* * *
В Начале было Слово – а затем
вершилось Дело.
В некотором смысле
свершаемому не хватало мысли.
А мысль витала в чёрной пустоте.
Она неслась неведомо куда –
стремительно – неведомо откуда
свидетельством нечаянного чуда:
в глуши Вселенной родилась звезда,
и небосвод родился голубой...
Летела Мысль – и превращалась в строчку.
Потом, сжимаясь в маленькую точку,
Вселенную наполнила собой.
Что Слово есть? Упавшая звезда.
Сгорело Слово, пролетая мимо.
Но Слово – силой Мысли – обратимо.
А Мысль – необратима.
Никогда.
* * *
Муки творчества?
Да разве это – муки?
Это – листья, разрывающие почки.
Это – вдруг – в слова собравшиеся звуки,
Это – вдруг – слова, собравшиеся в строчки.
Это – больше. Это – новое рожденье
Самого себя
в тревоге и печали,
И от всех тревог и мук освобожденье,
Если звуки ни полслова не солгали.
4.11.88
* * *
Клетки наших желаний – тесны.
Птицы наших надежд – подневольны.
Для сердец с затаившейся болью
потепление – признак весны.
За мгновение, данное нам,
понимаем: кончается вечность,
и приходим в итоге конечном
к тем, остывшим уже, очагам,
где пьянит нас и греет порой
наш холодный и трезвый рассудок.
Мрачно шутим: мол, нам не до шуток,
мы так заняты глупой игрой –
всё на головы ставим слова,
ставим опыты, ставим вопросы.
Всё так странно у нас, так непросто –
просто кругом идёт голова.
Вот бы нам себя так приучить –
может, этим хоть что-то исправим? –
выполнять исключенья из правил,
а о правилах – просто забыть.
Это – нить сквозь тревогу и мрак
прямо к выходу из лабиринта,
где возможен невиданный синтез
Мира, Правды, Любви и Добра.
…Ну а нам – всё б трезвонить с утра
в Службу Справок Собрания Судеб:
Что нам делать?
и что с нами будет?
Может, нам собираться пора?
Все морщинки собрав на лице
в ожидании добрых советов,
слышим вечное «ждите ответа»
и коротенький зуммер в конце.
Размышления поэта за токарным станком
(Индустриальный этюд)
Поэзия на шпиндель намоталась.
А что осталось?
Что-нибудь осталось?
Какая-то убогая строка?..
Бессвязные, разрозненные мысли,
беспомощные, в воздухе повисли,
и канут – станут жертвами станка.
Останется, наверное, немало:
холодный блеск покорного металла,
над коим власть непросто обрести.
А он сопротивляется, скрежещет,
но всё-таки по-новому заблещет.
А впрочем – проще.
Просто заблестит.
Поэзии мало
1
Пoэзии мало.
В обыденной жизни поэзии мало,
хотя не однажды она нас вела и спасала.
Поэзии мало, а много – ненужного смысла:
всё больше царят в головах
семизначные числа.
Палитра смешалась, но вышел не серый, а красный…
Как было прекрасно,
когда мы бывали несчастны,
когда мы, помимо желанья, нуждались друг в друге,
и все расстоянья в пружину сжимались,
упруги.
2
Поэзии – мало.
Одной лишь поэзии – мало.
И надобно что-то чтоб с ней
по соседству витало,
чтоб мы этот факт осознали
и трезво и строго;
чтоб стало понятно,
что в жизни Поэзии
много.
3
Да, всё-таки много!
В обыденной жизни Поэзии много.
Порою она неказиста
и даже убога,
но всё же она украшает…
Ах, нет – устрашает,
верней – угрожает
всему, что нам в жизни мешает,
и тем превращает
любое движение в чудо –
от взмаха ресниц
до мытья недобитой посуды,–
и тем объясняет,
что всё это – только начало,
и чтоб осознать это чудо –
Поэзии мало…
* * *
Диночке Штивельман
И холод, и сырость.
Природа – на грани позора.
И грязь, и разор –
Очевидно, не случай – а участь.
И вялая роза упала из лапы Азора,
И, как ни крути, перевёртыш уже не получишь.
А роза упала…
А дождик, противный и меткий,
Бьёт, как по мишени,
По утренней свежей мигрени.
И в листьях дрожат от стыда, словно голые,
Ветки,
Как будто стесняясь рождённых от ветра движений.
И вроде бы так –
Календарь согласован с погодой.
И вроде бы всё по сезону,
Всё так, как и надо.
И всё-таки роза…
Из чуждого времени года
Растоптанный стебель –
Дитя неразумного сада…
* * *
...Что ж вы – падайте! С карнизов, парапетов,
минаретов, колоколен…
И с Небес,
и, утрачивая форму и приметы,
обретёте в невесомости свой вес.
С пьедестала, и с погоста, и с помоста,
и с подмостков, и с подножек, и во сне...
Духом, в ноги, в омут, в пропасть.
В детство – просто...
Ну же – падайте же!
Падайте!
В цене,
с ног, постов, платформ, мостов, балконов, башен
(хорошо закрыть глаза и так парить);
но падение в глазах любимых ваших –
вы сумеете его остановить?
И осколками сверкает ваша нежность,
как планету окружая вас в пути;
и паденье, как ни странно, неизбежно
превращается в движение светил;
и паденье по орбите продолжая,
и в падении верша свои дела,
ваши праведные души возвышают
ваши грешные небесные тела.
* * *
Опознанный летающий объект:
конкретный курс и высота полёта.
Каких-нибудь полпачки сигарет,
пока ты – пленник в чреве самолёта.
Каких-нибудь несчастных три часа –
а целый век не заглянуть в глаза.
Вонзаешься в синеющие дали –
как-будто Богу затянуться дали
серебряной сигарой в небесах.
Он выкурил её, не дёрнув глазом,
в одну затяжку –
и исчезла разом,
растаяла буквально на глазах.
* * *
Я вам напишу из далёкой страны
письмо на красивой бумаге
о том, что вы мне, как и прежде нужны, –
но сдержанным буду весьма,
и буду стараться ловить
налету
солёные капельки влаги,
чтоб вам не увидеть того, что стоит
за каждой строкою письма.
* * *
И ветви кактуса качались на ветру.
Возможно, это – ветер ностальгии.
А может – просто встал не стой ноги я
(а встану с «той» – и тотчас же умру).
А ветви кактуса на фоне облаков
Таинственны, изящны и нелепы
Как будто вышли из фамильных склепов
Живыми через множество веков...
26 сентября 1992
* * *
И ветра переток, и капля дождевая.
Бессонницы моей кибитка кочевая...
А. Кобенков
Столько долгих лет без родного слова,
без любви, без воздуха, без тепла...
Покачнулась жизни моей основа –
аж посуду сбросило со стола!..
Под язык таблетку, перо навскидку –
метишь в сердце пёрышком, как стрелой...
Лошадей! Карету!.. Да нет – кибитку.
И глаза зажмурить – и с глаз долой!
И несёшься в ночь,
от тумана злого не ища добра,
не уняв тоски.
Раскололась жизни моей основа,
как посуда – вдребезги, на куски...
И, как будто к прошлому непричастен,
сжал остатки будущего в горсти...
Раскололась жизнь, как посуда – к счастью –
И осколки некому подмести.
* * *
...и вспорхнула, как птица, душа.
Ей бы, дуре, гулять не спеша,
да поклёвывать просо,
и не солнцу навстречу лететь,
а в трудах повседневных потеть,
избегая вопросов...
Только птица породы иной
высоко-высоко надо мной,
беззащитна, ранима.
Я возьму у соседа ружьё
и шарахну дуплетом в неё...
С Божьей помощью – мимо!
* * *
Стали дни короче,
а ночи – ещё короче.
Наступило вдруг
Непонятное Время Года.
И сидят вороны,
безмолвно беду пророча;
и бредут по водам пророки,
не зная брода.
Вспять текут,
повинуясь
забытым давно законам,
реки памяти,
реки любви,
изобилья реки.
Тихим зовом,
недобрым словом,
картонным звоном
наступают вдруг
Непонятные Человеки,
и от счастья им
иногда становится плохо,
и они ведут себя
всё нахальнее и капризней...
Впереди – прожитая, в общем, уже
Эпоха.
Позади грядёт
Непонятное Время Жизни.
* * *
Олегу Шмакову
В развалинах старого дома
Друг друга случайно нашли...
Ни слова, ни вздоха, ни стона
Не выжмешь из этой земли.
Но, выйдя из общего строя –
Кто нам этот путь начертал? –
И там не успеем построить,
Как здесь не смогли ни черта.
И нет у нас нового дома,
И в старый уже не войдём –
Ни я, избежавший погромов,
Ни ты, переживший погром.
6-7.05.90
* * *
Коль вы – не кот, иль не кота знакомый,
вам не понять…
Чтоб избежать беды,
домашний кот, я ухожу из дома,
на всякий случай путая следы…
Мне, право же, ничем не досаждают
ни злые псы, ни полчища мышей;
и, в качестве кота, меня ласкают.
А лучше, если б выгнали взашей –
и расставаться было бы нетрудно.
Дыханье – чаще. Жизнь – на волоске.
Я – старый кот.
Я ухожу отсюда,
чтоб умереть от дома вдалеке.
Я в этом доме знаю каждый запах,
изгибы крыши, тайны чердака…
Монетку в зубы – и на слабых лапах
туда, где Лодка, Лодочник,
Река…
В тумане зыбком
берег незнакомый всё ближе,
в ореоле золотом.
Я очень стар. Я ухожу из дома,
чтоб смерть не посетила этот дом.
5.10.99 – март 2000
* * *
Толику Шварцману
Я примерял на себя этот мир,
и постиг
после бессчётных подгонок и новых примерок:
он мне велик.
Безнадёжно, безумно велик.
Только вот жмёт, как ботинок,
что меньше на пару размеров.
Боже, как тесен!
Пытаясь его разносить,
я разгонялся и бился по всем направленьям;
думал взлететь, но пока что приходится плыть –
в точности муха, попавшая в банку с вареньем.
Словно струну, я пытался его натянуть –
оборвалась и исчезла в межзвёздном тумане...
Я постоял, прикурил,
и продолжил свой путь,
мир унося, как коробочку спичек,
в кармане.
февр. – март 2001
© Анатолий Литманович, 1988 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.