Мы – в людском и птичьем гаме, словно в море – острова.
Всё – как в глупой мелодраме, лишь трудней найти слова.
Нет банальнее сюжета, хоть с каких смотри сторон:
убывающее лето, ускользающий перрон.
Наше время, наша Мекка, наш закат и наш рассвет...
До конца больного века целых двадцать долгих лет.
Между нами столько света в предзакатный чуткий час!
И Ромео, и Джульетта ненамного младше нас.
Рвется люд к пустой плацкарте. Знать, планида такова;
и застыл на низком старте скорый поезд «Минск – Москва»,
и звучат пустые речи: мол, пиши, мол, будь здоров...
Я тебя уже не встречу в этом лучшем из миров.
Кто – в желанный отпуск в Сочи, кто – к отеческим гробам...
Из динамиков грохочет нечто бодрое про БАМ.
В горле – ком. Заплакать, что ли, компромисс найдя с тоской?
Я не знал доселе боли, а тем более - такой.
Что ж, прощай, моя царевна, счастья первого исток...
Поезд обло и стозевно мчится к чёрту, на восток.
Остается лишь устало поискать ответ в себе:
«А» упало.
«Б» пропало.
Что осталось на трубе?!
Крылья глупых надежд закрывают полмира; ну и ладно, и вечная слава им. Оттого-то, наверно, певица Земфира и кричит: «Не взлетим, так поплаваем». Но давно приземлились мои монгольфьеры в неозоновый слой никотиновый... И лежат в коматозной кондиции веры и надежды мои константиновны. Да и сил на красивое плаванье брассом мы с тобою немало затратили – лишь во имя того, чтоб опять по мордасам схлопотать от морских обитателей. Так что лучше сидеть на морском бережочке со товарищи, пивом и Пушкиным. А другие пущай надрывают пупочки, над гнездом пролетая кукушкиным, отпуская каскады неновеньких шуток и пуская ветра, на беду мою... Ну и что? – я ещё же не манж посижу так, и плевать, что другие подумают. И за угол свернёт в бесконечность эпоха, в лабиринты Поступка и Разума... Ощущение дна – не настолько и плохо, раз самим же собой и предсказано.
По песчаному дну проползают кальмары – незлобивые, в целом, животные. И приятно весьма, что не снятся кошмары – неприглядные, липкие, рвотные о попытках подпитки от страха и гнева, о ликующем кличе: «Карету мне!», о затее забраться на гладкое древо, разобравшись в пути с конкурентами, об уменьи владеть хладнокровьем машины, – ой ты, хватка моя барракудова! –
Пьеро
Запас перспектив иссяк.
До остатка.
Весь.
Случайным порывом ветра в густой траве...
Мы где-то нужны, да только, боюсь, не здесь,
в краю, где на всех углах – «Посторонним В.»
Ну что ж, матюгнись. О стол кулаком ударь.
Сотрутся за миг твои и мои следы...
Нетвыходаносор, деспот, угрюмый царь,
в твоих палестинах накрепко взял бразды.
Но только полно и тех, кто мечтой согрет,
кто видит свободу там, где ты видишь клеть.
И все твои беды – это придумка, бред,
попытка уйти из ряда, сыграв трагедь,
попытка найти исход из чужих клише,
которого ты никак не найдешь, хоть режь;
попытка сыскать, что нужно твоей душе –
Всё было и прежде; этот удел не нов.
Пора овладеть искусством держать удар...
И небо, в котором холод Катрин Денёв,
не верует в твой, актёришка, Божий дар.
Ужимки твои – ну как по стеклу металл;
владеешь собой – как лыжами пастор Шлаг...
Пора бы уже понять: караул устал,
и грузно свалил со сцены, чеканя шаг.
Не плачься другим: мол, это – клеймо. Тавро.
Твоей вины не отыщешь на карте вин...
Лишь ясно, что чёрно-белый костюм Пьеро
давно не в моде. Не веришь – спроси мальвин.
Облади-облада
Холода у нас опять, холода...
Этот вечер для хандры – в самый раз...
В магнитоле – «Облади-облада»,
а в бокале чёрной кровью – «Шираз».
И с зимою ты один на один,
и тебе не победить, знаешь сам...
Не до лампы ли тебе, Аладдин,
что поныне не открылся Сезам?!
И не хочется ни дела, ни фраз,
и не хочется ни проз, ни поэз...
Проплывают облака стилем брасс
акваторией свинцовых небес.
Но уходят и беда, и вина,
разрываются цепочки оков
от причуд немолодого вина
и четвёрки ливерпульских сверчков.
Ничему ещё свой срок не пришёл,
и печали привечать не спеши,
если памяти чарующий шёлк
прилегает к основанью души.
Так что к холоду себя не готовь,
не разменивай себя на пустяк...
(Это, в общем-то, стихи про любовь,
даже если и не кажется так).
45
Не помогут «крибле-крабле!», грешный опыт бытия...
Глупо сбился мой кораблик с курса кройки и шитья.
Проявив натуру сучью, жизнь явилась – и ушла.
Нидерландец мой летучий; деньги, карты, два ствола.
Всё не так и всё иначе; для других встаёт заря...
И висят по реям мачо, бунтовавшие зазря.
Перекисли разносолы, пересох надежд родник.
Роджер, некогда весёлый, головёнкою поник.
Ты б, кораблик мой, свободно взял да в небо воспарил.
Говорят, что это модно – без руля и без ветрил.
Не вскрывать же, право, вены, не шептать судьбе: «Я пас...»,
если есть прикосновенный рома терпкого запас.
Годы – странная поклажа, сеть зарубок на столе...
Капитан без экипажа, в развалюхе-корабле...
Мореходу экстра-класса свято верится в одно:
хоть куда бы.
Без компаса.
Лишь бы только не на дно.
В паутине рутинно-кретинистых дел,
изодрав себе душу дорогою тяжкой,
ты на свете, который не так уж и бел,
незаметною куклой живёшь, невальяжкой.
В авангарде пируют не дувшие в вуз.
Пустяки, что колени болят от гороха...
Сахар, смешанный с солью, неважен на вкус,
но когда привыкаешь – не так уж и плохо.
Всё не так на земле, никого в облаках,
одинаково выглядят Раи и Ады;
и повсюду долги, ты в долгах как в шелках,
и осклизло снуют по тебе шелкопряды.
На весах объективности сбита шкала,
из преступников вышли отменные судьи...
Но страшнее всего – зеркала, зеркала,
из которых глядят незнакомые люди.
На тебя, мудреца – недобор простоты,
позабыли тебя то ли бог, то ли боги...
но спасает любовь, без которой – кранты,
и с которой отсрочены все эпилоги.
Ангедония*
Я всего лишь простой тестировщик... Проявиться, прославиться - где б?! Как поставить затейливый росчерк в Книге Судеб (а может, Судеб)?! Но уже ничего не исправишь. Ежедневная тусклая хрень... Какофония багов и клавиш ухудшает мою эмигрень. Я б охотно предался безделью, отойдя от пиления гирь... Но на чеках, что раз в две недели – не такая плохая цифирь. Я давно ту наживку захавал, принял вкупе и кнут, и елей... Ухмыляется Жёлтый Диавол изо всех, извините, щелей. И бреду я проверенным бродом, избегая и жара, и льда...
Я не то чтобы душу запродал.
Я её не имел никогда.
Я сдаюсь пустоте и безверью, не справляясь с графою потерь. Рядом сын, отгороженный дверью, да и чем-то прочнее, чем дверь. И совсем на дистанции вдоха, каждый вечер промозглый, сырой – рядом та, без которой мне плохо, но с которой так горько порой... Это кровь. Это боль. Группа риска. Андeрграунд немыслимых тайн... Остальные из славного списка уместились в понятье «онлайн». Меж придуманных двух наковален – многолюдный тревожный туман... Половина кричит – гениален! Остальные орут – графоман! Мной охотно торгуют навынос, полудружбой за всё заплатив...
Но коль плюс перемножен на минус,
в результате всегда негатив.
В общем, так уж сложилось, чего там... Скажешь «а» – не уйдёшь и от «б». И к чему недоверия вотум выносить самому же себе?! Слишком поздно. И незачем слишком. И не в том сокровенная суть, чтоб себя колотить кулачишком в не вполне атлетичную грудь. И, отнюдь не играя паяца под покровом капризных небес, мне хотя б научиться смеяться. Без сарказма. Иронии без. Проку нет – что туда, что обратно; не обрящешь ни там и ни тут... Оттого-то на солнце и пятна всё черней, всё быстрее растут... Вот и мысли плохие, больные на дорогах моих, как кордон...
Это попросту ангедония.
Ты не друг мне отныне, Платон.
*Ангедония – снижение способности получать удовольствие от жизни, в последние годы рассматривается как заболевание. Противоположно гедонизму, древнегреческому учению, развитому Аристиппом, Платоном и Эпикуром и основанному на приоритете жизненных удовольствий в системе человеческих моральных ценностей.
хоть построй там гостиницу типа «Хайатта»,
но увы – свято место по-прежнему пусто,
оттого ли, мой друг, что не так уж и свято?!
вдохновлен победительным чьим-то примером,
но увы – если в зеркале видеть пигмея,
очень трудно себя ощутить Гулливером.
где касаются крыши косматые тучи,
а повсюду – затылки Забравшихся Выше
да упрямые спины Умеющих Круче.
и звучат стимулятором множества маний
двадцать пять человек, повторяющих рьяно,
что тебя на земле нет белей и румяней.
или трижды травимым при помощи дуста –
Сочиняй.
Свято место по-прежнему пусто.
снимать монументальное кино,
но Бог не выдаст, ибо он не фраер;
ему-то всё известно, и давно.
Вершина... Или дно... А на поверку
ни в чём не отличимы я и ты.
И в том демократичность взгляда сверху
на нас с недостижимой высоты.
Совсем не то положено в основу,
не в том существованья волшебство,
поскольку, если верить Дербенёву,
есть только миг – и больше ничего.
И значит – не держи в кармане фиги
и не храни ни зависти, ни зла...
Ведь этот миг растянут в микромиги,
которым не сказать, чтоб несть числа.
Неплохо быть царём иль старожилом,
вершить судьбу народа и страны...
Но всё ж важнее – солнце гнать по жилам
и отличать весну от невесны.
кризис среднего в
недобор перебор недолёт перелёт
беспородную синь воспевает акын
но куда ты ни кинь всюду клин всюду клин
где-то замер рассвет в мизансценах аллей
нет движения нет ты неправ галилей
так что мил человек не тряси свой вольер
как в обочину снег прорастай в интерьер
сказок нет сёстры гримм кровь забрызгала блог
что притих серафим что умолк ангелок
как змеюка гюрза не гонимая прочь
заползает в глаза эта ночь одиночь
недочитан гийом пустота в голове
обвини же во всём кризис среднего в
жизнь меж пальцев течёт в никуда невпопад
и обратный отсчёт по мозгам как набат
ты ведь тёртый калач понимаешь вполне
что хоть плачь хоть не плачь но в бессменной цене
ощущать и ловить сквозь задышливый мрак
притяженье любви
беспощадной
как рак