Александр Габриэль

Александр Габриэль

Четвёртое измерение № 7 (7) от 7 августа 2006 года

28 капель корвалола

 
кафка
 
это лето сплошные дожди кто-то явно не в тонусе свыше

леопольд подлый трус выходи балаганят приблудные мыши

заключают пустые пари упиваясь готовностью к ссоре

только я притаился внутри ломкой тенью на cкомканной шторе

 

пицца с вечера аперитив пароксизмы любовных видений

и застрял кафкианский мотив в комбинациях света и тени

ничего не повёрнуто вспять и неволи не пуще охота

все дороги вернулись опять в пресловутую точку отсчёта

 

одинокая затхлая клеть королевство изломанных линий

хорошо бы себя пожалеть только жалости нет и в помине

под стенания классикс нуво извлечённого зря из утиля

в одиночестве нет ничего что достойно высокого штиля

 

а вокруг только книги и боль и под их вездесущим приглядом

остаётся допить алкоголь с капитанами грантом и бладом

отойти покурить в коридор и вернуться в привычное лето

к атавизму задёрнутых штор к рудименту угасшего света
  
Молча
 
Мой добрый друг, ты мне давно как брат;

когда ты здесь - закрыты двери ада;

аттракцион неслыханных утрат

переносИм, лишь зубы стиснуть надо.

Не вспоминай про достижений рой;

дворец Побед оставим на засове...

Давай молчать. Молчание порой

намного эффективней послесловий.

Мне б научиться, засосав стакан,

жить равнодушней, злее и спокойней,

как мой знакомый мачо number one -

маэстро туш, мясник на скотобойне.

И просто пить, вцепившись в край стола,

с тобою, друг. Распутать эти сети.

И что с того, что женщина ушла.

И что с того, что лучшая на свете.

 
Тапёр
 

Приоткрывая радостные дали,

исполненные солнечного света,

слабай мне "Деми Мурку" на рояле,

седой тапёр из бруклинского гетто.

 

Давай с тобою по одной пропустим -

мы всё же не девицы перед балом...

А джазовой собачьеглазой грусти

не нужно мне. Её и так навалом.

 

Давай друг другу скажем: "Не печалься!

Мы и такие симпатичны дамам..."

Пусть из тебя не выйдет Рэя Чарльза,

а я уже не стану Мандельштамом.

 

Несётся жизнь галопом по европам

в препонах, узелках да заморочках...

Ты рассовал печали по синкопам,

я скрыл свои в русскоязычных строчках.

 

Мы просто улыбнёмся чуть устало,

и пусть на миг уйдут тоска и страхи,

когда соприкоснутся два бокала

над чёрной гладью старенькой "Ямахи".

 
 Ненаписанное письмо
 
Понимаешь, дружище, я писем давно не писал;

оттого - как спортсмен, что не в форме и растренирован.

Потихоньку старею, хотя притворяюсь здоровым,

и душа, как всегда, - одиночества верный вассал;

в географии жизни - заметней всего полюса,

даже если сидишь под отменно протопленным кровом.

 

Это раньше пространство делилось на "здесь" и на "там",

и лежали по полкам критерии точной оценки -

всё ушло в "молоко". По поверхности плавают пенки.

Онемел призывающий к радостям жизни тамтам;

но "Титаник" плывёт вопреки окружающим льдам,

хоть устал капитан, для которого нет пересменки.

 

Был комплект: и страна, и весна, и бутылка вина,

и пошло б на три буквы предчувствие бед и печали...

А сейчас - со смущенной ухмылкой великого Чарли

вечер пятницы делит окрестности времени на

Рай и Ад, и граница меж ними почти не видна.

Всё намного тусклее, чем это казалось вначале.

 

Неполадки в душе беспокоят, как ноющий флюс...

Амплитуда её от проклятий возносит к прощенью.

А с довольством собой по соседству - к себе отвращенье -

то, в котором себе я так часто признаться боюсь.

Ощущение мудрости - это, конечно же, плюс,

но ведь это не мудрость, а только её ощущенье.

 

Ну а внутренний глас, через раз поминающий мать,

мне давно изменил и уже мне не точка опоры...

Я б, возможно, сыграл в удивительный ящик Пандоры -

тот единственный ящик, в который неплохо б сыграть...

Но утрачен азарт. На плечах - многотонная кладь.

И желанье покоя, как вирус, вгрызается в поры.

 

Вот, наверно, и всё. Новостей, как всегда, никаких.

Извини за нытьё, за мотивчик больной и сиротский,

за неясность речей и за то, что выглядывал Бродский

из размера и формы моей стихотворной строки.

Извини и забудь. Это лишь разновидность тоски

по истрёпанной, общей на нас на двоих папироске.

 

All That Jazz II

 

Не ища себя в природе,

в состояньи полутранса

мы приходим и уходим,

цап-царапая пространство;

мы как баги в божьем коде,

вырожденцы Средиземья,

мы проходим, как проходит

беззастенчивое время...

Мы заложники рутины,

безучастники событий,

мы Пьеро и Коломбины,

что подвешены на нити;

мы на Волге и Гудзоне,

дети тусклых революций...

Небо тянет к нам ладони,

но не может дотянуться...

 

Мы свободная орава,

нам пора бы к Альфам, Вегам...

Знаем: больше влево-вправо

не считается побегом,

и не зырят зло и тупо,

не поддавшись нашим чарам

пограничник Карацупа

со своим Комнемухтаром...

Но привычки есть привычки,

всё так страшно и неясно;

и в дрожащих пальцах спички

загораются и гаснут.

Нет "нельзя!", но есть "не надо!..",

всюду мнятся кнут да вожжи...

Нам бы выйти вон из ряда,

но в ряду комфортней всё же...

 

Всё, что писано в программе,

мы узнаем в послесловьи.

Остается лишь стихами

истекать, как бурой кровью;

потому что в наших норах –

атмосфера тьмы и яда,

потому что в наши поры

въелись запахи распада...

От Ванкувера до Кушки

в двадцать первом шатком веке

спят усталые игрушки

по прозванью человеки;

на бочок легли в коробки

фрезеровщик и прозаик,

души вынеся за скобки,

чтоб не видели глаза их...

Недопаханные нивы...

Недобор тепла и света...

 

Лишь одни стихи и живы.

И спасибо им за это.

 

Из окна второго этажа
 
Ветрено. Дождливо. Неприкаянно.

Вечер стянут вязкой пеленой.

И играют в Авеля и Каина

холод с календарною весной.

Никого счастливее не делая:

ни дома, ни землю, ни людей,

морось кокаиновая белая

заползает в ноздри площадей.

Небо над землёй в полёте бреющем

проплывает, тучами дрожа...

И глядит поэт на это зрелище

из окна второго этажа.

По вселенным недоступным странствуя,

он воссоздает в своем мирке

время, совмещенное пространственно

с шариковой ручкою в руке.

И болят без меры раной колотой

беды, что случились на веку...

 

Дождь пронзает стены. Входит в комнату.

И кристаллизуется в строку.

 

 Чудеса

 
Уходят чудеса в сиреневый туман,

оставшись на века в легендах и подкорках.

И отошел от дел Гасан Абдурахман,

лишившись бороды в этнических разборках.

 

Забыв про штат Канзас и сбросив с сердца груз,

взглянула как-то раз Бастинда на Гингему...

Прекрасен с той поры лесбийский их союз,

и не желает знать про сказочную тему.

 

Нет умных Цокотух - есть глупые цеце;

Яга в кругу друзей читает "Тропик Рака"...

О том, что жизни нет ни в утке, ни в яйце,

витийствует Кощей на кафедре истфака.

 

Во всём теперь видна логическая связь:

разменены ферзи. Дерутся пешка с пешкой.

Слегка хлебнув пивка, с работы возвратясь,

сожительствует гном с печальной Белоснежкой.

 

Хоть Землю обойди - молочной нет реки.

Ленивый сонный кот не станет снежным барсом.

А Пеппи пропила последние чулки,

и колет инсулин себе в подвале Карлсон.

 

Спешит Иван-Дурак в МГИМО или ИнЯз;

Горынычу на днях в Минюсте пост поручен...

 

И гармоничен мир, как код на Си-Плас-Плас.

Серьёзен, как и он. И точно так же скучен.
 
 28 капель корвалола
 
Перебои жизненного соло лечатся испытанным плацебо:
28 капель корвалола и дождём сочащееся небо...
Памяти незримая петарда россыпью колючих многоточий
выстрелит в районе миокарда и отпустит на исходе ночи...

 

Сочиненье стихов... Зачем?!

И на кой совершенство слога?! -

недоказанных теорем

остаётся не так уж много.

Слишком хожена эта гать

и протоптаны эти стёжки...

Унизительно - подбирать

со столов опустевших крошки.

Мне б исчезнуть в мельканьи лиц,

в шевеленьи житейской пены,

но невидимый миру шприц

мне стихи загоняет в вены...

 

Ночью всё так выпукло и чётко делится на дебет и на кредит;
только сердце, шалая подлодка, глубиной непознанною бредит...
Стая истин, спаянная в узел, ставшая докучливою ношей,
острыми рапирами иллюзий тычется в предсердья и подвздошье...

 

Сочиненье стихов... К чему?!

Что изменится в мире этом?! -

всё из света уйдёт во тьму,

чтобы вновь обернуться светом.

И за краткий житейский миг,

напоённый мечтой о чуде,

я не стану скопленьем книг,

что до дыр зачитают люди...

 

Ночью так враждуется с собою! И от изголовья до изножья
время захудалою арбою тянется по мраку бездорожья.
Нет стихов, шрапнельных многоточий; только холод стен да холод пола.
Всё, что я хочу от этой ночи - 28 капель корвалола...
  
© Александр Габриэль, 2005-2006.
© 45-я параллель, 2006.