* * *
В телевизоре орёл наш Дон Рэба –
Это новости идут, не кино...
Ты опять бухаешь, чтоб забыть небо.
А оно тебя – забыло давно.
У него свои дела – идеалы,
Архетипы, свет, сокрытый во мгле...
И с него не стянешь вниз одеяло,
Хотя холодно-то – здесь, на земле.
На земле – раздрай, разборки, работа,
Вертухаи, боссы, альфа-самцы...
Все чего-то ждут и верят в кого-то,
Но не очень чтоб всерьёз – с легонцы.
И дождутся – будет срок. А что ж – люди ж...
Комары-мошка, Симургова сыть...
Ты растаешь, распадёшься, НЕ БУДЕШЬ...
Ты бухаешь. Чтоб об этом забыть.
За эпохою эпоха, исконно,
Абсолютно не рискуя собой,
Небо сеет нас – как зубы дракона –
Не считая, про запас, на убой.
Мифы Греции, преданья-былины...
Что? – цензура не коснулась былин?
Ерунда. Слыхал, что тело – из глины?
А для душ есть дорогой пластилин.
Но не вспомнить, как бы ты ни кумекал, –
Ибо кровь уже впиталась в песок, –
От кого в тебе есть пара молекул,
От кого – хороший, смачный кусок.
Полны кащенки царей-полководцев,
Но ни в ком из них – ни капельки лжи,
Ведь любой, хоть раз рождённый под Солнцем,
Всеми жившими под ним одержим.
Каждый скачет, словно мячик для гольфа;
Жизнь – не поле, да не клюшка – коса.
Кто хитрей – идёт в вампиры-вервольфы,
Пролонгирует апгрейд телесам.
Кто богаче – в заморозку, едва лишь
Три морщинки засечёт у виска...
Ты всего лишь человек.
Ты бухаешь.
Это значит – существуешь пока.
Только Царство обретается – Силой –
Встать у неба против горла ребром.
И не верь ты в эти сказочки, милый,
По беззубо-доходное добро.
Это просто из надземных колонок:
«Баю-бай», – несётся в вечной ночи...
Так что ты молчи, как рыба, ягнёнок.
Делай дело: рой подкоп и молчи.
* * *
Душа – это ящик, в котором кончается место,
И столько побитого молью скопилось на дне,
Что хочется просто забраться в уютное кресло
И тихо дремать. И прекрасное видеть во сне.
Летать между звёзд, оборвав поводок кислорода,
И трогать скопленья галактик незримой рукой...
Нет, дух не забудет, что он – не землянской породы,
Но женского рода – душа. Ей потребен покой.
Куда ей – носиться за духом в далёкие дали
И мерить чужой, непонятной вселенной края...
Душа – это ящик, в который так дружно сыграли
Мы – духи, знакомые с лёгкостью небытия,
Привычные жить без говядины и керосина,
Супружеских уз и надгробных торжественных плит...
Душе эта лёгкость воистину невыносима,
Её от присутствия духа трясёт и тошнит.
Сиятельный принц – он ведь может припомнить былое –
Как сдуру холопы её на престол возвели.
Она – только связь между небом и тёплой землёю,
Ей нечего связывать, если не будет земли.
Ей незачем быть и казаться возвышенной, если
Вернётся домой прошагавший сто тысяч дорог.
...Так лучше смертельно устать и устроиться в кресле –
И грезить о вечном...
И крепко держать поводок.
* * *
Мир настойчиво учит не видеть в себе греха,
Повторяет: «Халва», – и во рту становится слаще.
Но вторая серия фильма всегда плоха.
Не вторая, так третья. И дальше – по нисходящей.
Возрождения, новые шансы... Фальстарт, разбег...
Мир даёт тебе поводы, смотрит в глаза: «Ну как ты?»
Мир пытается снять вторую серию по тебе –
Не давайся.
Дерись, ломайся. Срывай контракты,
Требуй номер с джакузи и синими лошадьми,
Саботируй беседы с братвой, заседая в дабле...
Ты же знаешь: за эту дверь – только шагни, –
Тут же в лоб – хорошо, если в лоб! – приласкают грабли...
Варианты известны: плюс-минус Главный Герой
В расписных декорациях энного тысячелетья...
Но от имени той, что ступила на твердь второй,
Я спрошу: ну и как тебе в паре работать – с третьей?.. –
Исповедуя правила, что изложил Главреж,
Объясняя про съёмки... про съём... про правила съёма...
А по правилам правду, родной, сколько ни режь, –
Всё одно – по сценарию очередного «Дома»,
Будь он «два» или «стопицот миллионов сто»,
Это шоу – реалити, если смотреть нетрезво.
А ведущий – ну, тот, кто правит... сам знаешь кто...
Он уверен, что ты на вписку, а не проездом:
Снова дубли... и грабли... и обля! – обратно в лоб...
Стоп! –
...прикинутая слегка человеком ветошь...
Отсмотри напоследок ряды бесконечных проб
И скажи, наконец, – себе, – что уже не веришь,
Как затёкшая в теле душа простирает руки
К порожденью фантазии Мориса Метерлинка...
Кто мяукнул «Мотор!»?
Уберите камеру, суки.
Здесь нельзя снимать.
Это частная вечеринка.
Такое счастье...
Мне так нужна несчастная любовь! –
Чтоб связывать хотя бы пару слов.
Чтоб их хотя б выталкивать из горла.
А тут счастливой – как шарахнет в лоб,
И по лбу... и в дыхалку... –
ну, попёрло!
Всё, муза в коме – не позвать врачей.
Сжигаю горечь прожитых ночей,
Чтоб в дело всё, чтоб подчистую – в топку!
И слог всё жарче, строки – горячей,
Кастальский ключ, как с горных круч ручей,
Бурлит, ревёт, обваривает глотку,
Грозя её не понарошку сжечь.
...Да что ты гонишь, Настя, это желчь, –
Кастальский ключ имел отличный градус!
Любовь же, как всегда, не терпит лжи;
Ей, как всегда, с прибором положить,
Беду она приносит или радость.
Она бытует в нас, как паразит,
Неспешно пролагающий транзит
Через живые души человечьи,
Ходами прогрызая их насквозь,
Как ржавый гвоздь, дробящий кисти кость,
Нацеленный не в доску, а в предплечье... –
Такое счастье выпадет душе.
А что до райских кущ и шалашей,
Блаженства, неги ласковой... – да бросьте!
Но мы выносим это, не скуля,
И подпеваем бравое ля-ля,
Замкнувши боль на центр удовольствий.
Довольно.
К недовольству нет причин.
Поём, лажаем, шепчем ли, молчим –
Всё ей в прокорм,
Всё ей одной во славу.
Так что чело печалью не кручинь –
И брось искать кастальские ключи:
Парнас – вулкан. Он извергает лаву.
Ну всё, не плачь. Не бойся. Не молчи.
* * *
Не пиши о земном.
О земном – без тебя напишут.
Так напишут, что спросишь: «Где это?!» –
«А у нас!»
Слишком много влюблённых в жизнь,
не смотрящих выше,
Слишком много оставивших Родину –
про запас.
Удержись за неё –
настоящую, основную,
Без границ, конституций,
скинхедов, царей, гэбья.
Мертвецы – мертвецам.
Эта чаша их не минует.
Напиши о другой –
приготовленной для тебя.
Вспомни: светлое небо.
Господь поутру весёл,
Треплет за уши мелких,
напутствует уходящих.
И ты знаешь,
что снова вернёшься к Нему за стол,
А как выйдешь – так кажется:
ищешь – да фиг обрящешь.
Нет дороги на Родину –
сколько б ни гнать коней,
Нет своих среди тел,
обернувших собою души.
Здесь забыли о ней.
Здесь никто не грустит о ней,
За неё принимая
различные части суши.
Принимая за веру –
трусливый отказ понять,
Принимая за смысл –
приключения рук и чресел...
Нет дороги на Родину –
сколько б гусей ни гнать,
Нет своих среди душ,
на которых ветвится плесень...
...Ах, страшилки-ужастики
в лагере перед сном...
«Забери меня, папа...» –
и дождик стучит по крыше.
Напиши о хорошем. О добром.
А о земном –
Не волнуйся, найдётся кому.
Без тебя напишут.
* * *
Почему ты ешь веник, зверюга?!
Аль мы рыбы тебе не даём?
Али с грубой клетчаткою туго
В организме пушистом твоём?
Али вискаса в доме нехватка?..
Ну скажи, это видано где ж?!
Я тебя призываю к порядку,
А ты слушаешь, рыжий, да ешь!
Не могу вечерами заснуть я –
Всё пытаюсь понять: без балды,
Чем вот эти корявые прутья
Лучше всякой хорошей еды?
Ты же ведь не бобёр, и не лемминг,
А смотри: грызунам-то под стать!
И тобою обглоданный веник –
Просто стыдно ж гостям показать!
Вон – тушёнка на блюдечке тухнет,
Валерьянка не пита стоит...
Почему ты – как сунешься в кухню –
Вечно мордою в веник зарыт?!
Неприглядная эта картина
Наблюдается с самой весны...
Почему ты жрёшь веник, скотина?!
Ну пожалуйста, мне объясни!
...Но решение этим вопросам
Я нашёл. Уже всё на мази:
Веник – фтопку. Приду с пылесосом.
И попробуй его погрызи!
Двадцать лет спустя. Монолог
Итак, моя радость, подай мне бензопилу,
Которая пашет на солнечных батарейках.
Она застоялась, как верный сурок, в углу.
Как лишние миллионы в руках Корейко.
Довольно гонять косяки невесёлых дум –
Мол, в этом паршивом мире всё слишком просто.
Пойдём, моя радость, в седой допотопный Doom,
Шугнём для порядку седых допотопных монстров.
Они там не знают, который век на дворе,
Не в курсе, что главный злодей сто раз обезврежен...
Пойдём-ка и врежем рок в этой дыре.
И ролл, моя радость, и ролл непременно врежем...
Ну что ты хочешь?! – чтоб бабушка запила?
Пошла охмурять дедов или малолеток?..
Ну нет... Если в доме присутствует бензопила,
Ей следует дать спилить пару крепких веток.
Нарезать лапши из летучеголовых стай,
Проветрить кишки зомбакам,
Помочить в сортире...
Пойдём, моя радость.
Снимай этот шлем, снимай...
Ещё залетишь там – в своём виртуальном мире...
* * *
Обречённый на жизнь
не расходует время на драки,
Не пытает гадалок,
не просит халявы с небес,
У него за спиной –
двадцать две ездовые собаки,
Но растаял весь снег –
и теперь лишь пешком через лес.
Всё легко и светло,
и любая дорога открыта;
И теперь он – Король,
не какой-нибудь там Следопыт...
Кто другой – чуть чего –
скажет «Ой!» и откинет копыта;
А ему так нельзя:
у него уже нету копыт.
Это вам хорошо:
радикальнейше левым и правым,
Вечно спорить, кто прав,
а кто лев; кто орёл, кто змея...
А ему так нельзя:
он уже ознакомлен с уставом,
В коем к первой статье
отсылает вторая статья.
При движенье по волнам
держась неестественно прямо
И являя собой
два ответа на вечный вопрос,
Он глядит с изумленьем
на ваши трагедьи и драмы
И не может поверить:
неужто вы это всерьёз?!
Неужели скакать
то по бабам, то вовсе по коням,
Представляет для вас
объективно реальную жесть?..
Обречённый на жизнь –
до поры одинок и непонят.
Но он вас подождёт.
У него теперь время-то есть.
Он и сам был таким,
когда, снега не тронув следами,
Мимо ржавую кто-то пронёс
на заплечье косу,
И бессмертье обрушилось –
резко, не предупреждая,
Где-нибудь по дороге в столовую,
в третьем часу.
* * *
Раненым эхом военного горна
Тихо в крови растворяясь,
Медленно – копится – катится – к горлу –
Ярость!
Предков ли древних, кудлатых титанов –
Бунт – вызревает – в мышцах;
Тянется, кожу взрывая, упрямо –
Выше! –
В праведном – или неправедном гневе
Все загражденья рушит...
...Что я забыла там, в слякотном небе?! –
Душу?..
* * *
Мир – это вечный туман. Все константы шатки.
Пару шагов шагнёшь – а проходишь пять.
Позднее утро. Ёжик звонит Лошадке
И говорит: «Не достало тебя – пахать?»
Ветер ленивый сухую листву ерошит,
Бэтмен кружится над лесом, как некий знак.
«Очень достало, – Ежу отвечает Лошадь. –
Очень-преочень. Не представляешь – как».
Звон подстаканников. Стук каблуков – за кадром.
Филин глядит в колодец, но видит лёд.
Ёжик заходит в туман на четыре ярда
И уточняет: «Ты слышишь меня? Алё!»
Лошадь кивает. Воздух похож на студень.
Волны от жестов расходятся полчаса.
«Ты представляешь, здесь, кажется, ходят люди!» –
«Что ты?!» – «Серьёзно. Я слышала голоса», –
«Не обращай внимания, это глюки», –
«Экий ты скептик, однако...» – «Да, я такой».
Воздух крадёт шаги, поглощает звуки,
Млечное марево стелется над рекой.
Чуть улыбнёшься – и солнышко вдруг проглянет,
Чуть опечалишься – тут же начнётся дождь...
Людям не стоит шарахаться здесь, в тумане.
Мало ли что случится, пока ты ёж.
* * *
На Голгофе бы тоже –
жевали чипсы
И лакали «Клинское» –
что с нас взять...
Ты ошибся, Господи,
Ты ошибся.
Нас не стоило, Господи,
создавать.
Бесполезные годы –
сто раз по двадцать.
Если я не права –
намекни, пойму...
Мне же свойственно, Господи,
ошибаться:
Я ж по образу, Господи,
Твоему.
* * *
Я последнее время смотрю с изумленьем в тетрадку:
Кто в ней пишет ночами, ваяет из строк этажи?!
Почерк вроде бы мой. Но, отточенный, ровный и гладкий,
Слог становится злым, и сухим, и всё больше чужим.
Заповедные тропки фантазий кривятся в прямые,
Вдохновения трепет священный сводя к ремеслу,
И словцо шоколадно-фруктовое – «шизофрения» –
Мне всё чаще ласкает взыскательный внутренний слух.
Всё вершится по правилам камня, бумаги и ножниц -
До тех пор, пока сборочных точек не больше, чем три.
Но, позволив натуре своей многогранность и сложность, –
Ожидай революций и прочих тусовок – внутри.
Побеждает – сильнейший. Он может быть мудр и спокоен,
Справедлив, милосерден и щедр... не судя – не судим...
Только все эти прелести – ломаной... флэшки не стоят
Перед тем, что в итоге он должен остаться один.
И, раз должен, – останется. Пирровой горечи полный,
Стопроцентный триумф зафиксирует Хаос-статист,
Из глубокой насмешливой тьмы наблюдая безмолвно,
Как в давилке души – без малейших попыток спастись –
Погибают поэты, бомжи, алкоголики, гейши, –
Бесполезная, сентиментальная голь и рваньё –
И из воплей и хруста – встаёт одинокий Сильнейший.
И находит тетрадь.
И глядит с изумленьем в неё...
Особенности жаргона 2000-х
Яркий лучик бьёт наотмашь
По седому январю.
Ты такой – стоишь и смотришь.
Я такая – не смотрю.
Ветер явно дует с юга:
Воздух – хмель и волшебство.
Ты такой: привет, подруга!
Я такая: чё-кого?
Я иду неторопливо,
Мне бы надо на трамвай...
Ты такой: давай по пиву!
Я такая: ну давай...
Пиво, джин, коктейль, текила...
Тают зимние снега.
Ты такой: прикинь, чё было!
Я такая: ни фига-а!
Солнце каплями стекает
По сосулькам, льёт рекой...
Ты такой... а я такая:
Ты какой-то не такой!..
Зря надела каблуки я,
Нынче б – в ботах, и в плаще...
Мы такие... никакие.
Никакущие ваще!
Слишком человеческое...
Массаракш...
Если эта планета покрыта башнями,
То не зря мы их сносим
Себе
Каждую пятницу,
Сокрушаясь потом
И открещиваясь от вчерашнего –
Мутно-страшного,
Продолжая к нему же пятиться.
Человеческое –
Не лечится освенцимами,
Грязью, подлостью, ложью, –
Ничем вообще не лечится.
Поголовно,
Подушно,
У каждого –
Абстиненция.
Всепланетная ломка
По этому –
Человеческому.
И казалось бы –
В чём прикол,
Ну за что держаться-то?!
За вот эти мешки
С ограниченным сроком годности?.. –
Приходящие в ветхость
От лёгенькой радиации,
От несчастной любви,
Чумы
И излишней скромности?!..
Правда в мир пробирается крадучись –
Снами, фильмами,
Сквозь посты преисподней
С коптильнями и котельными.
То, что нас не убьёт –
Нас не сделает слишком сильными.
Мы привыкли.
Нам дозы как раз и нужны –
Смертельные.
Если даже из рая нагрянет
Спецназ с заданием
И слезинку последнюю детскую вытрет насухо,
Мы найдём, из чего
Выжать новый запас страдания,
Дань почтенья отдав –
Вместе с форою –
Захер-Мазоху!
Не выискивай синим взглядом своим доверчивым,
Где же вражеский центр,
По привычке затвором клацая...
Нет здесь башен, мой мальчик,
Громить абсолютно нечего.
И поэтому – шансов нет
Отключить трансляцию.
* * *
Ночью
Мир,
Освободившийся
От людей,
СТановится наСТоящим –
И так СТоит.
Отдыхает, стряхнув человечий настырный день,
Обретая наспех свой изначальный вид...
В этой глуши, где ни фонарей, ни витрин,
Но пыль на тропинках – осыпанный звёздный свет,
Я живу в квартире под номером 23
И примерно на столько себя ощущаю лет.
Пень в виде чёрной собаки меня поутру
Провожает тяжёлым взглядом за поворот.
Если представить, скажем, что я не умру
Ещё лет 400 – веришь? – он оживёт.
Мог бы и раньше – в лесу, вдалеке от глаз;
А во дворе – пень пнём...
Впрочем, суть не в нём.
Просто – когда начинается третий час,
Жизнь оживает – и делает ход конём.
Будешь безмолвен – возможно, увидишь, как,
В землю вминая лапы, шурша листвой,
Ночь –
пантера, спущенная с поводка, –
Резвится, звенит созвездьями, ловит свой
Хвост.
Изо всех щелей вытекает тушь,
Масляный воздух лунным пронзён ножом...
Таинство шагом нескромным – только нарушь, –
Каждая тень в упор промолчит: «Чужой!»
Мир уже начал шататься в основах, плясать и плыть,
Резкость настройки сбивая, ворчать, скрипеть берестой,
Влажно дышать, глубины добавлять в углы
Зрения. И, чтоб остаться снова пустой,
Улица пропускает тебя: «Скорей проходи!»
Но ты не спешишь. Ты знаешь свои права.
И дерево прямо по курсу –
Один в один –
Туманность
«Конская
Голова»...
Сторожам всех времён и народов посвящается...
Сторожа – жильцы иного мира, –
Где заметней мелочей значенье,
Где пространства делаются шире,
И секунд прозрачное теченье
Тишиной раздроблено на струи;
И случайным звукам пышным эхом
Есть где разбежаться врассыпную –
И друг другу не служить помехой...
Сторожам известны тайны ночи
(Ночь и день – две разные планеты!):
Как весь мир на время обесточить
И подправить схемку до рассвета –
Может, по расчётам хитромудрым,
Может, по заданию из Центра, –
Чтобы новый мир явила утром
Горизонта алая плацента...
Сторожей разбросанное братство –
В редких окнах маячки стоватток,
Утонувших в темноте глазастой
Спящих городов сухой остаток...
Снова – до утра качать в ладонях
Мир – и чай горячий в блюдце мелком, –
И, облокотясь на подоконник,
Счёт вести летающим тарелкам...
© Анастасия Русских, 2010–2018.
© 45-я параллель, 2018.