Анатолий Нестеров

Анатолий Нестеров

Четвёртое измерение № 1 (241) от 1 января 2013 года

А мне казалось: я бессмертен...

 

 * * *

 

Сколько не допето в жизни песен,

дней сгоревших, улетевших вдаль…

Как пиджак, который стал вдруг тесен,

я отбросил мнимую печаль.

 

Хватит мне печали настоящей,

хватит дней осенних, чтоб понять:

всё равно бессмертны птицы в чащах,

жизнь прекрасна – даже без меня!

 

И когда грохочут летом грозы,

я беды от них совсем не жду.

Знаю я, что счастливы берёзы,

устремляясь листьями к дождю.

 

Знаю я: в нелёгком мире этом

счастье чередуется с бедой.

Жизнь – как бег во время эстафеты,

и у каждого отрезок свой.

 

* * *

 

Декабрь лютует, лютует,

и снег под ногами хрустит,

как будто зима салютует,

как будто бы осень грустит.

 

И в этих морозах суровых

понять и увидеть должны:

глаза – неизбежность сугробов,

душа – неизбежность весны.

 

* * *

 

Года минутами шурша,

блуждают где-то в мирозданье,

где бродят первые свиданья –

и в сны приходят не спеша.

 

И, в этой лунной тишине,

звезда щеки моей касалась,

а мне, наивному, казалось:

ты возвращаешься ко мне.

 

* * *

 

Правдивы только зеркала…

Они не льстят, не унижают.

Они бесстрастно отражают

и чувства наши, и дела.

 

Твой взгляд, из зеркала маня,

коснулся трепетно, чтоб снова

я ощутил – из времени другого

с надеждой смотришь на меня.

 

В том времени, где ты была,

мне недоступен мир зеркальный

такой чужой, холодный, дальний…

…Правдивы только зеркала.

 

* * *

                                

А мне казалось: я бессмертен!

Вот так и буду жить и жить.

И дням бесчисленным на смену

другие станут приходить.

 

Мы только в детстве вечно живы,

но подрастаем – и тогда

вдруг понимаем, что транжирим

невозвратимые года.

 

И вот однажды, среди ночи,

проснусь – и захлебнусь тоской:

о как пронзительно короче

стал срок, отпущенный судьбой.

 

И я пойму, что всё уходит,

что есть последняя весна.

И растранжиренные годы

мне отомстят за всё сполна.

 

* * *

 

Нине

 

В январе вовсю морозы,

мы опять в плену стихий.

Ухожу я в дебри прозы,

забываю про стихи.

 

Словно окна забиваю,

словно с прошлым расстаюсь.

Забываю, забываю,

лишь тебя забыть боюсь.

 

На душе слегка тревожно,

грусть, как изморозь светла.

И снежинка осторожно

на лицо твоё легла.

 

И мороза паутинки,

словно сети января.

В этой жизни мы снежинки,

чур, растаю первым я.

 

Лошади 

                                                                          

…Кони шли на дно и ржали, ржали,

                                                               Все на дно покуда не пошли.

                                                               Вот и всё. А всё-таки мне жаль их,

                                                               Рыжих, не увидевших земли.

                                                                               Борис Слуцкий

 

А всё же лошади те выжили…

Когда тонули корабли,

до берега добрались рыжие,

стряхнули воду – и пошли!

Они пошли бродить по свету,

пошли разгуливать печаль.

Мне кажется, свистит не ветер, –

а лошади – галопом – по ночам.

Они бегут от глупой смерти,

от океанской злой воды,

как убегает грусть от смеха,

как всё живое от беды.

Я их за городом встречаю,

пасутся мирно на лугу,

и, грустно головы склоняя,

о прошлом память берегут.

И поднимают к небу морды,

ведь небо – океан – родня…

…Я лошадей не видел мёртвых,

они бессмертны для меня.

 

* * *

 

На север, на север, на север

умчаться… Из дома рвануть

на сейнер, на сейнер, на сейнер,

чтоб в путь, только в путь, только – путь!

 

Чтоб море, бушуя, качало,

а счастье, как ветер, в груди.

Чтоб всё начиналось сначала,

хотя это всё позади.

 

Ударит солёной волною,

пошлёт поцелуи вода…

А там вдалеке, за кормою

летят, словно птицы, года. 

 

* * *
 
Отлит я совсем не из бронзы –
из речки, из леса, из слов.
Отлит я немного из прозы,
но больше всего – из стихов.
 
Оттуда, где страсти клокочут,
где чувство вина и вины,
где самые белые ночи,
где самые чёрные дни.
 
Где рифмы рождаются трудно,
грубит, огрызаясь, строка.
Оттуда, где часто – минутно!
Оттуда, где редко – века!
 
* * *
 
Хочу я перед дальнею дорогой
лишь об одном тебя просить:
забудь, что было! Прошлое не трогай!
Не стоит память ворошить.
 
Не стоит ворожить на тех обрывках,
что вдруг предстанут пред тобой.
Забудь печаль, надежды и улыбки –
что было некогда судьбой.
 
Всё вычеркни из жизни.
И внезапно
в глаза ударит новый свет.
…Лови губами призрачное завтра:
в нём нет меня –
в нём боли нет.
 
* * *
 
Друг у друга не просим участья,
нам чужое смешно торжество…
В жизни нет, к сожалению, счастья –
только временный призрак его.
 
И успехи смешны, и печали,
грустен жизни недолгой итог.
Всё сбывалось, о чём мы мечтали,
оказалось всё это – не то!
 
На каком, я забыл, перевале
(разве можно всё вспомнить опять),
счастье мы по пути расплескали,
а по каплям его не собрать.
 
* * *
 
Аллергия на осень…
Все куда-то спешат.
И листву свою сбросил,
не стесняясь, наш сад.
 
В небе грустно-осеннем
вдруг сверкнёт яркий свет,
словно в дни потрясений
бывшей радости след.
 
Он внезапен вначале,
как из прошлого весть.
Всё же в каждой печали
что-то светлое есть.
 
* * *
 
Уже утраты и потери
ко мне приходят по ночам.
Ещё скрипят с надеждой двери:
Открыть. Шагнуть. Бежать. Начать.
 
Уже за прожитые годы
сомненья по ночам берут.
Ещё предчувствие свободы
и счастья будит поутру.
 
И длится ночь зимой, и длится…
Старея, юный снег кружит.
И, кажется, когда не спится,
что эта ночь длинней, чем жизнь.
 
* * *
 
В эту зиму очень много,
много снега намело.
С небом сходится дорога,
всё бело, белым-бело.
 
Запорошены деревья,
снег и снег со всех сторон.
Я сейчас живу в деревне,
словно вижу белый сон.
 
Вдруг безмолвье нарушает:
«Но… живей… бери разгон».
Сани… Лошадь… Долетает
снег из пушкинских времён.        

* * *
 
Доволен я своей судьбою,
необходимое дано:
есть хлеб, есть изредка вино,
и небо есть над головою.
 
А что ещё мне в жизни надо,
чтоб быть счастливым на века?
…Меня касается твоя рука,
как в знойный день зелёная прохлада.
 
* * *
 
Я больше сюда ни за что не вернусь,
мечты, как всегда, обманули.
Пускай меня ранит безжалостно грусть
с упрямой настырностью пули.
 
Как мог я легко, безнадёжно пропасть
под шёпот ресниц и под шорох.
Теперь никогда, приоткрыв свою пасть,
меня не проглотит твой город.
 
Теперь нипочём, ни за что, никогда
не стану я пленником встречи.
Я общие наши с тобою года
швырнул в ненасытную вечность.
 
* * *
 
После обеда
я вышел на балкон
и увидел, как резвятся,
весело прыгая,
две собаки.
Играя и повизгивая,
они утверждали
вилянием хвостов,
что жизнь,
даже если она собачья – 
прекрасная штука.
И я этим псам весёлым
бросил кости,
оставшиеся от обеда.
Но оказалось,
что вместо костей
я им бросил
яблоко раздора.
Веселье сменилось
злостью,
а лай собак
стал походить
на самый отборнейший мат.
И когда
они были готовы
вцепиться друг другу в глотку,
я подумал,
глядя на них с высоты,
что жизнь –
всё же мерзкая штука. 

 

* * *
 
Взбаламученных листьев лёт
и осенняя грусть ожиданья…
Только чудится сквозь шуршанье:
Час пробьёт!
 
В суете повседневных забот,
заглушив все земные печали,
вдруг пронзительно и отчаянно
Час пробьёт!
 
Безразличен звезды полёт,
когда руки – за ворот рубашки,
когда самый последний тяжкий
Час пробьёт!
 
Как прекрасно, что жизнь идёт,
что и солнечно, и ненастно.
Сожаленья смешны… Прекрасно
Час пробьёт!
 
* * *
 

памяти Евгения Шлионского

 
Этот меч занесён над всеми,
неизбежностью мстит своей.
Наступило грустное время –
я теряю лучших друзей.
 
В нас летят не шальные пули,
а болезни сражают теперь.
Мы за сорок едва шагнули,
как попали в объятья потерь.
 
Поднимаю горькую чашу
в память мёртвых по кругу живых.
До свиданья! До встречи, Саша!
До свиданья, Володя Белых!
 
Вышло так: я вас первый бросил,
бросил смерти, а сам живу…
Выхожу я сегодня в осень
и в ладони ловлю листву.
 
Снова прошлое я увидел,
жизнь прожитая вдвое ценней.
Нанесённые мной обиды
бумерангом вернулись ко мне.
 
Стала пухом земля вам. Спите.
Я могилы друзей ищу.
И шепчу я: «Меня простите…»
И шепчу я: «Себя не прощу…»
 
* * *
 
Огни новогодние тают,
и ёлки о лесе грустят.
А наши вчерашние тайны
прощаться никак не хотят.
 
Мечты, словно вольные птицы,
уносятся в звёздную высь.
И пусть никогда им не сбыться,
я рад, что они родились.
 
И в ночь поздравлений отрадно
коснуться пленительных плеч.
Мне нового счастья не надо,
мне прежнее надо сберечь.
 
* * *
 
Предел возможностей, желаний…
Судьбы подвох или пробел?
Я в юности забыто-ранней
пределам верить не хотел.
 
Я думал, кстати и некстати,
что вечен мир.
Он – без конца!
…За всё, за всё мы в жизни платим,
…А годы капают с лица.
 
* * *
 
Тридцать три…   пора распять.
И не раз, раз пять.
 
А за что? За что найдут.
Находить – весёлый труд.
 
Так за что? Что за вопрос!
Там Иуда, где Христос.
 
Предавать не надоест,
Лишь бы были гвозди, крест.                                                        
 
* * *
 
Ночь –
стекло увеличительное.
Ночью всегда увеличиваются
Неудачи,
   Страхи,
      Печали,
         Возможности,
            Способности,
               Победы,
                  Свои достоинства,
                     Ничтожество недругов
и т.д.
И только ведро
холодного утра,
Опрокинутое на голову,
Расставит все по своим местам.
 
Истина
 
Были дни: печали и радости,
и любили друг друга неистово.
Были годы такие разные,
и сквозь них продиралась истина.
 
Ни изъяна в ней и ни трещины,
но парит, как лукавое облако:
бродит счастье в облике женщины
и несчастье всё в том же облике.

 

* * *
 
По дорогам по скользким,
по дорогам крутым –
по дорогам по скольким! –
жизнь свою я крутил.
 
Ветер злой и трёхъярусный
сёк меня, выжимал.
Но я снова, трёхъяростный
жизнелюб, выживал.
 
Били штормы и качки,
в щепки лодка, весло.
Но я словно из сказки –
мне везло и везло.
 
Было всякое с нами:
горько, грустно, смешно.
Стало синими снами,
что умчалось давно.
 
Пусть бывают потери –
жизнь всегда хороша!
Как же хочется верить,
что бессмертна душа.