тьме, дразнило ум.

Мёртвая была страшна медведка –

Из небытия тянулась ветка,

Отрицая ясной жизни шум.

* * *

Мёртвую на остановке видит –

Чётко помнит похороны… Как?

Нет, реальность, обмануть не выйдет,

Схожести такой цена пятак.

Мёртвого приятеля встречает,

Тот прошёл, не увидав его.

Вечером никто не замечает

В городе огромном никого.

Мёртвого знакомого… И дале

Странной ретроспекциею жизнь

Промелькнёт, вобрав в себя детали

Смысла, шорох страха, морок лжи.

* * *

На асфальте черви и листья,

Дымка над стадионом.

Как в зеркале, отразиться

В асфальте дадено клёнам.

Тепло октября в середине,

Раскидано золота много.

Ах, была бы отныне

Золотой людская дорога.

* * *

На дивном пёрышке Земли летим

В кружении пространств, огней, галактик.

Банально суетимся, спим, едим,

Не зная выводящих в космос практик –

О, космос духа – истинный, а нам

Чуть приоткрыт материальный только.

Всё сплетено… Простёрта к небесам

Судеб всечеловеческая долька.

Плывут снежинки, смотришь из окна,

Огранкою своей сильна любая.

Светла над нами бездна и пышна,

Хоть синяя, а мнится – золотая.

…миры там входят в новые, звучат

Симфониями, мистикой кристаллов.

Сады планет и птицы их вместят

Немало тайн – таких вообще немало в

Пространствах, чей огонь, пласты и мощь

На пёрышке своём и не представим.

Снежинки видишь из окна, и толщ

Небес мечтаешь ведать – против правил.

Наша Атлантида

Главный остров был весьма помпезен,

Пышный храм главенствовал, высок:

Белый, в небосвод как будто врезан.

Небосвод, как световой исток.

Построенья крупными кругами

Остров окружали… Чрез врата

Проплывали корабли, и гамме

Плаванья никто и никогда

Не чинил препятствий… Порт обширный.

Ярусами шла столица вверх.

Жизни дух был изначально мирный,

Каждый благороден человек.

Храмы собирали свет, питая

Оным всех: от деток до седых

Старцев, что входили, умирая

В мир, весьма известный для живых.

Ибо третий глаз открыт у всех был.

Приедаться стало нам добро.

Новые возникли храмы: вехи

Тьмы – мерцало злато, серебро.

Адские во храмах были танцы,

И людские жертвы в ход пошли.

И приятны многим стали также

Подлости смердящие кули.

Многих мудрецов предупредили

О крушенье водном, мастеров –

Чтобы лучшее они продлили,

Силы взяв не от земных миров.

Вздыбилась вода стеной живою,

Рушились постройки, всё текло.

Храмы тьмы огромною волною

Страшно накрывало, тяжело.

Корни островов дробила сила

Нет какой сильней. Стенала плоть

Всякая, и погребенье было

Водное, как смерть, не обороть.

Горстка лучших уцелела, память

О златых сберегши временах.

Гладкий океан не может плакать

О великих наших временах…

* * *

Не все досматривают фильм –

Он скучен, вместе интересен,

Привычен, точно тело, им,

Банален, словно кровь, иль плесень.

Пустеет кинозал. Вон тот

Выходит, а потом вон этот.

А фильм идёт, всегда идёт –

Зимой, весной, роскошным летом,

Уводит образами нас

В осенние пределы… Дети

Заходят в зал, и свет погас,

Про страхи фильм, труды и деньги.

Он всё идёт, идёт, идёт.

Выходим все мы понемногу.

Из зала не узнать дорогу,

Какая ждёт.

* * *

Нервно и рвано

Всё время тебе –

Сам будто рана

В своей судьбе.

А отчего так –

Не разберёшь.

Жизни волокна,

Кажется, рвёшь

Нервно и рвано –

Столь окаянно…

* * *

Носите тяготы друг друга,

И тем исполните любовь.

Сама житейская наука

Нам души расшибает в кровь.

Своих-то тягот не умеем

Нести с достоинством, увы.

…а в детстве я ловил уклеек,

И рад был мять вихры травы.

Но коли тяготу другого

Своей сумеешь воспринять –

И для тебя звучало Слово,

И смерти не страшна печать.

Обломки каменных кентавров

Вот мёртвая гряда камней –

Круп лошадиный, пальцы, руки.

Развала прошлого страшней

Есть нечто? Только бездна скуки.

Сначала цепенящий взгляд

Реальности, а дальше целый

Кентавров возникает сад,

Но каменный, белеют мелом,

Иль мрамором они желты.

И – ураган вихры закрутит.

Как хорошо – не видел ты

Подобной жути.

Но мёртвую гряду камней

Видал – копыта, торсы, гривы.

Оборванные перспективы

Эллады солнечной моей.

Обломки кое-где блестят

Мне неизвестной крошкой, будто

Соединиться вновь хотят,

И выйти из игры абсурда.

И мчать, и снова пить вино,

С лапифами подраться даже.

Зачем-то мне порой дано

Зреть ирреальные пейзажи.

Обсерватория

Ночь – обсерватория для многих

Нежных и мечтательных двуногих.

Тема ночи радостна поэтам,

Чьё бессонье вспыхнет новым светом

Строчек, совершенных и певучих.

(Ибо ночь – хранилище созвучий.)

Ковш легко качается над бездной –

Бесконечной, чёрной и помпезной.

Фонари тихонько отвечают

Ангелу, который ковш качает.

Самолёт летит, простор меняя,

Огоньками пёстрыми мигая.

Хвост павлиний – цветовой орнамент.

Запредельность ночи сердце манит.

(Библию сравнил с хвостом павлиньим

некогда Эриугена мудрый.)

Небеса отсвечивают синим,

рядом видишь отблеск изумрудный.

Ночь! Её круги и полукруги,

Лёгкие, пронзительные дуги!

Скрипки и прозрачные овалы!

И опалы звёзд, созвездий скалы.

Сложные мистические знаки

Точно начертали Зодиаки.

Стекловидна звёздная водица –

Кто такой сумеет насладиться?

Ну а что небесный злак питает,

Тот, что в наши души прорастает?

Вечер сыпал горсти звёздной пыли.

Рыбками огни проспектов плыли.

Месяц золотит сейчас пространство,

Щедро раздаёт садам богатство.

По церквям старинным свет струится.

Улицы листает, как страницы.

Свет медовый нежно тронет скверы,

И кварталов небольшие шхеры.

Вон пруды – одной цепочки звенья.

Музыки – всем парком исполненье.

Серебром сквозит оркестрик струнный.

Вот блеснул пассаж особо трудный.

Как обсерватория богата!

Не спеша, картины постигай ты,

Чтоб душа очистилась и пела,

Чтобы счастьем бытия взрослела.

* * *

Оводом себя воображая,

Прорастёшь ли в будничную жизнь?

Или же над Хижиной рыдая

Дяди Тома – как изъятый из

Яви, где всё очевидно, плоско…

Овода убьют в который раз.

Он расстрелян. Кровь и брызги мозга…

Ты бы так расстрелянным был рад.

Только бы не скука, узость, деньги,

Чепуха карьеры и т. п.

Вырос ли мечтательный бездельник

Ты – неясно самому тебе.

Определяющий вектор

Определяющий твоё

Существованье вектор важен,

Чтоб чернота из адских скважин

Не залила житьё-бытьё.

Он должен устремляться вверх.

Зачем ты пьёшь опять в субботу,

В том извращённую свободу

Предполагая, человек? 

Зачем ты куришь натощак,

С соседями зачем ругался?

Ребёнком лучше бы остался,

Душой бы взрослой не иссяк.

Нет, душу я в себе ращу,

Пускай сей труд весьма громоздок.

В нём просто невозможен роздых,

Хоть пью порой, порой грущу.

Осень патриарха

Астры лохматые,

Осени шаг.

Стёртые даты и

Тот же всё враг.

Города-Ирода

Власть широка…

Дача, где иволга,

Рядом – река.

Отъединение

От скоростей.

И разрушение

Личных страстей.

Ибо врастание

Возрастом в жизнь

Есть избывание

Скверны и лжи.

Памяти Бориса Рыжего

Пили во дворах субстрат,

Из окна вихрился рок ядрёный.

И никто не виноват,

Что поэт сегодня – до смерти влюблённый.

Безответно – да. И…что сказать

Сможет здесь базарная цыганка?

Если жизни видится изнанка –

Страшно жить, и страшно умирать.

Капельку гармонии не смог

Он извлечь из праздников и будней.

Жизнью жил неистовой и бурной,

А не то покроет душу мох.

Мох-то не покрыл, покрыла грязь,

Счистил бы – да чем?

Рвётся вдруг с пространством яви связь –

Страшно рвётся, навсегда, совсем.

Памяти В. Шаламова 

Лагерь плавит кости, чтобы

Гнулся человек легко.

В густоте людской чащобы

Черный цвет. Где молоко?

Где осмысленность? Где соли

Мощь крупитчатая? Где?

Лагерь это область боли.

Души стонут в пустоте.

Выстоявший проницает

Солнцем ту реальность зла,

Чтобы – перспектив не знает –

Повториться не могла.

Памяти Валерия Прокошина

Кто песню дал – тому не очень

Смерть, полагаю я, страшна.

Смерть… это – лето или осень?

Зима? А, может быть, весна?

Но – обнажённые, сквозные

Стихи, в которых бьётся боль, –

Открыты всем. А мы, блажные,

Всё суетою рвём юдоль.

Созвучий золотых не слышим.

И тихо-тихо снег идёт.

Смерть – как зима. И бел на крышах

Покров. И смерть стихи прочтёт.

* * *

Парадокс усвоить сложно –

Это русская стезя:

Жить в России невозможно,

Без России жить нельзя.

2012, 21 декабря

* * *

Паутиной льда затянет воду,

В памяти свивает осень кокон.

Зимнему как прекословить своду?

Ранний свет янтарно-жёлтых окон.

Сыну без отца так одиноко,

Как сухому снегу без пространства.

Лужи стали льдом, ужасно скользко –

Просто жизнь, виток её нюанса.

Плаванье-полёт

Паруса, как мускулы литые,

Будто бесконечность впереди.

Выпуклые волны и цветные –

С бирюзою каждая в груди.

Всякий порт играет колоритом,

С радугой ведя шикарный спор.

Корабелы жить не будут бытом,

И мещанский лад для них – позор.

В острова коленом упираясь,

Парусник получит передых.

К приключениям охватит зависть

Книжного мальчишку из седых.

Возраст книг – мощь баобаба: возраст

Человека пожилого мал.

Но фантазии потребен хворост

Впечатлений: цвет любого ал.

Краснокожих нечего бояться –

В крайнем случае, они убьют.

Из телес гостей готовы яства,

Коль чреват всегда людской маршрут.

Книжного коацервата бездна

Новой жизни нам не посулит.

Парусник, презрев любые беды,

Над волною быта полетит.

Стрелы в мачты попадали точно,

При Лепанто закипала кровь.

Раненые ругань слали сочно

В небеса, чью не понять любовь.

Леопарды Африки рычали,

Эритрея золотом звала.

От валов борта судьбы устали,

Цветом став, как старая смола.

Плаванье отложишь на мгновенье,

Чтоб вернуться к вещему, ему.

Важно лишь вперёд и вверх движенье,

Лишь полёт опровергает тьму.

* * *

Плеснув хвостом, большая рыба
Расколет жёлтую звезду.
Скажу я августу спасибо,
И дальше от реки пойду.
Лишь темнота – настоль густая,
В которой не слышны стихи –
Способна удивить, пугая
Водою чёрною реки.
Но всё-таки река – не Лета,
Раз рыбы скрыты в глубине.
И есть в небесном поле где-то
Звезда, подаренная мне.

* * *

По добавочному звонили,

По мобильному ныне звони.

Изменяются наши были,

Не меняется голос любви.

Коль не слышим горячий голос –

Пустотою насыщена жизнь.

Или холодом: Северный полюс

В душах носим – изъянов и лжи.

По мотивам Чехова

Таракан размером с карандаш,

Пол щеляст. Чиновничьи утехи –

Пьянство в одиночку. И пейзаж

За окном, что исключит успехи

Напрочь – нехорош. Церковный звон.

Где-то дача, вечер густ на диво.

– Пал Петрович что ли? – Ясно он!

Сёмга, сельди, сыр – всё столь красиво.

Иванов сразиться предложил

В преферанс. Для нас поют цикады,

Иль звенят. А спор не вдохновил.

– Нет, Евгений, утверждать не надо

Так категорично… – Хороша

Чёрная смородина – созрела,

– Где, Андрей Ильич, скажи душа

Спрятана – в виду имею тело?

Стар архиерей. И он устал.

Всенощная силы отбирает,

Ныне отбирает. Город мал.

Где-то электричество мигает.

У дьячка был пёс… а звали как?

Пьют опять судейские в трактире.

Для чего сознанье душит мрак,

Не давая посмотреть пошире?

Огонёк в аптеке. Но едва ль

К ней придёт – к аптекарше – любовник.

Не придёт, естественно. А жаль.

И доходов не принёс ей вторник.

А студент по берегу идёт,

Тихий всплеск порадует немного.

Вам смешно! Массивный небосвод

Вряд ли скажет, сколь верна дорога.

Снова дача. Маленький роман

Меж кузеном и кузиной. Что же?

Утренний, конечно, бел туман,

С молоком по цвету сильно схожий.

Вся ль Россия? Колокольный звон.

А подросток дома застрелился.

Жалко всех. Но светел небосклон,

И в глазах у многих отразился.

* * *

По синему круглому снегу

На осликах едут волхвы,

Что верят прозрачному свету

Звезды… – Жаль не видели вы.

Другие спешат на верблюдах;

Мерцает простор тишиной.

Звезда, всех ведущая, – чудо

Пророчит в реальной, земной

Обыденной жизни, и кругло

И крупно мерцают снега.

Нам холодно было и трудно

Под властью врага.

Мы все – ко Христу, ко пещере

Ко свету под светом звезды.

И я? Даже я? Я не верю,

Я мал, недостоин!.. – И – ты…

* * *

Подковку мне на счастье дай,

Судьба, блестящую подковку.

У Бога пропуск в тихий рай

Я не прошу – неловко…

                                 Кровку

Потратил на стихи свою.

Раз голос – значит, будет эхо.

Я мир люблю и мир пою,

И смерть пою, хоть страшно это.

Подлинность работы

1

Подлинность работы по плодам

Узнаётся – иль по устремленью

Высшему служить? Не господам,

Что дают иль нет вознагражденье…

Ежели горел, ужель ушло

В пустоту горение такое?

Подлинность – ему не тяжело –

Установит время золотое.

2

В тупике кругом один тупик,

Подлинность работы под вопросом.

Говоривший проглотил язык,

Сердце будни искололи ворсом.

Ежели горенье было зря,

Для чего он жил – не понимает

Человек, которого заря

Силой более не наполняет.

В тупике узришь один тупик.

По стене карабкаться не сможешь.

Думал – сочинитель разных книг

Строит дом внушительный из них,

Только дом вот так едва ли сложишь.

Подлинность работы на просвет

Фикцией, фальшивкой оказалась.

Ну а есть ли выход или нет –

Никогда к себе не скажет жалость.

Подушка старика

Подушка старика впитала

Сны одинокие его.

Другою от того не стала,

Не изменилось вещество

Её от снов – таких тяжёлых,

В каких приходит мёртвый сын,

Жена – старик живёт один,

И, ясно, жизнь из не весёлых.

Подушка испускает в явь

Сеть эманаций смерти будто,

Их различат буфет и шкаф,

В чём кроется привет абсурда.

Старик встаёт, пьёт утром чай,

И затянувшеюся жизнью

Томится. Где же оной край?

Не знает, горе знавший жирно.

* * *

Порешили казнить поэта –

Надоел, постоянно поёт:

Жир мешает наращивать – это

Дело сладкое, будто мёд.

Заперт в камере тесной, тёмной,

Продолжает слагать стихи –

Неизменный и неуёмный

В сетке чёрной предсмертной тоски.

И к нему золотые, сияньем –

Что им стены? – нисходят миры,

Миги жизни наполнив дыханьем

Совершенства, а не игры.

Что поэту решенье ваше,

Коли сам растворится в стихах?

И сияет над миром чаша

Правды правд о бессмертных словах.

Поэт

Фригийской флейты волхвованье

Заставит камень зарыдать.

Поэт – заложником страданья –

Вновь начинает рифмовать.

Поэт подобен пилигриму

Метафизическому.

Путь.

Поведать Мекке нечто, Риму

Что можешь, не изведав суть?

Поэт в паденьях, воспареньях

Душой вбирает жизни соль.

Он весь без кожи. Он в сомненьях

Реален он вот здесь насколь?

Янтарный мёд играет светом,

И синевой глубин волна.

И крик поэта – песнь при этом,

А эта песнь кому слышна?

Праведник в бездне

Иова вестник поразил:

– Один я спасся, нет детей,

Нет сыновей, каких любил,

И чернокудрых дочерей.

И вестник прибежал другой:

– Верблюдов больше нет, овец!

Рыдай Иов, захлёбом вой –

Хозяин праведный, отец.

Узнаешь язвы полноцвет –

Гной каплет из телесных дыр.

Но отречёшься ли? О нет,

Был пышный мир – стал чёрный мир.

Бог дал – его благодарил,

Бог взял – его благодарю.

Из трёх никто не соблазнил

Проклясть духовную зарю.

Не камень твёрдый договор

Меж Богом и людьми – цветы!

В душе и стон, и сладкий хор,

Иов не знает пустоты.

Известен ли ему финал?

И в бездне, цвет которой лют,

Буреет, красным пышет, ал,

Жив праведный, верша свой труд –

Чтоб всем плод оного сиял.

* * *

Приглашённые к дракону на обед

Радуются, как игрушке – дети.

Лучшего не может быть на свете.

Что не может! Не было, и нет!

Он велик и славен, наш дракон!

Все его законы грандиозны.

Совершенней просто нету мозга,

Опытом к тому же укреплён.

Приглашённые соседям о

Собственной удаче повествуют.

Только ожиданьем существуют,

И соседи разделяют торжество.

Бороды мужчины подстригут.

Женщины причёски понакрутят.

Приглашенье – это вроде сути

Жизни, основной её маршрут.

Знают, что приглашены они

Блюдами, из замка не вернутся.

Радуются всё равно, смеются,

И считают до событья дни.

* * *

Продираясь в грядущее трудно –

Не добавишь, увы, отважно –

Погляди, как листва изумрудна,

Погляди – только это не важно.

Как, стремясь обрести в жизни нишу,

Бьёшься! Ветер завоет протяжно.

Замираю – и ветер я слышу,

Только это не важно, не важно.

Обретая – теряешь. И дальше

Всё похоже – не очень-то страшно.

Пролетают, мелькают пейзажи.

Видишь их. Только это не важно.

Что же следует? Или земное

Иллюзорно? Свою строишь башню.

Я усердно незримую строю,

Строю долго, но это не важно.

Важно то, что назвать не решаюсь:

Рост духовный: работай отважно.

Золотая духовная завязь.

А другое не важно, не важно…

Пытались смирить язык

Исследований скрепы мастерят,

И тюрьмы диссертаций воздвигают,

И лексику терзают, как хотят,

И, как хотят, грамматику смиряют.

Как будто их подопытный – язык –

Учёных деловых, яйцеголовых.

Как будто сам он немощный старик,

Дорог боится сложных и неровных.

Но рвёт язык их путы и живёт,

Свободно, сокровенно развиваясь –

Волнуется, щебечет и поёт,

У них, несчастных, вызывая зависть.

* * *

Расходясь с похорон, говорят

О таких пустяках, что нелепым

Предстаёт погребальный обряд,

Разорвавший житейские скрепы.

Или прячут тоску и испуг?

За спиною кресты остаются.

А учитель, товарищ и друг

Не вернётся, как все не вернутся.

Приглушённо звучат голоса,

За оградой мелькают машины.

А сознанье страшат небеса,

И пугают большие глубины.

Потому говорят о семье,

О делах, о грибах, о соседях.

Потому позволяют себе

Раствориться в случайной беседе.

Ибо мучает плотский итог –

Красный ящик и чёрная яма.

И ложится осенний листок

На ступеньку высокого храма.

Римский кадр

В лавке утварь продают церковную,

Я её рассматриваю, новую,

Сквозь витрину. Далее иду.

Вон тритон фонтана нити тянет
серебром воды играя, манит.

Ну а рядом продают еду.

Римские и древности и новости

Заключаются в пределы повести,

Что читаешь, открывая том.

Пинии о чём рекут воронам?

А пейзаж – он предстаёт зелёным

С мраморным вкраплением притом.

Рождественская ночь

Тиха рождественская ночь,

Прозрачно-тёмный воздух зыбок.

Органов ангельских и скрипок

Сумеет сумма нам помочь?

Красива филигрань древес:

Напомнит нежный тополь сердце,

И на него не наглядеться,

Других не надобно чудес.

В церквях различных золотым

Расплавом службы льются мерно.

И не узнать уже наверно,

Как было всё, сколь ни хотим.

…волхвы, пещера, пастухи,

Великолепное мерцанье

Снегов – от сердца мирозданья.

Мальчишкам – игры да снежки.

Наивно-кукольны, стоят

Вертепы в храмах: смотрят дети,

Их радость – будто сад: на свете

Нет лучше сада – без утрат.

Идёт рождественская ночь,

Свет будущего предваряя.

Мечта должна быть золотая,

Другие – изгоните прочь.

С кем общается Козерог

Птица Рух, махнувшая крылами,

Навела на Козерога тень.

Он подумал: Я сегодня в яме,

Завершится смертью этот день.

А Левиафан своим дыханьем

Вверх его, в воздушные слои

Вытолкнул – и закипел дерзаньем,

И стихи стал сочинять свои.

Птица Рух слонов и Козерога

К свету потаённому несла.

Звук, что издавала, длился строго,

Рядом с оным – что колокола?

Павши я в Левиафана бездну,

Был проглочен оным, что китом.

И опять, бессчётно умер бедный,

Озарённый шаровым стихом.

Светлая струя Левиафана

Снова подняла до птицы Рух.

На спине её цвела поляна,

А произрастил индийский дух.

Козерог я – с оными общенье

Существами ближе, чем с людьми,

Где неистовство, дурные мненья,

И так часто хлопают дверьми.

* * *

С покровом красным спортплощадка,

Снег кое-где, пятнистый мир.

Забытый мяч, как опечатка

Чужой игры, звучавшей миг.

Мяч поддаёшь, не

Возвращаясь

В святое детство и на миг.

Снег смотрит, будто насмехаясь,

И твой идёт к закату мир.

* * *

Сад геометрией пронизан,
И красотой своих углов
Движенье отрицает вниз он,
Но – к небу, в мир иных миров.
И вместе с тем, земной донельзя,
Курчавый, драгоценный сад.
А мы – мы снова вязнем в бездне
Пустых надежд, слепых утрат.

* * *

Сани грузят на платформу

На ВДНХ.

А мой мозг подобен корму –

Корму для стиха.

На платформу грузят сани.

Я иду, гляжу…

– Расспросил вчера у Сани…

– Глупо, вам скажу… 

Реплики чужие входят

Для чего-то в ум.

Отвергал всегда я вроде

Посторонний шум.

Шума много – исступлённо

Музыка гремит.

Небо, как всегда, бездонно

Тишиной молитв.

* * *

Свою выстраивал систему

На протяженье многих лет.

Где облако вполне трирему

Напоминает, спору нет.

Где снег таинственные коды

Мне открывает бытия.

И за алхимией природы

Стремится снова мысль моя.

Где в серебре деревья могут

Намёк на истинную дать

К всеобщности людской дорогу,

Которой тяжело шагать.

* * *

Себя, как уголь, в топку книг

Перебросал – и что осталось?

А ты, сгорев, остался в них –

Простых, причудливых, витых, –

Твоя любовь, тоска и жалость.

Не говори, что это малость –

Сгореть стихами для других.

* * *

Сейсмографа чувствительнее я,

Осложнена тем самым жизнь моя.

От звуков еле слышных пробежит

По сердцу дрожь. Страшит разрывом жил.

Чужая боль растёт во мне, когда

Я чувствую, как движутся года.

Сейсмографа чувствительнее я,

Затерянный в морщинах бытия.

Симфония коней

Конский топот… Слышишь, кони мчатся!

Мудрые – у Свифта – мне милей,

С ними обречён не повстречаться,

Нитку жизни для среди людей.

Жеребёнок так резвиться может,

Будто сущность бытия постиг.

Точно для него небесный Моцарт

Зазвучит, и мудрость ветхих книг.

Кони… Гроздья мускулов тугие,

И глаза, вбирающие мир.

Ах вы, кони, кони дорогие –

До чего же он порой не мил.

Как вас били бедные, хлестали,

Будто вы – игрушки для людей!

Точно злые люди отрицали

Преданность волшебную коней.

Проросли из вас кентавры – было

Это на античных берегах.

Двойственность изрядно погубила

Мыслей и людей. Ушли во прах.

Глянь-ка – деревянные лошадки

Карусели: малыши летят

Вновь по кругу – счастье без оглядки,

Ибо детство отрицает ад.

А симфония коней судьбы порою

Не слышна, совсем приглушена –

Всё равно даётся нам живою

И великолепною она.

Сиреневый сад

Кто из сиреневого сада

Захочет в никуда бежать?

Трудился много, что награды

Не воспоследовало – жаль.

А сад сиреневый – гляди-ка,

По сути, морг. Ты в нём – живой,

И на столе лежишь, что дико,

С пробитой чёрной головой.

Стихами голова пробита:

Сиреневый колышут сад.

И в никуда летит молитва,

Как очень много лет подряд.

Вся жизнь, когда по сути, бегство –

Из детства в юность, и т. п.

Всего отчётливее детство,

А старость не узнать тебе.

Иль может, старость и мелькала

По строчкам детских виражей,

Где многокнижье увлекало

Сплошной реальностью своей?

Всё кончено. Потом начало.

Какая скука. Вновь и вновь.

Так мало прожил. Так не мало.

Так много ты истратил слов.

Предел сиреневого сада,

Иль морг – чей холод, как зима?

И вот тебе одна награда –

Ты сходишь от стихов с ума.

* * *

Следы по снегу конгруэнтны
Твоим фантазиям о них.
В сознании мелькают ленты,
Что позже воплотятся в стих.
Снег первый, пробный, ненадёжный,
Украсил старые дворы,
Изъяв из темноты тревожной
Весьма привычные миры.
Кусты загадочны, деревья,
И утренний из окон свет.
И всюду жизнь – её движенье:
То, без какого жизни нет.

Сломанная кукла

Я сломанная кукла,

Валяюсь у окна.

Душа тоской набухла,

Вода тоски черна.

Играли мной когда-то,

Замучили потом.

Всем жизнь была богата,

Но только не добром.

Разорваны одежды,

И сломан механизм,

И все мои надежды

Распотрошила жизнь.

Ах, кукольная доля –

Немотный монолог.

Ребёнка злая воля

Подводит мой итог.

Что из окна мне видно?

Мелькающая жизнь –

Быть вне её обидно:

Ни радостей, ни тризн.

Грядущее условно,

Былого просто нет.

В окно ползёт неровно,

Клоками зыбкий свет.

Я сломанная кукла,

Валяюсь у окна.

И мной сплошная мука

Теперь воплощена.

* * *

Снега серо-стальные рельефы

Будто горы, коль сверху глядишь…

И припомнишь  церковные нефы,

В коих горная кроется тишь.

Снежное

Заснеженные лестницы, мосты,

Собольи оперённые деревья.

И пешеходов хрусткие движенья,

Один из каковых и будешь ты.

Из нежной сини сделав небеса,

Дежурный ангел замер, и любуясь,

И радуясь, и пестуя любую

Снежинку – не любить её нельзя.

Кристалл волшебный, было, на ладонь

Садился, иль на чёрную перчатку.

И поражал уставшую сетчатку

Гармонией – как озеро, иль конь.

В симфонии, я знаю, мировой

Всё гармонично. Ныне время снега.

Нет криминала в линии побега

С небес, нам данных силой шаровой. 

Сметанные дороги, синева

И высверки сугробов – изумрудный

Играет огонёк – считаешь: мудрый.

Рубиновый, наполнивший слова

Своею силой, также глубиной.

Деревья филигранны и ажурны.

О смерти мысли до смерти абсурдны –

Ведь жизнью нам откроется другой.

Станция метро «Новослободская»

«Новослободская» с пареньем

Великолепных витражей!

В моей судьбе дана сплетеньем

Различных жизненных лучей.

Дом с коммуналками, в одной из

Я прожил первых десять лет.

Теперь – под 50 – изноюсь,

Что так стремителен сюжет.

Сюда, бывает, приезжаю,

И возле дома я брожу,

Как будто тень свою встречаю,

Но не охватывает жуть.

Неподалёку и больница

Откуда папу хоронил.

Двор морга, золотые листья,

Я ничего не позабыл.

Ещё – издательство здесь рядом,

И в нём – мечтательный дурак –

Я книги издавал, и садом

Дышал поэзии.

Вот так.

«Новослободская» красива –

Полёт пестреет витражей.

Жаль, каждой жизни перспектива

Лишь путь в посмертный мир огней.

Старый мост в Калуге

Старый мост пружинит и вибрирует.

Маленькая – там, внизу Ока.

Город зелен – будто имитирует

Рай – мне кажется издалека.

Город тих, провинциально скучен.

Мост – когда смотреть издалека

Тонкой-тонкой линией текучей

Прочно стягивает берега.

* * *

Сух сентябрь – карандашный рисунок,

Разноцветные карандаши.

Что даётся нам в ласковой сумме?

Солнце светит для нас – от души.

Злата листьев покуда не много,

И дождей нет игрой в  сентябре.

Будто лето, к пределу итога

Подойдя, медлит в нашем дворе.

Счастливая улыбка

(стихотворение в прозе)

Счастливая улыбка – звали его другие алкаши.

– Эй, Счастливая улыбка, –

                       можно было услышать во дворе, – куревом не богат?

Он подходил, доставал мятую пачку из кармана рваного пальто, делился.

– Почему ты всегда улыбаешься? – спрашивали.

И он пожимал плечами.

А улыбка плыла по его лицу, точно кораблик.

Ему было хорошо.

Листва ли шуршит, дождик идёт, снег выпадает –

                       он улыбался всегда, всем…

Его любили собаки и дети.

Он дарил детям конфеты, но взрослые запрещали брать их,

                       и всё равно – украдкой брали они, слушая его истории –

                                про пыриков, мыриков – что придумается в общем.

Философу с третьего этажа – профессиональному философу –

                       со степенью и трудами – иногда казалось,

                                что он видит реинкарнацию Сократа.

Только в наших условиях этому Сократу не с кем диалогизировать.

Так было
 

Рубил иконы, говоря:
– Что Бог твой сделает со мною?
Щербатый, думал – вот заря
Свободы нового покроя.
Священник, старый и седой,
В какого словом парень метил –
– Что сделать-то ещё с тобой?
С алмазной жалостью ответил.

* * *

Так в сознании нечто меняется,

И глаза набухают слезой.

На вокзале с парнишкой прощается

Мать – дослуживать едет родной.

Все прощанья – вполне заурядные

Для других, что идут по делам.

А любить? В этом люди нескладные:

Может, где-то получится – там.

Там, в других измереньях, неведомых.

Поезда уезжают всегда.

Или чувств многовато прескверных и

Искажённых? Гудят провода.

Лес проносится, мост перестуками

Образ мира дополнит потом.

Путь ветвится. Путь дышит разлуками.

Для иных приближается дом.

Память – каша: не круто ль заварена?

Ей питаться порою нельзя.

Жизнь подарена. Просто подарена,

А тебе не по нраву стезя.

Что начнётся, то некогда кончится.

Посети привокзальный буфет.

Водки выпить от жизни захочется.

Выпей, ладно, в том страшного нет.

Поездная нелёгкая музыка…

Проплывут надо мной облака.

А мыслишки в сознанье кургузые –

Важных не наработал пока.

Уезжай. Возвращайся. Всё сложится.

Или нет. Но и «нет» – результат.

Небо душами светлыми множится,

Ни одна не вернётся назад.

Таллиннская элегия

Мне грустно, Таллинн, без тебя –

Без черепицы старых кровель,

Без кирхи, что увижу в профиль,

Боясь зайти – ведь грешен я.

Без переулочков твоих,

Где настоящее теряешь.

По сумме зданий городских

Средневековье изучаешь.

Я в Кадриорге видел пруд –

И в нём как сон мерцали карпы.

И мой средь зелени маршрут

Легко без плана рос, без карты.

Мне, верно, больше не попасть

К сереющему сталью морю,

Где ангел крест вознёс – как власть,

Опровергающую горе.

Со смотровой площадке мне

Уже не видеть нижний город.

И память юности в цене,

Когда ты сам уже не молод.

Только музыка

Не бойся – кроме музыки

Нет ничего вокруг.

Как обойтись без музы ли,

Без вдохновенья, друг?

Снег тихо-тихо падает,

Ноябрик в никуда

Уходит… Где-то Падуя

Красива, как звезда.

Есть музыка, есть музыка,

А больше ничего.

И есть дорожка узкая,

Но в тайный свет.

Во-во!

Не бойся – просто нечего,

Коль всё дано – просить.

И снегом всё подсвечено,

И так прекрасно жить.

* * *

Торцы

Глыбастых плит

На старом кладбище замшели.

Трава

Растёт себе, а мир омыт

Высоким светом, явленным на деле,

Но мощь его понятна нам едва.

Склонившись, бел

Скорбит здесь ангел.

Его рука

Отбита, скол как мел.

И вряд ли танго

Тебе исполнят облака.

И церковь так

Мрачна со стороны, как будто

И радости в действительности нет.

Не разберёшь ту надпись ты никак,

От этого довольно жутко.

Уходит свет.

Да нет, покой

Омоет сердце, и – уже не страшно.

Ограда, крест.

К той подойди могиле, или той.

И облака как башни

Над суммой низовых, пусть грустных, мест.

* * *

Тридцать лет прошло. На школьном фото
Мальчики и девочки милы.
Кто сидит сегодня без работы?
Кто запоя закрутил узлы?
Ничего ни про кого не знаю,
Класс единой плотью сколько был?
Сам себя в стихах подчас теряю,
И из них беру же сгустки сил.
Девочки красивы были… Что же!
Матери хорошие, иль нет?
Мальчики отцами стали, множа
Общечеловеческий сюжет.
Целостность народа укрепляя,
Мальчики отцами стали. Так.
Чтобы сад взошёл потом, сияя,
Побеждая пресловутый мрак.

* * *

Ты велик, Христос, – я очень мал.

Как же я такой тебя представлю?

Как пойму всё то, что завещал?

Чем тебя, когда столь мал, восславлю?

А у неимущего меня

Нечто столь мне важное отнимут…

Сколь во мне небесного огня?

Отблеск? Иль и отблеском покинут? 

Ты велик, Христос, а как расти?

Я вслепую тычусь и не знаю.

В данности продлить твои пути

Нереально, это понимаю.

Всё раздать и за тобой идти?

Дебри матерьяльности не могут

Дать подмогу этому пути. –

И поутру есть привык я йогурт.

Ты велик, Христос, я очень мал,

Стоят ли чего мои попытки?

Сорок с гаком прожил – не узнал…

Да и жизнь моя висит на нитке.

* * *

Ты когда-нибудь помогал врагу?

Я не смогу.

Ржавый профиль старой сосны.

Слышится крик желны.

Лес густеет, густеют дни –

Лесом в сумме видятся часто они.

Ты когда-нибудь помогал врагу?

Ежели стану мудрым – смогу.

* * *

У сарая ежевика,

И смородина густа.

Небо серое безлико,

В нём такая красота!

У сарая на скамейке

Пить из горлышка, пьянеть.

А жена польёт из лейки

Грядки. Опьянев, запеть.

Дача. Август. Грустновато.

Старый – цветом сер – сарай.

Дача зеленью богата,

Как непостижимый рай.

Ежевика…И укропа

Лёгко-зыбкая стена.

Хорошо тебе? Ещё бы!

Хорошо – и в том вина.

* * *

У скамейки опрокинут мусор,

В нём шуршанье, – пригляделся я.

Каждый план свою имеет мудрость,

Подтвердит всеобщность бытия.

Мышка замирает, опираясь

Лапкою на корку – и она,

Мнится вдруг, из пищевого рая

Глыбу изучает. Что ж? вольна…

Глыбою кажусь я мышке серой,

На меня внимательно глядит.

Дальше снова мусорною сферой

Увлечётся. И опять шуршит.

Возле пруда врытая скамейка,

Предо мной – зелёный пласт воды.

Поначалу очевидно мелко,

Гальку серой суммой видишь ты.

Рябь легка, о чём она расскажет?

О единстве жизни?

Пролетит

Чайка над напротив данным пляжем.

И закатный луч полёт златит.

Уравнение Гейзенберга

Порою мыслишь – мыслить: это крест.

Весенние дворы – кусочки детства,

Что памятью дано тебе в наследство.

Флагшток у школы, серебристый шест.

Проулок, дворик, и молчит фонтан,

Украшенный медведями забавно.

Порою в размышлениях ты прав, но

Конкретна явь, где ясность – как туман.

Площадки детской чёткие черты –

Качели, и песочница, и гномы

Цветные совершенно незнакомы –

Не видел, в прошлый раз, гуляя, ты.

Я в руку уравнение возьму,

Как хлеб намокший – распадётся тут же.

Возможно мысли – это род оружья,

Направлено куда – я не пойму.

Квант детства. Квант реальности твоей.

Среди домов хребтообразных школа,

В низине мнится. Разные глаголы

Несхожих меж собой учителей.

Я сущность уравнения стремлюсь

Понять, но не умом, а сердцем сердца,

Что невозможно. Приоткрыта дверца –

Пошире отворить её боюсь.

Иду, гляжу, живу – пространный ряд.

Лучи весны расписывают воздух.

И сколь бы ни давил твой личный возраст,

Ты рад весне, ты возрожденью рад.

Учебник смысла

Учебник смысла я листаю,

Его читаю днём любым.

Его прилежно постигаю –

Он писан слогом непростым.

Мне интересно: для чего же

Существование моё?

Пусть я живу, вопросы множа,

Ответы есть. Душа поёт.

Учебник смысла я листаю

И днём и ночью – и за ним

Величье воли постигаю,

Затем чтоб сделаться иным.

Физика и метафизика

Физические дебри смысловые –

Мох формул в Дантовском лесу.

Необъяснимы данности иные,

Когда ж блеснёт надеждой apercu?

Но физика трактует механизмы

Явлений, их природы не открыв.

Свет преломляет золотая призма

Реальности, а есть её сверхмиф.

За физикою бездною мерцает

Реальность метафизики – сложна.

Лес Дантовский веками окружает

Нас – высота его и глубина.

Храм оптики расширит наше зренье,

Акустики собор усилит слух.

А в небесах – гляжу – сейчас боренье:

Пересеченье многих ярких дуг.

Дух физики и суть её, взлелеяв

Мистический кристалл, постигнет мозг.

Мы будем жить настоль, насколь сумеем в

Пространство неба, к звёздам, вдвинуть мост.

* * *

Фото даунов за стеклом –

Шьют и кукол делают ловко.

Тут для них лучше, нежели дом –

Нарабатывается сноровка.

Видел раз, как вели гулять, –

Круглолицы, одутловаты.

То, что чувствуют, – не узнать,

Сколь эмоциями богаты?

Вышивают, узоры плетут.

Занимаются с ними те, кто

Понимают служенье и труд.

За окошком мелькает некто.

Жалко даунов. Сбитый код,

Обеднённая жизни программа.

Лесопарк начинается вот,

Никогда не кончается драма.

* * *

Хорошо! простуда отступила,

и дыханье чисто и светло.

А была простуда? детство было?

где ж оно, когда давно прошло...

Храбрый пёсик

Жёсткая у берега трава.

Лодка перевозчика с навесом.

Тётка рядом с лодкой – и слова

Трёпа вряд ли обладают весом.

Мощная в течении река,

Аромат воды довольно нежный.

И крутые в спуске берега.

Летний день – приятно-безмятежный.

Тётка резко вздёрнулась: – Гляди, –

Говорит. – По-мойму, это Кузя…

Ой, плывёт, Серёжа, подхвати,

Он утонет. Никаких иллюзий.

Пёсик мал, и над водою нос,

Хвостик закорючкой – столь забавный.

Кучерявый пёсик – очень славный.

Он упорен. Доплывёт? Вопрос…

– Как я подхвачу! – Сказал, куря,

Перевозчик. – Разрублю винтом я,

Иль о борт он разобьётся. Зря

Прыгнул, и… не остановишь, Тоня…

Лодка начинает путь. Река

Велика. Плывёт упорно пёсик.

Он плывёт. Его теченьем сносит.

Лодка стала. И стоит пока.

Пёсик поравнялся и поплыл

Дальше. Суетится тётка жалко.

Выбьется же маленький из сил!

Пёсику плывёт навстречу палка.

Берег ближе. Тётка – в воду. Вот

Подхватила пёсика, целует.

Я был в лодке. Видел сцену, чтоб

Мужество – постигнуть – существует.

Крохотный – душою самурай –

Пёсик… И его целует тётка.

Для неё дан краткосрочный рай.

К берегу причаливает лодка.

Цена идеала

(Стихотворение в прозе)

Вышел из кухмистерской и потянулся сладко, смакуя послевкусие.

Постоял на галдарее, глядя на искристо-зернистый, сине-белый снег;

и вдруг – она – тоненькая, порывистая, великолепная.

Сбежал по ступенькам и крикнул извозчика.

– Скорее – за ней!

ЗАСКРИПЕЛИ ПОЛОЗЬЯ ВЕСЕЛО,

ГРОМАДНЫЕ, РАЗНОЦВЕТНЫЕ ДОМА ВАЛИЛИ В ГЛАЗА,

ЮРОДИВЫЙ ВЗВЫЛ, ТРЯСЯ грязной бородой.

Поражала скорость движения –

Она, та девушка, та прекрасная неизвестная –

свернула в один проулок, во второй, наполовину заваленный брёвнами,

и вдруг – во двор.

– Стой! – крикнул извозчику и, кинув монету, устремился за…

Чёрно-белый колодец-гроб, лабиринт страхов,

слепые стены домов, и – костёр, как рыжий крик боли,

и – низкое жёлтое окно,

а за ним прачки – толстые, мощные, шум стирки, пар…

И – страх дворов, которым нет конца.

Вот вам цена идеала.

Числа жизни

Числами пронизано пространство,

Воздух дышит ими и вода.

Ритмы их – то верное богатство,

Что нельзя растратить никогда.

Пифагора, ведавшего сущность

Чисел, стоит слушать, господа.

Не-успех, успех, событий кучность –

Числовая нам даёт среда.

Около реки всегда спокойно.

Золото воды легко течёт.

Разнотравье многоцветней вод.

Всё окрест гармонии достойно.

Числа! Корневая высота!

Сетью смыслов ум твой оплетённый,

Суммы их постигнет ли когда?

И глядишь на мир – заворожённый.

Знаки дней – ступени бытия.

Каждому пристало подниматься.

И иду со всеми вместе я,

Числа жизни зная, как богатство.

* * *

Что действительность наша едина

Повторяю я без конца.

Да будут мечты сына

Воплотимей мечтаний отца.

По лесопарку гуляя,

Видишь – в пруды глядит

Небо, краса золотая.

Никто никогда не забыт.

Да будет ямбами сына

Воспет образ отца.

Что действительность – чаша едина,

Повторяю я без конца.

Отколоть от неё невозможно

Кусок. Боль и радость – всем.

А смерть столь неосторожно

Полагает – я разных ем.

А смерти по сути нету,

Повторяю я без конца.

Мечтания сына к свету

Тянутся – к свету отца.

* * *

Эндокринная система

Совершенна, как дворец.

В атласе сияет схема,

Но гипофиз – сам мудрец.

По каналам в нас триремы

Гормональные плывут.

Йод – значительная тема,

Щитовидной сложен труд.

Поджелудочная – мощный

Сгусток сил, резервуар.

Иль надпочечники мозга

Изучают циркуляр?

…для чего корпишь, убитый

Собственным стихом, над ним?

Жить нельзя корягой быта,

Важен высоты режим.

Славно трудится гипофиз.

Крови цифровой напор

Пишет жизнь твою, как повесть,

Что наполнит твой же взор.

Аметистовая Лета

В глубине телесных руд.

Стикс гудящей крови – это

Тела даденный сосуд.

Эндокринная система

Византийского дворца

Совершеннее, и тем я,

Тень строки стерев с лица,

Зачарован, сохраняя

Код истории в себе.

Лимфа плещет золотая,

Строк судьбы не объясняя –

Слишком ведомы судьбе.

* * *

Я к неудачам жизненным привык…
Но, Боже мой, какая боль густая,
Коль просит подаяние старик,
Копейки от прохожих получая.
Ты бросишь грош и далее пойдёшь,
Его судьбу кусками представляя.
И ощущая, как витая ложь
Вошла в реальность, правду отменяя.

* * *

Я немножко помечтаю
И в действительность вернусь.
И нелепой посчитаю
Очень маленькую грусть.
Что дано – то и реально.
За окошком тополя.
И живёшь – как ни банально –
Только тёплой жизни для.

* * *

Я помню на бульваре мы сидели –

Смеялись, пиво баночное пили.

Гуляли было, капали недели,

Из разных капель складывались были.

Она в гостях. Коньяк и торт. И как-то

Качается действительность моя.

Во мне перенапружен каждый атом,

И отчего, зачем страдаю я?

Шары воздушные куда-то улетели.

В кино сидим, и тянется кино.

А может жизнь сама кино на деле?

Не знаю. Мне, наверно, всё равно.

Мне всё равно. Она в гробу лежала.

Стоял, глядел я на неё в гробу.

Орган звучал. Жизнь больше не звучала.

У мёртвой венчик страшен был на лбу.

Яблоки моментов бытия

Яблоки моментов бытия

Иногда под музыку срываю

Чимароза золотую я…

Чащи дни без оных проживаю.

Август, как антоновки аккорд,

Аромат её, как звук, играет.

Дачный стол предложит натюрморт,

Аппетит который разрушает. 

Яблоки моментов бытия

Человеку столь необходимы,

Сколь ветвится явь – она твоя!

Нет, она всеобщая – и Рима,

И алхимии, и мировой

Сущности людской, пшеницы нашей.

Верно, Бог подъемлет землю чашей

Византийскою и золотой.

Яблоки тоски срывать пришлось,

И ещё депрессии, бывало.

Капли гнили изменяют ось

Жизни рыжей ржавчиной немало.

Творчеством ты смазываешь ось.

Жизнь строфу даёт, она – вращенье.

Признак золотого вдохновенья –

То, что тосковать не довелось.

Яблоки златые Гесперид,

Яблоко тяжёлое раздора.

Сколь конкретен нашей яви вид,

Столь мистические коридоры

Не видны – однако, есть они.

Психику свою уча судьбою,

Яблоки – огромные, как дни

Сущностью открою я самою.