* * *
В осень рождённый, люблю её очень,
Всю принимаю, и без понятых.
Сколько же красок истратила осень
Жёлтых, оранжевых и золотых,
Красных, багряных, бордовых и алых?
Как изготовила их из одной
Темно-зелёной в оттенках усталых,
В раз миллионный и очередной?
Сонные ведьмы зевают в болоте.
Словно паря над шарами кустов,
Кроны деревьев стоят в позолоте,
Как купола, разве что без крестов.
Хочется тихо на них помолиться,
Видя их сходство с людскою судьбой,
И призадуматься, и помириться,
Если не с кем-то, хотя бы с собой.
Шествует доблестной памяти ослик
Через годов проходные дворы.
Опохмелиться бы осенью после
Сорокаградусной летней жары.
Дочери
Ты мне ребёнком ставила в вину,
Что не имеешь ни сестры, ни брата...
Далёкою тогда казалась дата,
Когда тебя оставлю я одну.
Но время к ней несло меня вперёд,
Я не всегда о детской просьбе помнил...
Прости, что обещал и не исполнил.
Теперь просить приходит мой черед.
Когда уйду из жизни в мир иной,
Ты не носи по мне наряд черницы –
Перечитай моих стихов страницы
И обнаружишь сходство их со мной.
Они, как ты, похожи на меня,
Им и тебе в прощальное мгновенье
Последним вздохом дам благословенье,
Последней искрой своего огня.
Не будь у скорби, доченька, рабой –
Тебе к лицу смеющиеся платья.
Ты не одна, пока живут с тобой
Мои стихи – твои родные братья.
Песня старого повесы
Я до безумства Вас любил
И ревновал до слёз.
А нынче имя позабыл,
Виной тому – склероз.
Я Вам нарвал бы на лугу
Цветы, как долг велит,
Но наклониться не могу –
Пардон, радикулит.
Я б страстно Вас наедине
Привлёк среди берёз,
Но не позволит это мне
Мой остеохондроз.
Я Вашим именем, ма шер,
Свой услаждал бы слух,
Светясь от счастья, как торшер,
Но, извините, глух.
От Вас лишился б головы
Я волею судеб.
А может, это и не Вы? –
Ведь я почти ослеп.
Два креста
Несу я не один, а два креста.
Один бы нёс, наверно, лет до ста,
Но оба и до старости – не сдюжу.
И слышу отовсюду, их неся:
– Ты надорвёшься, милый! Так нельзя!
Не погуби раздвоенностью душу!
Я сразу два креста не подниму
И потому влачу по одному:
Сначала пронесу один – и сброшу,
Затем назад приходится идти,
Чтоб по тому же самому пути
Туда же принести вторую ношу.
Так и хожу по собственным следам,
Слывя слугой не двух господ, а дам –
Науки и Поэзии, – при этом
Я их люблю и, зная, что дана
На две любви мне жизнь всего одна,
Мирю в себе учёного с поэтом.
Но растянулась каждая верста,
Умножив тяжесть каждого креста,
И я под ним уже подобен гному.
Не замечаю встречные года
И отдыхаю на ходу, когда
От одного креста иду к другому.
Не знаю: может, пройден мой зенит,
Но безотрадной музыкой звенит
По-зимнему искрящаяся проседь,
И жжёт желанье острое, как нож,
Что надо бы с души одну из нош,
Пока ещё не поздно, к черту сбросить.
С одним крестом, хотя он и тяжёл,
Я дальше бы ушёл или взошёл
На более высокую вершину.
Но коль уж два креста душа несёт,
Пусть надо мной поставят люди тот,
Обняв который, этот мир покину.
Любимой
В Венеции на празднике колец
Я побывал в салоне ювелира,
Куда их со всего, казалось, мира
Собрали и сложили, как в ларец.
Не видел я изысканнее пира,
Являвшего Венеции венец:
Там зрячий слеп, и прозревал слепец,
Насквозь пронзала зависть, как рапира.
Искрился золотой роскошный круг...
Я без тебя забыл его, похоже,
Но, встретившись с тобою,
вспомнил всё же,
Что для меня из всех колец дороже
Кольцо твоих обвивших шею рук.
* * *
Неюный пленник юной красоты,
Я часто в зной, а изредка – в морозы
Дарил тебе на длинных стеблях розы,
Которые несла, как факел, ты.
А перед сном, прижав к груди цветы,
Во мгле стояла, не меняя позы,
И, как алмазы, озаряли слёзы
Твои благословенные черты.
Когда же будет песня моя спета,
То на могилу в середине лета
Приди ко мне одна, без никого,
И там, сорвав (не загони занозу!),
Прижми к груди пылающую розу,
Проросшую из сердца моего.
* * *
О, сколько из-за сволочей
Я в жизни недоспал ночей,
И сколько месяцев своих
Не доживу я из-за них!
А сколько встречу наяву
Я сволочей, пока живу,
И сколько же ночей опять
От этих встреч не буду спать
И ждать, что скоро от лучей
Проснётся свора сволочей,
Которые, во всем виня,
Считают сволочью меня.
Ты
Пресвятая моя, таинственная,
Золотая моя, единственная,
Безгреховная, богоравная,
Нравом – ровная, ролью – главная,
В полдень – строгая, в полночь – милая,
Легконогая, быстрокрылая;
Хоть мала, а душой великая,
Кабала моя солнцеликая,
Неземная, неповторимая,
Вся родная и вся любимая,
Всех дороже и молчаливее...
Дай-то, Боже, чтоб всех счастливее!
Читателям
Чтобы зря не тратить годы,
Что ни ночь и что ни день я,
Позабыв про переводы,
Сочинял стихотворенья.
И в классическом при этом
Преимущественно стиле.
Вы поэтому поэтом
Металлурга окрестили.
Я писал стихи дрянные,
Потому что был нормальным.
Мне б чуть-чуть шизофрении –
Может, стал бы гениальным.
* * *
Живу я в краю моего пионерского детства,
Где горн золотой на заре лагеря поднимал.
Мне кажется, я поюнел от такого соседства –
Сие означает, что стал ещё дальше финал.
Здоровье уходит, но ясность приходит с годами:
Чины – чепуха, а награды и звания – пыль,
Когда пред тобою возносятся сосны рядами,
А в воздух подмешан к дыханию хвои ковыль;
Когда, как пожар, по стволу поднимается белка
И, крону качнув, проверяет на прочность жильё, –
Какая там прибыль и, к чертовой матери, сделка
Корректно сравнимы с прыжком элегантным её?!
Какие контракты, когда, на лету огрызаясь,
Срывается сойка и крыльями плещет с утра?!
Здесь филин-философ, замёрзший и замерший заяц,
И таинством дышит прохладная лисья нора.
Здесь пасквиль никто на тебя втихаря не напишет,
За грош не продаст, не унизит на радость врагу.
Здесь ветер колышет кустарник и вечностью дышит
Роса на лугу и в созвездьях река на бегу.
* * *
Что такое старость?
Это когда тебе навстречу
идёт красивая женщина
с собачкой,
и женщина смотрит на тебя,
а ты – на собачку.
* * *
Нас город тасует, прессует, пасует, не ценит;
Закованный в мрамор, зашитый в асфальт и гранит,
Он газами травит и в нас аллергиями целит.
Деревня же, к счастью, не целит, а только целит.
Жалею, что поздно, а если точней, – с опозданьем
Я это усвоил, десяток шестой разменяв.
Важней, чем с людьми, мне общаться теперь с мирозданьем –
От трав и до звёзд и обратно – от звёзд и до трав.
Лесную тропинку любой авеню предпочту я,
А музыке – всплеск от весла зарождённой волны,
Которая, вслед перед нею погасшей стартуя,
Олицетворяет прерывистый ритм глубины.
И тотчас же сердце обвившая боль отпускает,
Когда возле поля, где высится колокол-стог,
Июльское небо соломинку-луч опускает
В коктейль тишины, взбитый барменом с именем Бог.
Старик
Пройдя по жизни путь большой,
Он светит нимбом-сединою
И с нестареющей душой
Живет, как с молодой женою.
Не знает, сколько лет и зим
В резерве у его удела,
Но знает, как невыносим
Неравный брак души и тела.
* * *
Взирал Всевышний с неба вниз,
Исполненный добра,
Когда он делал Еву из
Адамова ребра.
Была задача непроста,
Но Он-то был мастак,
И, божьи разомкнув уста,
Сказал Адаму так:
– Не допущу я, чтоб скандал
Случился впереди:
Коль две руки тебе я дал,
Дам Еве две груди.
Ещё хочу предостеречь:
Коль между ног, Адам,
Я дал, тебе заветный меч,
То Еве ножны дам.
Держись во счастие своё,
Покуда вы одни,
Двумя руками за неё
И в ножнах меч храни.
* * *
Сорок первый. Июнь. Громыхает война.
На перроне прощаются он и она.
У неё – в пол-лица под глазами круги
И мольба на губах: «Ты себя сбереги!»
И в любимых глазах видя смертную грусть,
Он заверил её: «Сберегу и вернусь!..»
Кто ответит среди гробовой тишины:
Разве он обманул, не вернувшись с войны?
* * *
Год катится к концу,
Как этот день к закату.
Проеду по кольцу,
Сверну на эстакаду,
Спущусь за нею в лес
И в нём деревьев между
Небрежно сброшу стресс,
Как лишнюю одежду.
А после, в тишине,
Уже бродя по чаще,
Уверую, что мне
Здесь надо быть почаще.
Где шишки ветви гнут,
И каждая – по пуду…
Но через пять минут
Об этом я забуду.
И не дивясь ничуть,
Влекомый, словно бесом,
Рвану в обратный путь
За следующим стрессом.
Ария ловеласа
Я целую Вашу ручку,
Замечательную штучку,
И гоню печали тучку,
Ибо Вас не обниму:
Вы ничуть не виновата
В том, что стали в три обхвата,
За года разврата плата
Высока, и потому
Я целую Вашу дочку
В замечательную щёчку,
Не одну, поверьте, строчку
Посвятил я ей в душе,
Не одну, как с Вами, ночку
С ней, похожею на бочку,
Я провёл, но всё же точку
Сам поставил и уже
Я целую Вашу внучку,
Замечательную злючку,
Хоть предвижу нахлобучку
За коварный свой расчёт –
Ведь она ещё ребёнок
И не бочка, а бочонок;
Я за ней слежу с пелёнок,
А пока она растёт,
Я целую Вашу ручку…
* * *
В НИИ годами протирая брюки,
Дарил начальству тысячи идей.
Но стал я независим от науки
И тех, кто мной командовал и ей.
Затем – завод, иной виток уродства:
Ни ночью жизни не было, ни днём.
Я независим стал от производства,
А также тех, кто правил балом в нём.
Ступив однажды на стезю культуры,
Я поскорей с неё свернуть решил.
Стал независим от литературы
И тех, кто судьбы пишущих вершил.
Потом предпринимательские залпы
Мне всё же озарили путь вперёд.
От бизнеса я независим стал бы,
Но кормит он и книги издаёт.
В нём главное – начальники излишни,
И надо мной сегодня, господа,
Один лишь босс, зато какой – Всевышний,
Да я об этом лишь мечтал всегда!
Готов свои усилия утроить,
Чтоб выполнить его любой приказ.
Посредников прошу не беспокоить –
Мы обойдёмся с Господом без вас.
* * *
Ты ладонями голыми,
Исполненными огня,
Стиснула мою голову,
Будто лепишь меня
Из одушевлённой глины.
И вот на лице всерьёз
Возникли глаза-маслины,
Уши, с горбинкой нос…
Рождался мой облик, глупый
От счастья, и, впредь глупя,
Скорей мне вылепи губы,
Чтоб целовать тебя.
Колыбельная для мамы
Вечер звезду упрямо
Тучею загасил.
Баюшки-баю, мама,
Спи, набирайся сил.
Силы нужны, чтоб боли
Преодолеть самой.
Баюшки-баю, Поля,
Полюшка, светик мой.
В детство, как ты, впадая,
Дед подобрел Бабай.
Крепче, моя седая
Девочка, засыпай.
Тонут во снах старушки,
Кроме тебя одной,
Челюсти-погремушки
В чашечках спят с водой.
Ты же лежишь, листая
Сказок моих меню.
Хочешь, моя святая, –
Новую сочиню.
Сколько же сочинялось
В прошлом их – без числа,
Лишь бы не волновалась
И не лишалась сна…
Ситцевая пижама,
Вышитые края.
Баюшки-баю, мама,
Маленькая моя.
Рядом сижу и глажу
Вместо агатных кос,
Словно седую пряжу,
Горстку твоих волос.
Спину сижу сутуля,
Чтоб отошла беда.
Спи, засыпай, мамуля,
Только не навсегда.
Стариковское
Простился с курением. Пью не из кружек.
Всё больше болезней. Всё меньше подружек.
Уже не снимаю, как некогда, стружек –
Запал, к сожалению, спал.
И только повсюду встречаю старушек,
С которыми в юности спал.
* * *
«Не к женщине меня, а к тишине
Ревнуй, – я посоветовал жене, –
Ведь даже и с тобой не позволяю
Себе того, что с ней наедине».
* * *
У дороги
стоит священник в рясе
и разговаривает
по мобильному телефону.
Уж не с Богом ли?...
* * *
Подальше б всё и всех послать
И с вдохновением писать
Стихи, которых каждый слог
Мне издали диктует Бог
И водит сам моей рукой,
Избрав для участи такой.
Я неприметен, Он – велик,
Учитель Он, я – ученик,
Лишь успевающий едва
Записывать Его слова.
А вам, читатели мои,
Я выдаю их за свои,
И в том у вас сомнений нет.
Но разве я тогда поэт,
И разве у меня талант,
Коль я пишу Его диктант?