Александр Моцар

Александр Моцар

Четвёртое измерение № 25 (265) от 1 сентября 2013 года

Караван идёт

 

* * *
 
Март сдох. Рассыпалась капель,
И грязные лохмотья снега
Отряхивал с себя апрель
Метлою дворника Салеха.
 
Он азиат, который мне
Показывал рукой на флюгер,
Предупреждая о грозе.
Я оглянулся. Словно Дюрер
 
Изобразил эту природу,
Последний перелом к весне, –
В слепящих взрывах кислорода,
В своей свирепой новизне.
 
Я вслушивался в звуки неба,
Пульсирующие как звёзды.
Двенадцатый этюд Шопена
Был оркестрирован норд-остом.
 
Тяжёлые удары молний
Свинцовый горизонт ломали,
И тучи рыскали голодной
Серой стаей
 
Со злыми жёлтыми глазами,
Как завсегдатаи притонов.
Грошовая луна казалась
Железной чешуёй дракона.
 
Салех прищурясь говорит:
– Что видишь? Пробужденье мира?
Из чешуи родится кит –
Млекопитающая рыба
 
С свирепым шрамом на лице.
Увидишь ты, что будет после:
И смерть на бледном жеребце,
И жизнь на белоснежном ослике,
 
Таком же белом, как сады
В идущем следом хрупком мае.
Он повторил: – Что видишь ты?
Запоминай.
 
* * *


                                                                    О.З.


                          …говорит –
Посмотри стрелою на Север.
Серебристым песцом припорошены гривы деревьев.
Их ерошит грубой рукой по-отечески ветер,
И дрожит чешуёй серебра на теченье ручья золотого Луна.
Пелена,
Заметает следы,
С прямого, как выстрел,
пути
     уводящие
вбок.
 
– Ничего нет банальней, чем стихи о Луне, – скажешь ты. – 
Посмотри на Восток.
 
Видишь, в бархатных складках пустыни идёт караван,
Словно кто-то провёл на песке пунктирную линию
Или овал человека, сидящего между верблюжьих горбов.
Человек размышляет о бренности сущего, мере земной и о том,
Что неплохо бы вечером прибыть-таки в Бухару,
Посмотреть на детей и на жён, одарить всех подарками и, наконец, отдохнуть.
И невольно задумавшись о смысле земного пути, оглянувшись назад,
Он бросает свой взгляд, словно нищим монету, на Запад.
 
Он бросает свой взгляд, словно нищим монету – повторяешь за мной,
Дочка западных варваров, выросшая под Москвой.
В русый волос закутавши лик свой, как в паранджу,
Ты бросаешь спокойно уверенно мне: – Я ухожу.
Ненадолго, так что не скучай и дождись, я приеду со школьной подругой.
На плече бронзовеет печать привезённого Юга.
 
* * *

Сумерки. Я закурил не спеша
В мусор выбросил пачку мятую
Смотрю с девятого этажа
На крышу пятого
 
Молнией вспыхнуло небо во тьме
Дождь затрещал по карнизу нежно
Мелодия старая в голове
Крутится словно винил заезженный
 
Через минуту становится тише
Где-то последние судороги грома
И в тишине наступившей слышно
Каждое Твоё Слово
 
* * *

Читаю и не могу прочесть давно знакомые стихи Катулла.
Такое бывает. Слова рассыпаются, словно рубль на мелочь,
Образуя при этом не стопроцентную сумму,
А так, с закатившейся под диван сотой частью нечётное нечто.
 
Вчитываюсь в текст и ловлю себя на мысли,
Что делаю это из принципа, вопреки своему желанью.
Какими-то перебежками путанными, крысьими,
Взгляд мечется по строчкам, не улавливая их содержание.
 
Начинаю сам на себя злиться.
Усталость приходит беременной кошкой.
Откладываю книгу, закрываю глаза, и мне не спится
В тяжёлом сне, в котором пытаешься заснуть и никак заснуть не можешь.
 
* * *
 
Нет, это только кажется, что близко,
Дескать, можно достать рукой. Смотри, не вывались за борт.
По небу летит самолёт. Небо чистое.
В нём ни туч, ни метафор.
 
На самолёте верхом сидит лётчик.
Как оседлал он его – сие неизвестно.
Если бы он хотел, но он не хочет.
И поэтому я остаюсь дома. Я сажусь в кресло.
 
Я спокойно, заученными давно движениями
Нажимаю стартовые педали.
Жму на газ и отпускаю сцепление
И никуда не еду, а тем более не взлетаю.
 
Открываю глаза и записываю, что мне приснилось.
Всё бездушным мне кажется и аляповатым.
Замечаю вдруг, что от самолёта чешуя отвалилась
И застыла в небе жёлтым иллюминатором,
 
Из которого на меня никто не смотрит.
Небо бледнеет, словно туземец-покойник.
Птица пропела первое в этот день слово,
И пока всё спокойно.
 
* * *

Если с пригорка смотрели на озеро на цыпочках стоя,
Было похоже оно на чьи-то ладони,
Въелись в которые грубым узором морщины деревьев.
Из глубины любопытные шеи тянули коренья.
Впрочем, коряги, так, к слову пришлись, это неинтересно.
В поле внимания нашего был тот неизвестный,
В чьих ладонях озеро медным лицом расплывалось.
Медь постепенно темнела и, наконец, остывала.
Ну а когда поплавком глубоко солнце ныряло в леса,
Брызгами озера он украшал небеса.
Брызги падали с неба, и мы про себя бормотали желания.
Эти желания всегда неожиданно оживали –
Так подойдёт и оближет висок собака.
Или иными тайнами южного зодиака.
 
* * *

Я прихожу домой, ужинаю, включаю компьютер.
Читаю новости с монитора, зевая, смотрю на часы и
Ложусь спать. Странно, мне опять снятся верблюды,
Пунктирной чертой идущие по пустыне,
 
Везущие на себе людей и другую ношу.
Непонятно откуда они идут, из какого прошлого. 
Морды, или что у них там, у верблюдов, похожи
На башмаки с оторванными подошвами.
 
Такие часто носят бродяги, верёвками их стягивая.
У верблюдов эти верёвки называются узда.
Но на этом не заканчивается сходство верблюдов с бродягами.
Впрочем, я не о бродягах сейчас вовсе, а о своих снах,
 
В которых верблюды каждую ночь по пустыне тащатся,
То по песчаным барханам, то по пальмовой роще.
Иногда, глядя на них, мне кажется,
Что я знаю об этих дромадерах гораздо больше.
 
Звонит будильник, перед глазами вспыхнуло яркое утро.
Я напрягаю память изо всех сил.
Мне показалось, что я, наконец, вспомнил как будто
Что-то важное. Но тут же забыл.
 
* * *

– Николя! – кричит на всю улицу Тимур. – Выходи.
Его нетвёрдый голос разоблачает сильное похмелье
После буйно проведённых выходных.
На улице ночь, с субботы на воскресенье.
 
– Он не выйдет, – отвечает жена Коли – Жанна. – Что за базар
Ты устроил? – Но её перебивает голос Николая.
Я слышу, как за стеной у меня молнией вспыхнул скандал.
Короткий, но бурный, как ливень в мае.
 
Скандал постепенно стихает, но мне не спится.
Я мысленно вижу комнату Николая и Жанны,
Где к корешкам полного собрания сочинений Солженицына
Прислонена подписанная фотография Параджанова. 
 
Семья преподавателей киевского филфака.
Несостоявшийся гений и бывшая красавица.
Николай когда-то подарил мне двухтомник Пастернака.
Жанне мои стихи не очень нравятся.
 
Я дружу с ними лет двадцать где-то.
Вероятно, поэтому сейчас совесть зудит ссадиной.
Будто я узнал о хороших людях то,
Что знать мне совсем не обязательно.