Александр Шатилов

Александр Шатилов

Золотое сечение № 25 (229) от 1 сентября 2012 года

Уходя, оглянись

 

На Ваганьковском

 

На Ваганьковском тишь, благолепие

И никто никуда не спешит,

Здесь могу прикоснуться к бессмертию

Вашей вечно поющей души.

 

Мну берёзы серёжку весеннюю,

Полной грудью пытаюсь вздохнуть,

Указатель «к Сергею Есенину»

Мне укажет единственный путь

 

В край далёкий, где зябнет осина,

По колено увязнув в снегу,

Где ждёт мать непутёвого сына,

За околицу выйдя в пургу.

 

Подбираю слова, но бессмысленно, –

Мне, как Вы, никогда не сказать,

Ведь собак к своим милым с записками

Перестали у нас посылать.

 

Мне, как Вам, никогда не напишется:

Стих далёких церквей перезвон,

С каждой осенью реже нам слышится

Журавлей почти выбитых стон.

 

Вечереет. Меж клёнов с берёзами,

Между памятников, будто во сне,

Проскакал жеребёнок розовый…

Или это привиделось мне?            

 

С. А. Есенину

 

Ну как Вас не назвать самоубийцей –

Певца цветущих рощ, полей, лесов?

В стране Вас угораздило родиться,

Где, кроме красного, и не было цветов.

 

Ну как могло тут сердце не разбиться,

Ну как не закровить могло оно,

Когда Ваш край берёзового ситца

Вдруг обрядили в драное рядно.

 

Любя душою русской – не советской,

Не приняли бредовых Вы идей,

И недруги тишком, по-браконьерски,

Вмиг расстреляли Ваших журавлей.

 

Вы, слава Богу, не пытались слиться

С оравою горланов-болтунов,

В конце концов израненною птицей

Упали в трюм московских кабаков.

 

И, обнявшись с тальянкой в кураже,

Себя Вы растерзали над стаканом,

А Блюмкин на последнем рубеже –

Лишь выбор между ядом и наганом.

 

В. В. Маяковскому

 

День отошёл. Яркой ниточкой тоненькой

Землю с небом связала заря.

Двое нас. Вы – зачитанным томиком

На рабочем столе у меня.

 

Чуть потрёпан, в обложке неброской,

Снизу меленьким: «Учпедгиз»…

Я один на один с Маяковским,

Наплевавшим на бронзу и жизнь.

 

Вам придётся смириться с правдою:

Через сто почти каторжных лет,

Слава Богу, работа адова

Как-то тихо сошла на нет.

 

Жаль, конечно, что Вас позабыли

Как-то сразу и как-то гуртом

Те потомки, для коих Вы строк нарубили

Своим поэтическим злым колуном.

 

Жаль, что в толпе горланов-главарей

Под рёв валторн и рокот барабанов

Ковать пытались гвозди из людей,

Чтобы вбивать их в доски балагана.

 

Жаль, что на горло песне наступали

И голос её стал до хруста груб.

Жаль, что ноктюрн Вы не сыграли

На флейтах водосточных труб!

 

В. С. Высоцкому

 

Толкать пытаясь Землю на Восток,

И вдруг поняв, что все труды без толку,

Как Гамлет – на отравленный клинок,

Вы бросились на ржавую иголку.

 

На всё, что Вы хотели прохрипеть,

Вам не хватило раненого сердца.

Вы перестали и играть, и петь,

Решив от жизни тромбом запереться.

 

Вы были не как все, но стали в строй

Уставших, сдавленных тисками,

Ваш иноходец взял аллюр иной,

И волк Ваш не взметнулся над флажками.

 

И, запытав судьбу свою вопросом:

Достойно ли склониться перед ней? –

Лишь только над Ваганьковским погостом

Вы вздыбили оскаленных коней.

 

Физику и лирику

 

Школа. Десятый. Вечер поэзии.

Четверть последняя дышит весной.

Классная, правда, считает: полезнее

Алгебра, чем любованье луной.

 

Май. Всё цветёт. Послезавтра Девятое.

Открыть этот вечер поручено мне.

Ваши стихи вековечным проклятием

Пусть прозвучат отгремевшей войне.

 

Рождественский Роберт. «Баллада о знамени».

Физик как будто вернулся в тогда.

Он – ветеран, и след того пламени

Остался на сердце его навсегда.

 

Бывший солдат эту боль пересилит.

Слезы привычно растают в глазах.

А вот понимать и жалеть Россию

Мы научились на Ваших стихах.

 

Все отчитались. Сейчас будут танцы.

Ансамбль разминается: соль-до-ре-ми.

Физик, хромая, ушёл, не остался.

Он после Курска без левой ступни.

 

В ночь на Девятое

 

Вслушайся в ночь на Девятое:

Роты, бригады, полки,

Прошлой войною распятые,

Вновь примыкают штыки.

 

Строятся снова колоннами,

И на Победы парад

Под боевыми знамёнами

Ведут командиры солдат.

 

Всех неизвестных героев,

Кто был в сраженьях сожжён,

Кто был фанерной звездою

В первом бою награждён.

 

Вслушайся в ночь на девятое:

В скверике подле Кремля

Плачут в платочки измятые

Матери по сыновьям.

 

Плачут в нарядах невестиных

Девушки прошлой войны

Возле огня неизвестному

Воину вдовой страны.

 

Вслушайся: там вон, за клёнами,

Средь елей, берёз, тополей

Плачут тогда не рождённые

Дети Отчизны твоей.

 

* * *

 

Что отвечать придирчивому Старцу,

Когда придет урочная пора

За прошлое по пунктам отчитаться,

Став у весов неправды и добра?

 

Скажу, что чтил, не убивал, не грабил,

Грешил помалу, запивал с тоски,

Но никогда «за Бога ради»

Я не тянул на паперти руки.

 

Что редко лгал, бывал обманут,

Шёл за удачей налегке,

Пил из гранёного стакана

И строил замки на песке.

 

Любил взахлёб, меня любили,

А чтобы сделать грусть светлей,

Из кепки угощал овсом кобыл я

И обнимал бездомных кобелей.

 

Азартен был, гусаря и блефуя,

С судьбой частенько в «нечет-чёт» играл

А имени ЕГО не то что всуе –

И в скверные часы не поминал.

 

Что видел тысячи закатов,

Костром степным рассветы разжигал,

И парус свой в бесчисленных заплатах

Я шалыми ветрами наполнял.

 

Но, может быть, всё прожитое мной –

Лишь тихий бред, начавшийся когда-то

У сгубленного прошлою войной

Под Ржевом русского солдата?

 

* * *

 

Не молись за меня, не молись:

Не дойдут те молитвы до Бога;

Цепь грехов в моей жизни недолгой

Подлинней, чем сама моя жизнь.

 

Отступись от меня, отступись.

Вспомни горечь обид и измен,

Поднимись с преклонённых колен,

От чадящих лампад отвернись.

 

Отоснись, мне навек отоснись,

Рук и губ твоих сладкая боль:

Налегке – перекатная голь! –

Мне катиться спокойнее вниз.

 

Над растоптанным мной не глумись;

Пепел мой в моё сердце стучит,

Ещё песня во мне зазвучит,

Оглянись, уходя, оглянись.

 

Не молись за меня, не молись.

Отступись от меня, отступись.

Отоснись мне, навек отоснись.

Оглянись, уходя, оглянись.

 

* * *

 

Дарит золото осень берёзовое

Мне, неимущему, сирому страннику,

И дорогу червонцами розовыми

Устилает мне осень ранняя.

Серебром паутины опутывает,

Постилает перины парчовые,

От вечерней прохлады кутает

Одеялами кумачовыми.

Только нет ни покоя, ни радости

Средь брильянтовых россыпей рос:

Слишком много грязи и гадости

Мне увидеть в пути довелось.

Слишком много тревог и страданий…

Их хватило б и на троих.

Затушёвывает их осень ранняя

Позолотой листьев своих.

 

* * *

 

Прогорела трубка –

Надо б поменять…

Только как без друга

Горе горевать?

 

Знаю, мало радости

Хлюпать и хрипеть,

Понимаю, в старости

Нелегко гореть.

 

Сладко пахнет вишнею

Жжёный чубучок…

Я её не выброшу,

Хоть ей вышел срок.

 

Письмо из прошлого

 

То письмо из упрямого прошлого,

Что не хочет никак отпускать,

В пожелтевшем конверте изношённом

Не смогло Вас в той жизни сыскать.

 

Что в нём было? – не вспомнить, наверное,

Через глупые эти года;

Только жаль, что любовь моя первая

Не сбылась, не сложилась тогда.

 

Те признанья, что были написаны

Под звенящую в сердце капель,

Торопливо и как-то бессмысленно

Разбросало на тридцать земель.

 

Так случилось, что только лишь осенью,

Когда время почти истекло,

Их кленовыми листьями бросило

Вам в омытое ливнем стекло.

 

Вы от них всё узнали, уверен я,

И желтеют они на окне,

Как конверт тот из прошлого времени

С тихой грустью по давней весне.

 

* * *

 

Ночь вяло спорила с зарею,

Выпрашивая несколько минут,

Чтобы собрать и унести с собою

Рассыпанные звёзды в свой приют.

 

Она сметёт их в лунное лукошко

Метёлкой из растрепанных ветров

И, чтоб не растерять дорожкой,

Накроет шалью из пушистых облаков.

 

Придя домой, разложит и просушит

Их от туманной сырости земли

И яркий свет до времени притушит,

Чтобы на завтра силы сберегли.

 

Сама ж, кряхтя, на белый день пеняя,

Задёрнет шторы, ставенки запрёт

И, угнездившись под лоскутным одеялом,

Недолго поворчит да и уснёт.

 

Ямайский шлюп

 

Ямайский шлюп надёжен и послушен,

Проворней нет на море корабля,

На палубах по десять пушек,

А в крюйте порох, ядра, книппеля.

 

А паруса – мантилья на невесте!

И ветер музыкой застыл в снастях.

И против нашей это было б чести

Его в испанских оставлять когтях.

 

На рейде он, как чайка среди хмари,

Как девушка средь тёток на сносях,

И мы решили: а давай подарим

Его себе, идальго не спросясь!

 

В помощники взяв море с непогодой

И повязав банданы на виски,

Мы ввосьмером ступили в воду,

С собою взяв лишь только тесаки.

 

Семь кабельтовых – вовсе не далече.

Гудел за спинами, хмелея, порт;

И мы, друг другу подставляя плечи,

Без всплеска поднялись на борт.

 

Вот на кокпите тихо боцман охнул,

У мачты марсовый протяжно захрипел,

Их вахтенный с последним вздохом

Без покаяния к Пречистой отлетел.

 

Но капитан надменный и не кроткий

Тихонько отказался умирать…

Вот и пришлось с Пеньковой Тёткой

Ему на рее румбу станцевать.

 

Прими, Господь, просоленные души

Фернандо, Педро… или как их там?

А нам скорее от постылой суши

Чуть подсоби убраться по волнам.

 

Туда, где схватки днём и ночью,

Пиастры, ром и песни в кабаке,

Туда, где ветры нам пророчат

Смерть не в плетёном гамаке.

 

* * *

 

Бог ссудил нас единственной жизнью,

Я ж, назло, в пятьдесят с небольшим

На страницах потрепанных книжных

Их немалые сотни прожил.

 

Пил с Атосом бордо в Ла-Рошели

И с Руматой въезжал в Ирукан,

Гренадёров седых под шрапнелью

В полный рост вел на вражеский стан.

 

Я до мяса ладони о шкоты срывал,

Ставя по ветру грот «Тринидада»,

И с Олегом на пару свой щит прибивал

Я на створе ворот Цареграда.

 

Задыхаясь, лыжнею прокладывал путь

С ног валившимся псам на Аляске,

Десять сотен ночей и не думал уснуть

Под персидской красавицы сказки.

 

Я сражался, любил, умирал за троих,

Жёг парсеки чужого пространства…

И, быть может, запутавшись в жизнях моих,

Бог простит мне мои окаянства.