Из книги судеб. Александр Виленович Брунько (7 августа 1947, Киев – 2006, Новошахтинск) – российский поэт. Родился 7 августа 1947 года в Киеве в семье военного. Мать – Нина Сергеевна Малашкина, умерла в Ростове в 2007. Отец – Вилен Александрович Брунько – бывший лётчик, окончил ВПШ, журналист, спецкор «Экономической газеты» по Северному Кавказу, кандидат экономических наук, умер в Москве в 2008. Брат Игорь 1952 г.р., географ-океанолог, живёт в Ростове-на-Дону. Из-за работы отца много ездили по стране, жили в Закарпатье, в Ужгороде, Питере, Сахалине, Владивостоке. В Ростов-на-Дону перебрались, когда А. Брунько был в 9 классе. Поступил на журфак РГУ, с 1-го курса пошёл в армию. Служил в Белоруссии. После армии восстанавливался в РГУ, не закончил.
С будущей женой Онойко Людмилой Николаевной познакомился на подкурсах в РГУ. Людмила закончила РГУ, филолог, живёт в Ростове-на-Дону. Поженившись в 1970, жили с родителями А. Брунько на Б. Садовой (Энгельса) у к/т «Ростов». Дочь Ирина родилась в 1971, закончила Ростовский педуниверситет (спецфак, литература, русский, английский). Живёт в Ростове, преподаёт.
В 1972 родители Брунько развелись, и отец уехал в Москву. Мать и любимая бабушка (по матери) Бронислава Францевна остались в Ростове. Бабушка по отцу – Софья Наумовна Гулько жила в Киеве. Дед по этой линии погиб под Киевом в начале ВОВ.
С женой Александр Брунько разошёлся (а потом и развёлся) до 1975. Жил какое-то время после этого с матерью и бабушкой. В 1975–1976 годах Александр Брунько жил в Находке, затем в Магадане, пытаясь как-то изменить свою жизнь.
В начале 1980-х годов по рукам в Ростове ходили рукописные сборники Брунько «Сначала начни», «Концерт на шпалах», подборки эпиграмм. Стихи публиковались в журналах «Дон», «Дети Ра».
Обитая в Ростове-на-Дону, вводил милицейские наряды в ступор, предъявляя вместо потерянного паспорта потрёпанный номер литературного журнала «Дон», в котором подборка его стихов сопровождалась фотографией автора. В итоге был осуждён «за нарушение паспортного режима» и посажен в Богатяновскую тюрьму. После освобождения выпустил книгу стихов «Поседевшая любовь», которую друзья шутливо дразнили «Посидевшей любовью». В конце 1980-х годов занимал комнату в знаменитом ростовском сквоте «Дом актёра».
В определённое время Александр, видимо, намеревался уехать из страны – сохранилось его заявление в КГБ с просьбой на выезд.
В 1989 году режиссёром Александром Расторгуевым на телестудии «Дон-ТР» был снят документальный фильм «Черновик» об Александре Брунько. Этот фильм был подвергнут жёсткой критике руководством телестудии. В 1997 году об Александре Брунько был снят документальный фильм «Перекати-поэт» (РЦСДФ, режиссёр С. Стасенко).
Жил и работал в Ростове-на-Дону. Последний раз его видели в городе в 2006 году.
Умер в Новошахтинске в 2006 году. Похоронен на Бугултаевском кладбище.
Материал из Википедии – свободной энциклопедии.
Автоэпитафия
Под этим камнем без прописки
Лежит тишайший наш Брунько,
Не пил он: джин, мартини, виски,
Абсент, клико и молоко.
Из авторского предисловия к книге «Поседевшая любовь»
<…>
До ареста я жил в Танаисе, среди великой, неслыханной по красоте осени, на первом этаже невиданной башни, построенной археологами, музыкантами, художниками и просто энтузиастами – по образу и подобию древних сторожевых форпостов Танаиса. «БАШНЯ ПОЭТОВ» – так окрестил это немыслимое сооружение прекрасный поэт и певец Анвар Исмагилов, который занимал второй этаж. А рядом, на внезапном и крутом взгорье, рос огромный куст шиповника. Вот и запомнилось: тяжёлая, нет – золотая сентябрьская синь – в тёмно-красных звёздах, качающихся на колючих ветках… Как-то, незадолго до моего ареста, одна из тамошних обитательниц-«танаитянок», прервав безмятежную беседу, вдруг – шутки ради – запела старую лагерную песню. От неожиданности сердце сжалось… Это было, повторяю, накануне моего, столь же внезапного, ареста. И потом, уже в тюрьме, именно эта горестная песня – буквально преследовала меня, конвоировала – изо дня в день, из камеры в камеру, – муча, сводя с ума, добивая: «Так здравствуй, поседевшая любовь моя!..»
Так возникло, а точнее, навязалось название книги. Да и большинство её стихов ворвалось к автору без всяких предварительных звонков и предупреждений, без очереди и без доклада… Я перечитываю их и думаю: о чём они? О чём эта книга, написанная в тюрьме? О тюрьме? О крушении самых-самых заповедных, самых кровных чувств и надежд? Об извечной нашей неправедности, слепоте и вероломстве? Нет – всё-таки – о Любви…
В КГБ СССР
от БРУНЬКО Александра Виленовича, поэта
ЗАЯВЛЕНИЕ
Видит Бог, я не могу жить в этой стране. Мне попросту НЕГДЕ жить. Я не прописан здесь, я не прописан в СССР.
Видит Бог, я – поэт. Тем не менее, мои произведения, как прежде, неизбежно встречают всяческие рогатки, препоны и проч. Две мои поэтические книги, лежащие в «РОСТИЗДАТЕ», несмотря на восторженные отзывы редакторов и потенциальных читателей, в самом деле «лежат», т.е. не имеют ни малейшего движения.
Видит Бог, мне НЕЧЕМ жить. Я существую только на подаяния друзей и тех, кто заинтересован в моей поэзии, иначе говоря, людей, помогающих мне не умереть с голоду.
В 1986-1987гг. я отбывал срок за «злостное нарушение паспортного режима»: ст.198 УК РСФСР. Весь этот год (и три дня!) я просидел в тюрьме. Что такое «прописка» мне, поэту, – увы – понять не дано...
Повторяю: мне НЕГДЕ и НЕЧЕМ жить. Работать вне литературы не желаю, а, главное, – НЕ ИМЕЮ ПРАВА! С великим – прошу мне верить – прискорбием вынужден констатировать: в СССР я не могу реализовать свои способности и творческие намерения. Так называемая «перестройка» никак не ограждает меня от преследования властей за ту же «прописку» и нежелание «работать»...
В сущности, я нахожусь – ежедневно, ежечасно! – НИГДЕ, т.е. ВНЕ ЗАКОНА. ДЕ-ЮРЕ – меня здесь, в этой стране попросту НЕТ! А фактически я живу неизвестно где и неизвестно на какие средства. Мои стихи по-прежнему трактуются, как «антисоветские», их ПО-ПРЕЖНЕМУ боятся публиковать.
ИТАК, учитывая всё вышеизложенное, – ПРОШУ ПРЕДОСТАВИТЬ МНЕ ВЫЕЗД ЗА ГРАНИЦУ – в любую из западных стран. Ибо, к сожалению, УВЕРЕН: дальнейшее пребывание в СССР – бесконечная, изматывающая цепь унижений и преследований – приведёт меня либо к инфаркту, либо к самоубийству. И наоборот – возможность жить и творить в НОРМАЛЬНЫХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ позволит – и в этом я УВЕРЕН! – принести подлинную пользу РОДИНЕ – РОССИИ – во имя БОГА и ПРАВДЫ.
Александр Брунько, май 1989 г.
Дождливым ноябрьским вечером 1977 года случилось мне засидеться в актёрской курилке мужской половины ростовского ТЮЗа. Неожиданно в дверном проёме, сквозь пелену табачного дыма на мгновенье появился чей-то невероятный профиль: маленькая донкихотова бородка, застывшая в стоп-кадре рука, приглаживающая непослушную кудрявую шевелюру, красивое и какое-то несовременное лицо.
— Кто это? – спросил я.
— Брунько, монтировщик, – ответили мне.
<…>
Мы подружились, сразу и навсегда, мы дружили стихами, воспоминаниями, женщинами, книгами, делились последней строкой и сигаретой. Александр считал своим учителем Галича и в очередном подпитии донимал меня одним и тем же стихотворением, отъявленно талантливым и оттого, при частом повторении, мучительным. Он искренне не любил советскую власть, и она платила ему той же монетой. Вызовы в КГБ, слежка, милицейские облавы по чьему-то наущению, негласный запрет публикаций, насильственное водворение в ЛТП (кто не знает – лечебно-трудовой профилакторий лагерного типа). И вдогонку – год тюрьмы «за нарушение паспортного режима»... И всё это на фоне бесприютности, патологической непрактичности, бездомности, нищеты, голода и хронического алкоголизма…
Иногда, промокший, как бездомный породистый пёс, голодный, без шапки и кашне, он вываливался из этого своего кошмара в мою городскую мастерскую, и Господь давал мне шанс в полной мере испытать моё терпение и милосердие. Через пару дней мы уже могли спокойно общаться, доигрывать бесконечную партию в шахматы, заливаться крепчайшим чаем и благодарить судьбу за этот праздник. Эх, Александр Виленович, на улице темно...
Вот он и сейчас бредёт, хранимый музой, по Богатяновке или по Нахичевани с авоськой пустых пивных бутылок и с новыми стихами в башке, с растрёпанной ветром седеющей шевелюрой и почти всегда слегка трезвый. Вот так, медленно и обречённо уходит в бесконечность легенда и гордость завтрашнего Ростова, нищий городской поэт, воспевший сей город с нежностью и любовью и не ждущий от него ничего, кроме ментовского пинка. Отдаст ли когда-нибудь этот город и эта страна свой долг Поэту во своё же спасение?
Татьяна Крещенская: «Из записок об Александре Брунько»
Познакомилась с Александром Брунько в конце 1973 года на поэтических чтениях в фойе драмтеатра. Было там человек десять поэтов, после мы всей гурьбой пошли пешком, погода была прекрасная, шёл тихий снег. Дойдя до сквера мединститута на Нахичеванском, мы в сквере начали читать снова стихи по кругу...
На каких-то чтениях виделись ещё. Он в это время жил с женой Людмилой и дочерью Ириной на ул. Энгельса, ныне Садовой, в доме, который рядом с кинотеатром «Ростов». С его женой я познакомилась, когда они ещё были вместе, была у них один раз в гостях, и до сих пор мы изредка с ней перезваниваемся.
В начале 1974 года я начала вести стихийную, неофициальную поэтическую студию. Мы собирались в здании Ростовского госуниверситета на Горького, в какой-нибудь пустующей аудитории. Туда приходили: Л. Струков, Г. Бедовой, А. Брунько, Г. Булатов, И. Бондаревский, А. Иванников и другие поэты. Именно там я познакомилась со своим будущим мужем – Алексадром Иванниковым, и в том же 1974 году мы поженились. И начали уже со многими дружить, приглашать в гости на чай, наш дом был непрекращающимся «квартирником» и для поэтов, и для художников, и для любителей поэзии...
-------------------------
Когда Брунько лишился и квартиры на Пушкинской, т.к. отдал её жене, чтоб она не взыскивала алименты на дочь, он жил у бабушки по линии матери, пока она была жива.
-------------------------
В начале 70-х Гарик Бедовой, много обещавший поэт и прекрасный филолог из Шахт, жил какое-то время у нас. Когда приходил Брунько, у нас начиналось «пиршество духа поэзии». Читали друг другу стихи, читали других поэтов, говорили о поэзии как таковой, о временах и нравах. Засиживались допоздна, они с Гариком спали на раскладушках...
C 1991 года мы жили на Рабочей площади. Здесь уже жили более уединённо, и, кроме других гостей, А. Брунько иногда приходил пообедать и пообщаться. К середине 90-х он появлялся всё реже, а потом и вовсе не приезжал, не доезжал.
-------------------------
Когда он приходил к нам на обед, после обеда пили чай и читали друг другу наизусть стихи не только свои, но Блока, Мандельштама, Гумилёва, Ахматову, Слуцкого, Самойлова, Галича...
-------------------------
У меня с Брунько всегда были взаимоуважительные отношения, он ценил моё писательство, мою поэтическую и жизненную позицию и целеустремлённость. Мы с мужем относились к нему с пиететом, он был старше нас и по годам, и по литературному опыту.
-------------------------
Брунько очень ценил «музыку», поэзию в стихах. Помню, он просил Сашу: «Прочти вот это», – и начинал сам на распев, как он читал и свои стихи, и чуть как бы дирижируя рукой, читать: «Маленький, серый лондон, Капает, капает с крыш...» – и на глазах у него наворачивались слёзы. Или просил меня: «Прочти вот это! – "Моя бессонная сирень, Моя бессоннница..."». Он был открыт музыке, прежде
всего в своих стихах, и в жизни был очень открыт. Он всё говорил нам: «Страдать, страдать надо!»
-------------------------
Иногда на вопрос: «Есть новые стихи?» – он, сидя на Садовой, отвечал: «Да что я вам – нанялся писать гениальные стихи?!» Потом лез в карман, доставал затрёпанный лист бумаги с записанным стихотворением и читал.
Даже когда был уже «бомжоват», мог прочесть совершенно новые прекрасные стихи. Это поражало. Казалось, что в таком состоянии, до которого он дошёл, невозможно писать стихи, а он писал и помнил их по памяти или доставал измятую бумажку на которой было записано, но не отдавал её, т.к. хотел ещё кому-то прочесть. Он не пропускал ни одного знакомого, чтоб «строчнуть» десятку или сигарету и прочесть стихи.
-------------------------
Когда ещё вытрезвители его брали, мы с Сашей ходили его навещать, приносили сигареты и еду. А он передавал нам свои стихи, но потом приходил к нам и забирал. Остались его письма – из ЛТП, из Находки и др. Он был своеобразным мастером эпистолярного жанра. В этих же письмах есть его стихи. Навещали Брунько и в ЛТП, мы и ещё Гарик Бедовой, погибший в 1979 г. после аварии. Когда Брунько сидел в тюрьме на Кировском, передавали, что могли.
-------------------------
Мы пытались уговорить мать Брунько, чтоб прописала его, но она отказалась наотрез. У него не было ни паспорта, ни прописки, замкнутый круг. В конце концов, он попал в тюрьму из-за этого.
-------------------------
Он жил в какие-то периоды в Грушевке под Новочеркасском у поэта В. Будко. Там же в Новочеркасске, по-моему, он уже лечился от туберкулёза периодически, в тубдиспасере где-то в сторону Новошахтинска. По крайней мере, просил деньги на дорогу туда.
-------------------------
Однажды выпившие А. Брунько и А. Невзоров зашли в гости на Ашхабадском. Мы ещё не знали о феноменальных способностях Брунько не только писать стихи, но и напиваться. В разговоре Брунько схватил гитару Невзорова (профессионала по гитаре) и, разбив её о стену, закричал: «Я пью, потому что я поэт! А ты почему пьёшь?», на что Невзоров ответил: «А я просто пью». Позже муж требовал от Брунько приходить «трезвым, выбритым и при галстуке». Говорил ему, что «учитель» не может приходить к «ученику» в нетрезвом виде. Иванников поддерживал в нём это «учительство».
-------------------------
Мы Брунько принимали, пока у него были между запоями просветы. Тогда он приводил себя в порядок и приходил на обед. Было чтение стихов и разговоры о многом, о разном. Он был прекрасно образован, много знал, ум имел живой, насмешливый, а характер смешливый. Много рассказывал о чём-нибудь или о ком-нибудь и много смеялся. Давал точные определения и стихам, и людям, и событиям.
------------------------------
Между запоями был отстиран, отутюжен. Трезвый – был очень щепетилен к своему внешнему виду. Так, они как-то с Сашей шли рядом, Брунько был в костюме и при галстуке, а Саша в джинсах и какой-то ветровке, Брунько вдруг говорит: «Вот ты, Иванников, что ни наденешь, во всём хорошо смотришься. Не то, что я». Питьё уже давало «осанку», сгорбленность, и он это чувствовал.
-------------------------
Потом просветы были всё реже. Иногда приходил в плохом виде и состоянии, хоть и трезвый. Мы его кормили, разрешали помыться и давали одежду, могли оставить переночевать. Позже он уже вёл бомжовую жизнь, ночевал то у каких-то знакомых, то по чердакам и подвалам. Мы его практически не видели.
-------------------------
Женщины в жизни Брунько играли очень важную роль. Пока он был в приличном состоянии и при силах, женщины обеспечивали ему практически всё. Брунько был влюбчив, и в него влюблялись тоже. При этом говорил, что всю жизнь любил только свою красавицу-жену Людмилу.
Как-то уехал к своей женщине в Магадан, очутился в Находке и оттуда писал нам письма.
-------------------------
Он сам упоминал, что родился 7 августа, в день, когда умер Александр Блок. Он его очень любил, и умыкнул у нас его дневники, 2-й том, но потом сказал. И ему нравилось, когда говорили о физиономическом сходстве с Блоком. Некоторые, завёрнутые на Восток, даже говорили о реинкарнации.
-------------------------
Большинство тех, кто его упоминает, знали его больше по пьянкам, они не знали интеллигентного, иногда даже застенчивого, Александра Брунько. Нам с мужем посчастливилось знать его таким. Тонкого, знающего филолога с великолепным поэтическим чутьём, юмором, которые его не покидали, даже когда он спился...
Он был смешлив, я уже говорила об этом. Даже когда Брунько был в удручённом состоянии, он смеялся, говорил обо всём с юмором, может быть, с горьким юмором. А у Иванникова он ценил тонкую, спокойную, как он говорил о ней, – «висельную» иронию, и очень любил, когда Саша рассказывал анекдоты, в том числе и еврейские.
-------------------------
Брунько не был членом СП, и, зная его позицию, думаю, что ни в 1-й, ни во 2-й СП не вступил бы.
-------------------------
Мне сказали, что кто-то принёс в городской архив папку с его стихами. Может быть, там и те стихи, которые он читал на Садовой.
-------------------------
Брунько – еврей по отцу, считал себя евреем.Но не циклился на национальности, говорил, что он – русский поэт.
-------------------------
То, что Александр Брунько был одним из родоначальников т.н. Заозёрной школы – неправда... Он об этом заявлял устно и письменно, открещивался от этой «школы» и очень критично к ней относился. Брунько – сам себе школа. Школа гармоничной звукописи, своеобразной интонации, пауз, тишины, т.е. школа чистой поэзии.
-------------------------
В судьбе Александра Брунько, кроме нас с мужем, ещё принимали участие Г. Бедовой,
Г. Булатов, Л. Эпштейн, Н. Ним (Н. Ефремов), В. Ершов, И. Налбандян, Л. Струков,
М. Перевозкина и другие – ростовская поэтическая братия и не только. Но если поэт решил погибнуть, то и всему миру его не спасти.
Из писем Александра Брунько
Александру Иванникову, 1979:
«Понимаешь, Светлов как-то сказал, что поэзия –это не слёзы, а предчувствие слёз... В этом что-то есть. Лично я убеждён (для себя, конечно), что формальная и техническая задача нашего поколения стихотворцев – говорить о самых, самых великих и высоких понятиях, может быть, – кричать о них, но не называя их. Не называя. Может быть, этим удастся возвратить им прежнее достоинство в эпоху всяческой девальвации... Я имею в виду не их истинную и непреходящую ценность, как ты сам понимаешь, а падение спроса на них у “людья”».
Ему же, 1991:
«Самое ценное (для меня! ибо я сам такой по сути!) в этих твоих стихах, которые ты прислал – это единственное, т.е. уникальное выражение лирических, а точнее – трагических мотивов – через смех, через глубокий – “висельный” сарказм. Это даже не самоирония, а скорее – самоуничижение во имя всходов «новой жизни», – нового поэтического бытия. И в этом смысле (“зерно, которое не погибнет – не даст новых всходов!”) – твои стихи глубоко (и изначально!) онтологичны, бытийственны, как трава, как цветы – бессмертны, т.е. смерти не имущие, ибо – погибая – разбрасывают семена, и воскресают. Признаюсь, прочитав множество стихов московских и питерских ироников (Иртеньев, Ерёменко и проч.), я – устал от монотонного однообразия и отсутствия поэзии, как таковой. Выстёбываться – пусть и талантливо! – это ещё не значит – творить, т.е. созидать, на таких стихах я просто разминаюсь, разгоняюсь, прогреваю мотор – для полёта. Если Господь даст разрешение на полёт... Есть смех и смех. Есть смех – просто, во имя смеха и более – ничего. А есть другой – созидающий, повторяю, новое поэтическое бытие, новую лирическую данность, раздвигающий “традиционное” сознание».
«Не убивайтесь обо мне…»
11 февраля 2018 года на портале «45-я параллель» появилась подборка Александра Брунько. Больше двадцати стихотворений, самобытных, неповторимых, рвущих душу:
Памяти Лидии Руслановой
Мне хочется плакать – восторженно и благодарно –
Обняв эту песнь – как подушку – навзрыд и навек –
Весёлую песнь:
С Сахалина, да – эх! – с Магадана –
Восторженно и благодарно
Бежал человек –
Звериною узкой тропой, во степи, в тёмном лесе…
Обняв эту жизнь –
Как решётку –
Навзрыд и навек –
О господи!
Плакать от лагерных нашенских песен…
Россия!
Неужто ты вся –
Из России побег?
Прочитав, «блаженно, неприлично» обалдел. Казалось, имею представление о современной русской поэзии, во всяком случае, о тех больших поэтах, на которых она держится. А теперь ещё один вошёл в моё сознание, расположившись там, как в собственном доме, которого не имел при жизни:
Какой великий дождь стоит над Танаисом!–
Передрассветный,
медленный,
слепой...
Какое волшебство
вдруг прорвалось, нависло
Над грешною землёй,
Над зряшною судьбой!
...И этот мой восторг – блаженный, неприличный,
И этот мокрый пёс – в дожде, как во хмелю,
И полустанок,
и фонарь,
и грохот электрички,
И я люблю тебя –
Люблю, люблю, люблю...
Где он, Танаис? Да важно ли это, если любовь – волшебство, нависшее «над грешною землёй, над зряшною судьбой» вот-вот обрушится на нас. Грохотом убегающей электрички...
Февральская подборка оказалась второй, первая была в прошлом году. При жизни поэта были публикации в журналах «Дон» и «Дети Ра», сборник «Поседевшая любовь». Ещё было два фильма о нём. Уже в первом видим потерянного, опустившегося человека, непонятно на что живущего, но ещё способного сочинять стихи. Реже, реже, реже...
Цветам Танаиса
Цветы былинные мои!
На косогоре,
По-над дорогою – в репьях, в пыли, в ненастье –
Всё те же вы!
Всё та же скорбь. «Momento mori»
На вашем детском языке –
«помни о счастье!»...
Но сколько надо переждать огня и мрака,
Но сколько жизней пережить – света и горя –
Чтоб – с высоты святых руин, со дна оврага –
Приветственно вот так кивать: «Momento mori».
Не впасть в безверие – средь декабрей бесцветных,
В лютую ночь
не изменить златому полдню.
...Ах, подорожник,– лекарь мой!–
И ты, бессмертник! –
Не убивайтесь обо мне: я помню. Помню!
В «Журнальном зале» Брунько публиковался один-единственный раз. Ну и что? Разве подобное отношение к талантам в новинку? Да, исключения бывали. Скажем, в 1836 году подборку неизвестного поэта напечатали в столичном «Современнике» целиком. Счастливчика звали Фёдор Тютчев. Аналогичная история случилась в 1964 с Алексеем Прасоловым: десять стихотворений в «Новом мире». В первом случае редактором был Пушкин, во втором – Твардовский. А сегодня и Тютчев, и Прасолов повторили бы поэтическую судьбу Брунько.
Пойми: мне страшно возвращаться
В мир, где слова – колокола,
Где страсть и гибель,
смерть и счастье,
Где ты – и сердце и стрела,
В мир –
к той судьбине, к той отчизне,
Где всё впотьмах, всё –«на зеро»,
Мне страшно возвращаться к жизни.
Мне страшно брать перо.
Сослагательного наклонения у «зряшной судьбы» нет. И затраханный безвестностью, бессмысленным прозябанием, запоями, бомжеванием, Брунько «семимильными шагами» шёл к смерти. Добровольно-принудительно, как в вытрезвитель...
Что там ночь?
Видишь – хлеб на столе, и вино, и табак.
Ночь бессильна, когда не молчит – хоть одна лишь! –
Свеча,
И шальная строка, истомившись в бессрочных томах,
Возникает,
и темень скулящую
хлещет с плеча!
Мне не жаль тебя, Время!
Нет, не протяну я руки:
Ты ж меня не щадило – отстреливало на лету...
Отворяй ворота!
Принимай диктатуру голодной строки!
На! – наотмашь – возмездье –
за подлость, враньё, немоту!
До-ве-ло! –
Вьюжной мглой хохоча,
сапогами стуча,
да ключами бренча.
Почему ж не смогло воспитать из меня – палача?!
Видишь, слёзы в глазах...
Выпьем, Время!
Вино – на столе...
Что мне делать, скажите, на проклятой этой земле?
Исполненный глубокого сарказма завет любимого Блока был исполнен буквально: после многолетнего «всемирного запоя» Брунько «умер под забором». Но Блок не мог, да и не хотел, противоречить определению сущности поэта, данному Пушкиным: Аполлон всё же не забывал своего непутёвого сына, продолжая требовать у него искупительную «священную жертву»:
В инее, в инее, в инее –
Степь – напролёт – наяву!
– Как тебя, чудо, по имени?
– Знаю, да не назову!
Душный, кромешный –
Вчера ещё –
Будто на тысячу лет –
Помнишь?
Дымился туманище...
Вот – посмотри – е г о след! –
В белом – вся степь – чудо-инее,
Сказочная благодать!
...Господи, научи меня
Что-нибудь понимать...
Где он сейчас, испитой, никчёмный человек? Где он, замечательный поэт, знающий чудо сотворения незабываемых стихов? Ладят ли они между собой? Там, в ином мире, свои законы. А здесь, на «грешной земле», их не хватает. Обоих.
Борис Суслович, март 2018
Несколько автографов Александра Брунько
Стихи, посвящённые поэту
Александр Иванников
А. Брунько
Ты тоже простил врагу,
И враг на тебя полчится,
Я голос твой сберегу,
И всё же давай простимся –:
Простим переплёты лжи,
Простим сигареты в чае,
Прости, что мы жили, жи-
вём и конца не чаем.
Я голос твой сберегу,
Но всё может вдруг случиться:
Я тоже простил врагу,
И враг на меня полчится –:
Так голос простой скворца
Не терпит ни грана фальши, –
Учитель, целуй певца,
Кто знает, что будет дальше?
Чем кончится этот день?
С чем мы побредём по свету?
Прости мне, что дребедень
Стихов так мила поэту!
И может, худым плащом
В распоротый дождь окраин
Зароемся и ещё
Светлейшую Боль прославим!
1986
Борис Суслович
Два сонета Александру Брунько
Диагноз
Безвестность – это не бесславье.
В. Соколов
Безвестность – не бесславье, верно,
Как на неё ни посмотри:
Туберкулёзная каверна,
Что набухает изнутри.
Хоть будь талантом затоварен,
Итог один, без дураков:
Безвестность – сиречь абортарий
Для обжигающих стихов.
Захочешь потягаться в споре –
Она на смех тебя берёт,
Удачу выкосив под корень
И кляпом приукрасив рот.
И грош цена твоей обиде,
Коль никому в упор не виден.
Танаис
Не убивайтесь обо мне...
А. Брунько
Словцо красивое такое
К тебе прицепится тайком,
Как бирка вечного покоя,
Что от рождения знаком.
То мастером, то мудаком
Становишься. Глядишь с тоскою
На мир, придуманный тобою,
Его бесплотный окоём,
Где собираются по трое
И трезвый воздух жжёт огнём –
Мир перманентного запоя,
Где даже стены под хмельком...
Тебя и здесь искать не стоит,
На дне бутылки: не найдём.
2018
Акцент-45: редакция альманаха благодарит Татьяну Крещенскую за предоставленные материалы, без которых эта страница не могла бы появиться.
Иллюстрации:
фото А. Брунько, автографы поэта,
титульный лист архива «Ростов неофициальный»,
титульный лист книги «Поседевшая любовь».
Фотографии, автографы – из семейного архива Т. Крещенской и А. Иванникова.
Александр Балтин Александру Брунько 4 февраля 2022 года
Анвар Исмагилов Александру Брунько 1 марта 2020 года
Василий Палий Александру Брунько 10 марта 2019 года
Борис Суслович Александру Брунько 17 февраля 2018 года
Добавить комментарий