связку звуков, ведущую в лёгкость оков?
От нахлынувших чувств сотрясается почва…
Из заоблачья лучик развязку пророчит,
Пригревает конкретно. Взрываются почки.
Зацветает адонис на склонах холмов.
Жизнь вскипает под каждой обыденной кочкой.
Перелётные прут. Уменьшаются ночки.
И среди – на весь мир! – прогремевших звоночков,
мимо мёртвых фонтанов и гордых дубов,
обходя – по безденежью – злачные точки,
мы скользим в высоту локоток к локоточку
Как тягучи они, мелодично-проточны
очертания млечных мучительных слов!
Свечерело. Беседа журчит неумолчно.
Звёздный клир озирает земли худосочье.
Глотнув из потного стакана
сумбура смеси ледяной,
затлевший, прыгнешь в прорубь ванны,
пребольно бахнувшись спиной,
и животворный кран гортанно
плеснет полярное вино
на исстрадавшееся тело,
целованное солнцем вскользь
по-майски страстно, неумело,
включая шею, щеки, нос,
как зачарованный Отелло,
Её коснувшийся волос
под звёздами киприйской ночи
в те неспокойные года,
когда венецианский кормчий
гордился флотом и всегда
был недругов зубастых зорче,
а московита борода
ещё мела изгиб дороги, –
вдали табун пылил на луг,
о битве грезил холм пологий,
в лесу бродяжил дерзкий дух,
соловушка рыдал в восторге,
а закат растянулся в моей голове —
не припомню, на сколько мгновений. В траве
светляки зажигались умелой рукой
анонима. Нахлынула ночь. Смутный зов
пробуждался, и той же железной рукой
рассыпались созвездия над головой,
на глазах разрастаясь в огромность миров,
посылающих Солнечной — летошний свет,
несказанное имя готовых открыть,
чтоб безмолвно Вселенной стремить во всю прыть,
осмысляя бессмыслицу пройденных лет.
И тогда задышал-зашептал мир земной,
и пытались окликнуть меня светляки.
Я внимал им, но видел слиянье реки
с одинокой звездой, с дерзновенной звездой.
Раскалённые мысли роились во мгле,
но прохлада бежала меня стороной.
Колыхался в безвременье взор ледяной,
вдохновляя морщины на гордом челе.
Но привычно несла караул в небесах
и душевно сияла над бездной луна.
Неужели враждебно-глухая стена
будет вечно гнездиться в беспечных умах?
Я ловил каждый муторный вздох пустоты,
и фантомы миров соглашались со мной.
Пламя памяти спорило с бледной судьбой,
но в просветах мерцала далёкая Ты.
Как тебе там поётся в круженье светил:
бессловесно-бессонно-бескрыло, как нам?
Я решился поведать печаль светлякам,
но речной непокой огоньки погасил.
Кроткий ангел в предутрие падал на стон,
трогал лоб неземной мой, от ветра – хмельной.
Бесконечной дорогой я плёлся домой
Дождь дошептал вдохновенную арию,
и –
врассыпную ошметия туч.
Глазки у девочки солнечно-карие
брызжут весельем
в июньское парево.
Сказочно в городе!
Глянь: на обочине
(жаль, маскхалаты промокли до пят)
выстроил взвод тополей
озабоченно-
бравый сержантик
нерях пропесочив,
Лобную площадь заполнили зрители:
будущий маршал,
толпу разметав,
важно прошлендал
в адамовом кителе
к лужице,
где головаш уморительный
плещется,
фыркая,
Сэр Небоскреб с воробьями сражается
(шустрый их вождь оседлал водосток).
Свистнула грозно гераклова палица…
Нехотя
птичья
снялась авиация,
На остановке автобусной паника:
цепь разорвав лукоморную,
кот
мчит на свиданье
к невесте чернявенькой…
(Как вам, ребятки, моя отсебятинка?)
Сказочно в городе!
…Полдень.
Зенитное право используя,
лучик–проказник напорист и жгуч.
Дернул у бочки обшарпанной морсу я,
чтоб подскочила активность глюкозная
и потелёмкал
в участок
Мимо пронёёсся трамвай переполненный
(душно молодкам фигню щебетать).
Вновь –
надвигаются
тучи холёные,
небо пленили
лазутчики молнии…
вдвоём с любимой, ластясь к окоёму.
Возрадуешься горному ярму,
Но день умрёт, окрасив даль в сурьму,
и бой земных часов, подобно грому,
начнёт диктат по слому мировому,
И многим непонятно, почему
морской прибой поёт немую тьму, –
Маяк луны, терзающий умы,
бессилен разгадать, откуда мы,
забыв попрощаться.
Теперь я крещусь на плывущие облака,
Бегаю по утрам на школьном стадионе,
гоняю бомжей, опухших от голода,
не женюсь на порядочной девушке за-ради воли,
ёжусь, когда сырая погода,
Плохой приметой меня не взять на испуг,
не сказать, чтоб я изменился очень.
С той встречи осеней мелькнуло не больше двух,
пару раз ловил на волне завывание вьюг,
дважды лопались почки
В памятную годовщину хочу запечатлеть
заплаканные глаза октября
и белые хризантемы,
которыми Лель осыпал Тебя.
Помню серый пасмурный день:
облачный кран позабыли закрыть,
и влага переполнила лужи;
желеобразной массой вливался в метро
размышляя над репликой из «Ревизора»
про тупые рожи
и… какое впечатление она произвела
(С точностью, к сожалению, я не в ладах.)
Вдруг окно в Институте искусств распахнулось,
и «Голубой Дунай» запах
Аккорды мажора неслись
в антенно-туманную высь,
сбив с панталыку прохожих.
И в радиусе семи миль –
хоть слышимость город гасил –
Правдами и неправдами я пробрался в класс.
Слепили волосы-протуберанцы.
Колдовали быстрые пальцы.
Венский вальс! Венский вальс!
…Тишина рискнула вмешаться.
Композиторы с портретов смотрели на нас.
Из моего ограниченного лексикона
разве выудишь стоящий комплимент?
Ты дышала сплошным озоном,
я поверил в душевный свет
галактического костра,
Полгода назад Ты к другому ушла,
Теперь плетусь по Сумской парка Горького около.
Ветер шаманит нервное соло.
Я вышел из жизненной комы
Синоптики на завтра предрекают
Солнце проглянет картинно,
жестом неуловимым
щедро разгладит морщины
Мифы мои о семье не развенчаны,
расставанья мука перемелется.
Я безжалостно нежен с женщинами
и безгранично доверчив,
звонко смеюсь, неся околесицу
Ты ли Штрауса шпарила на рояле?
Время летит безмятежно-стремительно.
Листья с кленов дружно опали.
какую кадриль в исполнении облачат
мне довелось наблюдать
в улыбчивом небе апрельском;
если б вы только знали,
в каких раздольных полях
под аккомпанемент жаворонков
металась моя голова;
если б вы только знали,
в каком заповедном лесу
я кружился с лимонной листвой,
потревожив семейство опят;
если б вы только знали,
какие лепные снежинки
опускались мне на ладонь
чудной январской ночью
и не таяли, пока я не произнесу
имя любимой, –
вы бы сразу признали
меня самым счастливейшим