* * *
Исторический архив.
Лампы старого фасона.
В зале холодно и сонно.
Архивариус ленив.
Вся история темна.
Я б отсюда отпросилась.
Но кругом земля и сырость,
и такая желтизна,
словно осень всех усопших
и убитых подошла.
Лысых писарей усохших
съели пухлые дела...
Но гудят колокола
возле виселиц и плах
каждой площади уездной.
«Господи, какие бездны!» –
карандашик на полях.
В лихорадке и экстазе
чьё-то резкое перо:
«Сколько неба –
столько грязи.»
слышно, как летит метро.
Слишком весело и гулко,
многолюдно и легко
под землёю переулка
с магазином «Молоко».
А вдали редеет мгла.
Вдруг взмахнут листами клёны
бывшей площади казнённых —
и опять колокола...
* * *
Ах, какие всюду длящиеся линии!
И залива золотая полоса.
Косы, ливни, заходящие флотилии,
но обрывисты людские голоса.
Да и чайки раскричались,
гуси-лебеди.
Разойдёмся, словно в море корабли.
И останутся, – на суше ли, на небе ли –
точка, точка и тире дрожать вдали.
* * *
Только за что мне схватиться руками?
Где же та планка между крюками?
Переносица времени – где?
Выдернут в жизнь и вздёрнут на дыбе...
Это легко человечищу, глыбе,
только не мне, балде.
По горло стою в беде.
К чему прилепиться?
Каким мостом
в какое царство потом?
* * *
Я живу среди тех, кто не пишет,
не читает, не прячет в карман
на манер попрошаек, воришек,
пару строчек, а то и роман.
В перекличке, в поту и толкучке,
в забытьи передышки потом,
как ребёнка больного на ручки,
подниму недочитанный том.
Вот он мой незаконный, спасённый
от таможни, из пыльных мешков,
из провалов на свет извлечённый,
пожелтевший Д. Н. Ушаков!
* * *
Как страшно спать в еловой темени
наперекор веленью времени!
Как сладко – побеждённой сапою!
И лапу тощую, посапывая,
сосать, свой горький леденец.
Страшась: не это ли конец?
Душа-медведь очнётся ль бабочкой,
не гусеницей же была!
А куколкой-великомученницей
себе позволить не могла.
* * *
Не удержать вора,
вороньё.
Вот и вошла свора
в моё жильё.
Фотоснимки несчастья:
хлам, бедлам.
Дух корысти и власти.
Пополам
ломают баулы двойники:
кулаки-скулы-кулаки.
Из ванны бежит рыба
в смятеньи дум.
Послушайте, вы могли бы
унять этот шум?
Тонет в лужице света
серебристый карп.
О, я знаю, что это –
чужой чей-то скарб!
Стул, кровать, плаха,
зелёный плафон,
и, вместилище страха, –
телефон.
* * *
Есть тонкий слой воздушный,
где только можно жить,
а снизу город душный,
где голову сложить.
Но лиственной цепочкой
они сочленены,
и вместе смутной точкой
покажутся с Луны.
* * *
Пожалуй, нарцисс похож на бульдога.
После дождя он смотрит вниз.
А божия коровка-недотрога
похожа на стареющую мисс.
На меня похожа каждая капля,
в каждой луже я отражена.
Иванушка выпьет, или же цапля
достанет меня со дна.
Растворит меня природа в непрозрачном тумане.
Град сотрёт меня в порошок.
Мел на рукаве, листок на диване,
незанятое место – это я, дружок.
* * *
Я разлюбила толчки, измененья,
рок и судьбу. (Приношу извиненья.)
Я приучилась мучений стесняться
не до конца разучившись бояться.
Даже смеяться в страданий пучине
я научилась (ура дурачине!)
Всё потому, что сквозь страх свой неглавный
я так люблю переход этот плавный
к жалости старой, от слёз раздобревшей,
долгой, как дождь над разбитой скворешней.
* * *
Любочке и Юлечке
Разговор – это воздух.
Мы дышим словами.
Мы кидаем прозрачные в небо слова.
Это светлое облако над головами,
то в обличье мужчины, то девы, то льва, –
слов летучих (О чём же? Нам это не важно.),
слов летучих сгущенье и мыслей поток,
превращенье того, что случается с каждым,
в то, что только однажды
блеснёт между строк.
© Алла Ходос, 1986–2020.
© 45 параллель, 2021.