Александр Ёлтышев

Александр Ёлтышев

Четвёртое измерение № 11 (143) от 11 апреля 2010 года

Время собирать метеориты

 

* * * 
 
Морской залив я гладил мерным брассом,
ленивый вал созвездия качал –
тогда я компас называл компасом
и километры в мили обращал.
 
Удобно под одной стандартной схемой –
на клеточки расчерчена земля,
но не в ладу с метрической системой
овраги, перелески и поля.
 
Мы так легко всё лишнее забыли,
но держит память, видно неспроста,
чему равны взволнованная миля
и рваная российская верста.
 
Мятежникам
 
Мятеж… Как нежно это слово –
и не рычит, и не клокочет,
оно ласкать тебя готово
и, словно пух, тебя щекочет.
 
Взгрустнуть в порыве безутешном,
красиво пузо подобрав,
и со слезой назвать мятежным
свой скверный нрав.
 
Маралье царство
 
Где горный лес врастает в скалы,
в неволе царствуют маралы.
Они забором окольцованы,
но поголовно коронованы.
А достояние их царства –
короновидное лекарство.
 
Июнь – сезонная запарка:
корона созревают к срезу,
срывая голос, циркулярка
жужжит надрывно «Марсельезу».
 
Всего-то: приподняться с трона
и – процедура коротка –
уныло уронить корону
к ногам лихого мужика.
 
* * * 
 
С. К.
 
Радушно потчевал писатель
двух типографских работяг –
бутылку горькую поставил
на остывающий верстак,
 
где незадолго до радушья
старательно, как птицу влёт,
его растраченную душу
упаковали в переплёт.
 
Хмельным огурчиком похрумкав
под говор тостов проходных,
тираж по рюкзакам и сумкам
сообразили на троих.
 
Упал в пакет остаток пира,
под грузом пыжится спина…
Проспект, автобус, лифт, квартира.
Усталость. Дальше – тишина.
 
Чукча
 
Я чукча, я живу в яранге
и вытворяю чудеса –
я сполохи, как бумеранги,
завихриваю в небеса.
 
Я упорядочил движенье
пяти блуждающих комет,
я увеличил напряженье
того, чего в природе нет.
 
Я в гости к белому топтыге
полярной ночью прихожу
и вековую мудрость Книги
на зверский рык перевожу.
 
Я опроверг мудрёным утром
всем надоевший постулат,
Тунгуску ослепил салютом
мой мыслетронный агрегат.
 
Когда в команде нашей «Челси»
вратарь был списан за газон,
то это я, невольник чести,
держал ворота весь сезон.
 
Потом по тундре на оленях
пронесся с кубком УЕФА – 
как ликовали населенье,
земля и пятая графа!
 
Чукотский дух могуч, как крепость,
бодрит, ядрёный, как зима,
и наш национальный эпос
едва вмещается в тома.
 
А в первенстве по анекдотам
мы честно выбились в финал
и соревнуемся с народом,
что прежде лидерство держал.
 
Врагом пленённый Абрамович
мне крикнул: «Кореш, выручай!»,
и в обречённом этом зове
такой был тягостный отчай,
 
что вмиг оленем беспантовым
я в части воинской возник,
где на штыке у часового
дымил дурманящий шашлык.
 
Спасён Роман, кругом подлодки
спят, эхолоты отключив…
И лишь дрожит кадык Чукотки,
когда она всей мощью глотки
лакает Берингов пролив. 
 
Полярный круг
 
Миражом мерцала Мангазея,
чайки булки лопали из рук,
рассекая русло Енисея,
по волнам скользил Полярный круг.
 
Словно передача от мотора
ротором вертящейся земли,
кружит он сквозь тундру, реки, горы,
свежаком продутые просторы,
глушь, высоковольтные опоры,
журавлей гнездовья, лисьи норы,
самоловы, лодки, корабли.
 
Посреди расплавленного лета
сквозь меня, неистов и упруг,
мощную энергию планеты
бешено пронёс Полярный круг.
 
Тунгусский феномен
 
Время собирать метеориты –
острый зуд гуляет по рукам,
у Земли растянута орбита,
как в броске стремительный аркан.
 
Между двух российских революций
поразив империю в упор,
век назад космическое блюдце
вызвало землян на разговор.
 
Или, оглушённый перегрузкой
в 200 предстоящих хиросим,
огненным пророком над Тунгуской
бешено пронёсся херувим.
 
Мы в ответ кричим проникновенно,
но язык общенья на нуле –
каменную азбуку Вселенной
взрывом разметало по Земле.
 
Потому-то для людей закрыты
тайны внеземного языка –
время собирать метеориты,
россыпью пронзившие века.
 
 
* * * 
 
Зловещая пустыня океана,
надменных звёзд застывший хоровод,
над парусом Родриго де Триана
пассатом увлекаемый плывёт.
 
Уже тоска всё сердце исколола,
качалась мачта – сон одолевал,
но родину грядущей кока-колы
он раньше Христофора увидал.
 
Исполнил «Тьерра!» в стиле «а капелла»
и ощутил сквозь радостную боль –
за ним три дерзновенных каравеллы,
Севилья, Изабелла и король.
 
Над «Пинтой» закружили альбатросы,
вождь инков Виракочу призывал,
а выкрик ошалевшего матроса
Колумбом вписан в судовой журнал.
 
Но Христофор схитрил одномоментно,
в журнале нужный росчерк произвёл –
от короля пожизненная рента
и мелкий бонус – шёлковый камзол.
 
Родриго не перечил адмиралу,
и без того в испанских кабаках
лихого парня – первооткрывалу
поили и носили на руках.
 
Несложно жить, познав секрет ремёсел,
и он корпел во славу мастерству,
до боли сжав в тисках беззубых дёсен
трофейную табачную листву.
 
* * * 
 
Не дай нам, Боже, до конца познать Булата,
пусть неразгаданно звучит его струна,
и вечно тянутся к ущелию Арбата
его молитвами спасённая страна.
 
Покинул мир взлетевший в вечность капельмейстер
(но из винтовки, как и прежде – соловьи),
своей надежды несмолкающий оркестрик
оставив нашей – всё ей выдержать – любви.
 
Татарка
 
Из платья – словно из шатра,
и не бывает слаще мига,
когда сдаюсь я до утра
в твоё пленительное иго.
 
И ненасытна, и чиста
грудь, не познавшая креста.
 
Как выдержать твои глаза?
Молчат столетия об этом...
Знать, до сих пор Темир-мурза
летит на гибель с Пересветом.
 
Запасной аэродром
 
Вновь невтерпёж дурным заботам
пробиться в душу напролом –
меня несет автопилотом
на запасной аэродром.
Кровать и шкаф к стене прижаты,
без суеты и липких фраз
на двух незанятых квадратах
мне расстилается матрас...
Я спал в шикарных будуарах,
к утру изнеженно устав,
и в вытрезвителе на нарах,
и, «положивши на Устав»,
студёной ночью на Камчатке,
прижав «калашников» к груди,
и в сырью съеденной палатке,
и... Бог врагу не приведи!
Но если сыплются удары
и на пределе голова,
меня влекут не будуары,
не пост почетный номер два...
В той комнатушке неприметной
судьба утеху мне нашла –
оазис в два квадратных метра
великодушно поднесла.
И опускаю я в бессилье,
в спасенье веруя с трудом,
несуществующие крылья
на запасной аэродром.
 
* * * 
            
                  Валерию Кудринскому
 
Художник дышит акварелью,
и в заповедной полутьме
давно рождённое творенье
является на полотне.
 
О бесконечный поиск истин,
порочное веретено:
что изначально – краски, кисти,
модель, художник, полотно?
 
А может проще: всё едино
и нет начала и конца,
пока бредут, как пилигримы,
шедевры в поисках творца.
 
© Александр Ёлтышев, 1996–2010.
© 45-я параллель, 2010.