* * *
Средь шума повседневной суеты,
Средь тошноты душевной маяты,
Рассеивая грёзы и мечты,
Вдруг прозвучит: «Где ты? Скажи, где ты?»
Не рабби я, не цадик, не злодей.
Обычный, меж обычнейших людей.
И чаша жизни, терпкого вина,
Мной выпита уже почти до дна.
Я лгал себе, я время воровал,
Друзьям надежды тщетно подавал.
Ценил застолье, суету и лесть.
И прелестей иных не перечесть.
В оцепененье идолам служил,
Плыл по теченью и вполсилы жил.
Но всё же мне доверено хранить
Синайской клятвы трепетную нить,
Но помню я о Вере и Любви,
Но звуки Шма звучат в моей крови,
Но к правде, оступаясь и греша,
Стремится обнажённая душа.
Скользят века – опавшие листы.
Как в день шестой, звучит: «Адам, где ты?»
Рукой прикроюсь, вздрогну на бегу.
Я прятался, но больше не могу.
* * *
Тихая в озере дальнем мерцает вода. Иногда
Крупная рыба всплеснёт – и опять ни движенья, ни звука,
Было так раньше, и нынче, и будет всегда.
Жизнь продолжается и не кончается, вот ведь в чём штука,
В этих неспешных движениях и в тишине,
В этих кругах, что родились от брошенной шишки,
И в неприметной улыбке седого мальчишки,
В скромном сиянии глаз, обращённых ко мне,
В этих словах, что ещё ты не произнесла,
Что не легли, как круги, от волны на бумагу.
Господи, только достало бы сил на любовь и отвагу,
Только б хватило... И чтобы река не снесла.
* * *
Прозрачнее и холоднее ночи,
Дни с каждым днём становятся короче,
И колокол: динь-дон, дилинь-динь-дон,
Всё глубже, чище и хрустальней звон.
Уже коснулись сны лесных ресниц,
И листьев пожелтевшие страницы
Листают странницы, читатели-синицы,
И лист прочитанный, кружась, ложится ниц
И, погружая в негу, томную до дна,
Сквозь сонмы красочных и призрачных видений
В предощущенье зимних сновидений
Осенний лес накрыла тишина.
* * *
Ведь это право не беда,
что вновь мы на год постарели,
такое с нами иногда
случается, на самом деле.
И я не стал бы тосковать,
об этом и писать неловко,
но как-то грустно сознавать,
что кончится командировка,
и здесь на трепетной земле,
где было зыбко и тревожно,
в мерцающей полночной мгле
проснуться будет невозможно.
И только изначальный свет,
неизъяснимый свет творенья,
проявится сквозь бездну лет
мелодией стихотворенья.
Но за закатом вновь восход,
и жизнь ещё как прежде длится,
и наступает Новый Год,
и пусть душа не убоится.
* * *
Плывём ли мы по времени-реке,
Она ль течёт сквозь нас? Кто знает это?
Незнание – раздолье для поэта,
Дрожит перо, зажатое в руке.
Внимание, аттенсион, увага,
И под перо бросается бумага,
Себя готова в жертву принести,
События волнуются в горсти,
Мгновение – и хлынет ненароком
История, сметая всё потоком
Надежд, отчаянья, потерь и обретений,
Борьбы идей, переплетенья мнений,
Бездарности, упорства, разгильдяйства,
Сомнений тягостных, павлиньего зазнайства,
Никчемной гордости и дерзких упований,
Ночной мольбы, трепещущих признаний,
Того, что в наступающем году
Боимся, ждём... Рок, отведи беду
И тягостный нелепый пошлый случай,
Наполни дни друзей благополучьем,
Пусть Новый нарождающийся год
Лишь только радость всем нам принесёт!
* * *
Ещё один год пролетел, просвистел,
Промчался, как литерный, скорый,
Опять не успел сделать то, что хотел…
В который, в который, в который?
С восхода летит эшелон на закат,
Печали и радости – мимо,
И жизнь, что дана мне была напрокат,
Давно без румян и без грима.
Осталось немного, кончается путь,
Несётся состав бесшабашно,
И в вечность уже не удастся свернуть,
А только вдоль стрелки вчерашней.
Что сделать успею, разлуку кляня,
Для тех, кто пока на перроне,
Кто смотрит, ладонью глаза заслоня,
Туда на закат, где не видно меня,
Лишь блики в последнем вагоне.
* * *
Льётся светлая грусть,
что разлита в этюдах Шопена,
в ней любовь и надежда,
сомненья, тоска и печаль.
Оседает в душе
неприглядная мутная пена,
суета отступает,
иная предвидится даль.
В перспективе иной
предстают и дела, и заботы,
и другая цена
обретений, исканий, потерь,
и всё кажется, что
миг остался и за поворотом
шаг один и откроется
в непостижимое дверь.
* * *
А мои друзья-подруги разбрелись по белу свету,
Замели пути их вьюги, занесли следы пески,
Кто давно исчез на юге, лишь осталась в сердце мета,
Кто-то на полярном круге ищет средство от тоски.
Кто на западе далёком, след растаял в океане,
На восток другой уехал, там за дальнею рекой,
Обещал бессмертный Будда, всем, кто тяжко в сердце ранен,
Средство верное – нирвану, дав забвенье и покой.
Удалось? Нашлось ли средство, как нам вырасти из детства?
Иль от этого не деться и не скрыться никуда?
Всё, что было, всё, что будет, здесь и рядом, по соседству,
Где сплелись беда и радость – неразрывно, навсегда.
* * *
Путаясь и в чувствах, и в словах,
Не приму я горькое известье,
Что мы лишь на миг с тобою вместе,
И что завтра превратимся в прах.
Что нам можно и чего нельзя,
Мы узнаем позже, много позже,
Жизнь пройдёт, горячая до дрожи,
Когда мы, по краешку скользя
Меж привычным и непостижимым,
Миром тем, что создаем вдвоём,
Наконец, поймём, чем дорожим мы
И что врозь с собой не заберём.
* * *
Эту жизнь, что так случайна,
Беззащитна и нежна,
Эту сладостную тайну,
Что опасна и важна.
Стылой смерти неизбежность,
Подводящую черту
Подо всем, и свет, и нежность,
Погружая в темноту.
Этой жизни пенной брагу,
Этот вдох и этот стон,
Эту слабость и отвагу
Всех, кто любит и влюблён.
Этой юности беспечность,
Что стремится только в вечность,
Каждый случай, что годится,
Для того чтобы родиться,
Я, шагающий по краю,
От души благословляю.
* * *
Ты, игемон, спросил, в чём истина?
Ради неё я всё стерплю,
Возьми ладони, хочешь, кисти на,
Но от неё не отступлю.
Что должно – делай. Будет то, что будет,
Не разгадать нам тайну бытия.
А как о нас потом рассудят люди,
Не главное. Сейчас есть ты и я.
Всё только здесь и лишь сейчас, сегодня,
И бремя власти, и любовь, и стон,
И воля не твоя, а лишь Господня,
И истина лишь в этом, игемон.
* * *
Меж безделья и забот,
радости и боли
жизнь истает и уйдёт,
как тропинка в поле.
Помню – слева за углом,
там, за поворотом,
был когда-то старый дом,
да теперь, чего там…
По небу, по небу, по небу вдаль
ветер уносит тоску и печаль,
по небу, по небу вдаль…,
что-то забытое жаль.
И всё чаще, лад не в лад,
там за поворотом
дедушкин вишнёвый сад
вижу отчего-то.
Дедушкин вишнёвый сад,
бабушкины спицы.
Сквозь осенний листопад
сон весенний снится.
По небу, по небу, по небу вдаль
ветер уносит тоску и печаль,
по небу, по небу вдаль,
ветер уносит печаль.
Как корова языком
этот дом слизнула,
там, налево, за углом
холодом подуло.
Ни печалей, ни забот,
ни тоски, ни гнева.
Дней осенних хоровод
повернул налево.
По небу, по небу, по небу вдаль
ветер уносит тоску и печаль,
Тает весенняя просинь,
золотом падает осень.
Жизнь, как монетка, стоит на ребре,
дней паутинка уже в серебре,
патиной века покрыты дома,
скоро зима.
* * *
Здесь дышит Бог у Западной стены,
невдалеке, порою вовсе близко,
ночами собирает он записки,
читает: «Лишь бы не было войны»
«О, боже, помоги, хочу ребёнка...»
«Пусть будет мирным и спокойным день...»
Заря повисла паутинкой тонкой
И съёжилась, ушла ночная тень.
И, растворясь в сиянье небосвода,
Он верит, что наступит этот миг,
Мир и любовь объемлют все народы,
Как было сказано в его же Книге Книг.
* * *
У тебя висит тоска на губе,
да и в целом внешний вид так себе,
всю неделю всё не так,
кое-как и это факт,
знать колёсики не в такт по судьбе.
Так бывает, вроде бы, всё тип-топ,
только вдруг сосулька хлоп – прямо в лоб,
и осколков мельтешение – вдрызг,
и машины перед носом – визг.
Жизнь куражится, плетёт вензеля,
только кажется спокойной земля,
вон как кружится вкруг солнца и оси,
и звенят колокола на Руси,
всё прими и ничего не проси.
Всё свершится, всё случится в свой черёд,
пламень плеч и расставания лед,
и ненужных встреч запутанный след,
и любовь – как смерч на краешке лет.
* * *
А снег идёт, а снег идёт,
бредут, сутулясь, пешеходы,
несутся дни, мелькают годы,
и птицу-жизнь внезапно, влёт,
сбивает снайпер Азазелло.
В недоуменье, ошалело
кричу ему: «Нельзя же так!».
А он в ответ: «Молчи, чудак!
Ишь, разлетался здесь без дела.
Лежи спокойно, прорастай
былинкой, повезёт, цветочком,
читай дождей косые строчки,
страницы облаков листай».
© Александр Кирнос, 2020–2021.
© 45-я параллель, 2021.