К даме в чёрном
Оглядел себя в стекло – нищета я
Я живу легко годов не считая
Сколько прожил зим и лет я не знаю
Но друзьями я ещё узнаваем
Лес стоит угрюм и зол весь в тумане
Я приник к его стволам будто к раме
Что там прячется в судьбе за горами
Поучаствую ли я в мелодраме
Я в краю своём родном заозёрном
Подружился невзначай с неким чёртом
И растёт с тех пор костром иллюзорным
Восходящая любовь к даме в чёрном
Гуси-лебеди
Как он кричал!! С поломанным крылом
Не будучи силён подняться в небо…
Он, раненый безжалостным стволом,
Когда-то гордый, будто им и не был.
Кричал истошно, жалко как дитя,
А стая всё кружила круг прощальный…
Тот птичий стон я помню, век спустя,
Оставшись одиноким в тёмной спальне.
Прошлый век
Прошлый век!! Какие снимки нафиг?
Чёрно-белый старый мир убогий…
Мой альбом затёртых фотографий
Цифровых не ведал технологий.
Я гляжу в пространство с интересом,
Мне всего лишь полгода от роду,
Вырасту поэтом и повесой,
«Тунеядцем» питерской породы.
Многое кармически отрадно,
Увядание сочту за наслажденье,
Что, давление немного?.. Ну, да ладно –
Напишу о том стихотворенье.
Всё, что пожелалось, то случилось,
Отдохнуть усталый разум просит…
Что бы ты хотел? – скажи на милость!
Неспроста же наступила осень.
Раздумье
Чтоб ставить памяти рекорды,
С утра проветривайте мозг,
Решайте ребусы, кроссворды,
Предупреждая свой склероз.
У каждого своя «тусовка»,
Свои фальцеты и басы…
Я тренирую мозг рифмовкой
В свои досужие часы.
А если образ в зыбкой близи
Поманит памятным перстом,
Взойдут стихи…
Картины жизни
Диктуют сагу о былом.
Жизнь коротка … Неважно сколько
Тебе отпущено годов,
Летит удалая двуколка
По-над обрывом вещих снов.
Что остаётся после тризны,
Когда закончится весь шум,
Во что я верю днесь и присно* –
Есть плод трудов и пепел дум.
___
* днесь и присно – сейчас и всегда
Освобождение *
Памяти Герды Вайсман
и лейтенанта Курта Кляйна,
её спасшего и прожившего с ней
в браке более полувека
Последний год войны в Европе…
Ещё солдат сидит в окопе,
Уже безрадостно быть немцем,
Но жив, глотая дым, Освенцим,
И нет надежды на спасенье
Намеченным на истребленье.
Погожий день, почти весенний.
Из полусумрака строений
Смотрели на печные трубы
Полуживые полутрупы
И ждали час, когда команда
Придёт от обер-коменданта.
………………………………………..................
Свистящий звук пронёсся пулей,
Затем ворота распахнулись,
Слышны знакомой речи звуки,
И гимнастёрки, лица, руки…
И крик!
Но это не конвой:
– Откликнитесь! Есть, кто живой?
………………………………...............
На лейтенанте ряд наград,
С плеча свисает автомат,
И девушка, легка, как птичка,
Полупрозрачна, астенична,
Едва очнувшись от кошмара,
Промолвила: «Рубинчик Сарра».
И неожиданный ответ:
– И я еврей, Давид Хает.
P.S.
И кто сегодня даст ответ:
Не повторится ли сюжет?
___
* «Работа делает человека свободным» – надпись на воротах Освенцима (Аушвиц)
Для тех, кто верит
Пора Душе очнуться от соблазна
Свой срок безмерный провести в кольце
Земных забот – не столь благообразных,
Чтобы блистать в торжественном венце.
Да, есть услада в этой жизни бренной,
И неизвестность манит и страшит,
Но Души обитают во Вселенной,
Которая Творцу принадлежит,
И просто возвращаются из ссылки,
Пройдя свой путь и опыт обретя…
Так мудрый джин, намаявшись в бутылке,
Вдруг вырвется на волю, век спустя.
Ликует люд, судьбы ломая крылья,
И я в итоге непрестанных дум
Сдаю в утиль, уставши от бессилья,
Своей Души поношенный костюм.
Легенда о Трезоре
– Блокада Ленинграда быль иль небыль?
– Как смеете? – Кощунственный вопрос!
– Я в Ленинграде в эти годы не был –
Меня к Уралу скорый поезд нёс.
Шёл на восток состав, борясь с одышкой,
Тянулась колея лесов и рек,
Мне повезло, что ни одна бомбёжка
Не оборвала этот тяжкий бег.
Я выжил и вернулся. Горькой правды
Не отыскать о тех сороковых,
Давно истлели списки, даты, факты,
А тех, кто знал, тех не сыскать в живых.
Суровое бесчувственное небо…
Жизнь не купить на жалкие рубли,
Сто двадцать пять «блокадных» граммов хлеба
Спасти от лютой смерти не могли.
А на окраине, где ряд домов и дачи,
Жил в доме пёс по имени Трезор,
Он до войны был нелюбим, тем паче,
Что был Трезор на ловлю кошек спор.
Но вот беда сошла на ленинградцев.
От голода (подумать-то грешно)
Весь этот дом – семей, поди, двенадцать –
Всех кошек съели… Съели уж давно.
Их, видимо, ждала плохая участь,
Включая стариков, старух, детей,
Сойти на нет, голодомором мучась,
Но стал Трезор спасителем людей.
Он истощал, но было сильным тело,
Лежал и думал, а потом исчез…
Никто не знал – Трезор ушёл на дело,
На ловлю зайцев в пригородный лес.
Он возвращался каждый день с добычей,
В зубах по зайцу принося домой…
Все выжили, делясь друг с другом пищей,
А сам Трезор питался требухой.
История забудется не скоро –
Стоит у дома памятник Трезору.
Набат
Томас Мальтус предсказал вслух:
станет много нас, как тех мух,
и, пророча, не жалел фраз,
чтоб избавиться от нас враз…
и по шарику ползёт страх,
будто нам не пережить крах.
чёрный белому утёр нрав,
а кто беден, тот всегда прав,
шёпоток потёк от них к нам,
что трещит оно по всем швам:
ты привит, а тот, кто нет – враг,
даже если он тебе брат.
хоть горбись, а хоть кого горбь,
но погрузится весь мир в скорбь,
скоро роботов придёт час,
чтобы жить начать взамен нас,
им не надо никаких льгот,
всё, что нужно, это пин-код.
но пока сменяет день ночь,
прогоняю свою мысль прочь,
и гудит мой, как набат, зов:
как бы нам не наломать дров!
а ещё молю вас усмирить сплин…
Homo! Sapience ли мы, блин?
Пикник
собрались на пикник долгожители
озадачены долей своей,
неизбежностью близкой обители,
где покоится много друзей.
проводив в лучший мир одноклассников,
вспоминают проделанный путь,
откровения умерших классиков,
им открывших высокую суть.
лучший отпуск, победы футбольные,
и рыбалку, и стук домино,
увлеченья и мысли крамольные –
всё, что было судьбою дано.
часто признаны, изданы, избраны
(если вдруг приглянулись богам)
доживают те роли, что сыграны,
и на сценах, и так – по углам.
с пущей гордостью в роли наставников
представляют бездетным дедам
фотографии маленьких правнуков,
повторяющих дедовский штамм.
им привычно о прошлом рассказывать,
подремать, посмотреть сериал,
вечерами кроссворды разгадывать,
принимать по ночам люминал…
собрались на пикник долгожители.
Возрастные явления
Кто-то не может подняться по лестнице,
Кто-то не помнит, что было вчера,
Этот в любви объяснился ровеснице,
А у другого с простатой беда.
Жизнь пролетела – вот самое главное,
Немощность? Это уж как повезёт…
Не паникуйте, друзья мои славные,
Всё образуется – старость пройдёт.
Мой милый старый дом
Я пережил тот дом, где я родился,
Где детство, юность, страхи и любовь,
Тот северный, до боли милый кров,
Где познавал и в первый раз напился,
Где позже начинался как поэт,
Где изучал по шрамам жизни складки,
Где в «тяжкие» бросался без оглядки...
И вот, того уж дома больше нет.
А есть огромный мир с его нуждой,
С его погоней за куском наживы,
Где каждый лжёт и напрягает жилы,
А жизнь сама – один большой отстой.
Я доживаю жёсткий век с трудом,
Как мне претят своей породой люди!
Люблю собак... и кто меня осудит?
Хочу назад, в мой милый старый дом.
Не мой век
Всю ночь ворочаюсь и не смыкаю век...
Чужим мне оказался этот век.
Зачем живу, зачем пишу стихи я,
Когда вокруг враждебная стихия?
В носу кольцо у девушки торчит,
Что придаёт ей очень странный вид.
Политика безумная горчит,
А тут ещё... ну, как его? Ковид!
А как вам нравится калифорнийский пляж?
Там сердце входит в бешеный форсаж,
Там все татуированы до жоп,
Я так таращился, что получил ожог.
В недавний мой непросвещённый век,
Любой в наколках – непременно зэк.
Зато у каждого в ладони телефон,
Но что прибавил к интеллекту он?
А в старину (достойно удивленья)
Мы ведали таблицу умноженья.
И живопись, конечно, не моя,
И музыка – не трели соловья,
Литература мне не по нутру...
Не мой он, век, в котором я помру.
Между прочим
Мы никогда не ставим честность на кон,
Хотя порой извилиста дорога…
Считаем компромисс постыдным знаком…
А совестью считаем голос Бога.
Блюдём законы, помним о приличьях,
Не предаём, не лжём, не сквернословим…
И в этом осязаемом отличье
Сочувственные взгляды часто ловим.
Усилить контроль
Живёт поколенье евреев,
Прошедших сквозь счастье и зло,
Но ценим ли мы, что имеем,
И знаем ли, как повезло…
И впрямь, невзирая на войны,
Случалось ли, чтобы вот так,
Без гетто, погромов разбойных
Прожил и богач, и бедняк.
Мы пороты чуть, несомненно,
И был «гегемон» нам не рад,
Но призраки жертв убиенных,
Сожжённых, закопанных в ад,
Мы видели только с экранов…
Местечек еврейских кошмар,
И судьбы распятых марранов,
И Бельцы, Освенцим и Яр,
По счастью, не наш личный опыт,
Не наши кошмары и боль…
Но бдите, евреи Европы,
Израиль, усилить контроль!
Конец пути
Наш мир меняется – хотим мы или нет.
Уже пропали признаки былого,
И другу моему уж много лет
Мерещится «Последний день» Брюллова.
Исчезли благородство, честь и стыд,
Всё то, чем дорожили наши предки,
А молодёжи непохожий быт
Нам ест глаза, как дым завесы едкий.
Сегодня ни представить, ни понять,
Зачем уметь науке «много гитик*»?
Идёт война… И на кого пенять
Дознается философ, но не критик.
Неоднозначно всё. Кто даст ответ
Куда летели человечьим роем?
И долго ли маячить будет свет
От спутника, что мы зовём Луною?
Наш опыт прошлого, умевшего любить
Людские существа за их не праздность,
Прогресс сумел по сути изменить,
Взяв за основу целесообразность.
И в будущем для нас пространства нет,
Мы лишние, нам обломали крылья,
В тупик заехал наш кабриолет,
Места в ракете лишь для камарильи.
Что ж, роботы, подкрался ваш черёд
Для кодов, чипов, прочих «аватаров»,
Но песню под гитару кто споёт?
Кто снимет фильм с названьем «С лёгким паром»?
___
*«Наука умеет много гитик» – крылатая фраза, поговорка, в которой
не нужно искать смысла, поскольку слово «гитик» смысла не имеет
Диптих Слеза
Девушка и поэт
Может, мне приснилась эта малость,
Что в июльский деревенский зной
Девушка и солнце искупались
В тазике с колодезной водой.
Вот она целительную влагу
Зачерпнула бережно рукой…
А слеза поэту на бумагу
Вдруг упала буквой прописной.
Фея и портрет
Фея ранним утром из колодца
Зачерпнула ковшик с бирюзой.
В нём купалось молодое солнце
Вдребезги разбитое слезой.
Будучи искристою, святою,
Та слеза не знала горечь лет…
И была та фея молодою,
И прекрасен был её портрет.
Изгнание
Желание прошло писать стихи…
К чему страданье бередить пустое?
Поможет ли замаливать грехи,
Когда душа – пристанище застоя?
Библейские крутые виражи,
Средневековья мрачная дорога –
В преданиях… Но, память освежив,
Поймём: и мы восстали против Бога.
Смешалось всё! Нет более преград
Для ханжества, убийственной морали,
И нынешний безумный демократ
Обман от правды отличит едва ли.
Мы с ярмарки, на грани выживанья,
Ничтожных предпочтя себе кумиров,
На самой низкой частоте сознанья
Приблизили момент крушенья мира.
Так что скажу потомкам в назиданье,
Собрав осколки рифм в разбитом теле:
Нам суждено ещё одно изгнание…
Не из Эдема – из Земной купели.
Лекция о международном положении
Поднялась опять со дна
Страсть к насилию. Волна
Чёрной зависти и смрада
С призраком полураспада
Страх наводит на страну,
Рвёт последнюю струну,
Исторгающую крик…
Это гибнет материк.
Наших бед ретроспектива –
Горе местного разлива,
Ибо близится глобальный,
Грозный, межконтинентальный
Перекрой и передел –
Откровенный беспредел…
И адепты лженауки
Запустили вирус, суки.
Ими принято решенье
Поубавить населенье
Разных второсортных наций,
Да при том, без радиаций.
Так какого ж вам рожна?
Катастрофа не страшна,
Чтобы отвратить финал,
Томас Мальтус предсказал.
Наши СМИ (не без изъяна)
Проповедуют с экрана
Ежечасно, громогласно
Весть о том, что жизнь прекрасна,
И что вскоре гений Маск
Всех отправит жить на Марс…
Молчание – золото
Не так уж важно, чем я был ведом,
Когда вещал, в речах не зная меры,
В них были правда, выдумка, химеры…
Как часто я судил себя потом.
А вот о том, когда не без труда,
Установив молчания регламент,
Свой усмирял горячий темперамент,
Не сожалел почти что никогда.
История Любви
Жизнь измеряется не числом вдохов-выдохов,
а моментами, когда захватывает дух!
Джордж Карлин
Он полюбил богиню красоты…
Сам ростом невелик, горбат, но гордый с виду –
Она ж, холодная, как та Кариатида,
Скользнула беглым взглядом с высоты.
Капризным был её надменный лик,
По сердцу полоснул холодной болью,
Но разум не желал смириться с ролью,
Его пленили стать, походка, шик…
Однажды смелости набравшийся горбун
Поведал ей историю рожденья,
Когда к нему по воле провиденья
Явился вещий старец и колдун:
– Тебя, красавца, озарит любовь!
Избранница твоя – крива, горбата…
Но крикнул я: «Постой, возьми всё злато,
А горб уж мне, злосчастному, готовь!
Не гоже женщине всю жизнь убогой быть,
Я стану горб её с достоинством носить,
Сумею победить судьбу урода,
Как превозмог когда-то Квазимодо».
И грянул гром с небес! Застыли оба…
Она слезинку с трепетных ресниц
Смахнула, пред мужчиной павши ниц,
Став верною и любящей до гроба.
© Анатолий Берлин, 2015–2022.
© 45-я параллель, 2022.