Анатолий Постолов

Анатолий Постолов

Новый Монтень № 6 (570) от 21 февраля 2022 года

Год майских жуков (фрагмент 3)

Нить жизни

Фрагмент книги третьей

 

Продолжение трилогии, начало в номерах начало в № 4 (568) и 5 (569).

 

Взрыв накрыл его оглушающей волной и вдавил в землю. Казалось, гигантская мухобойка расплющила треснувшую по швам плоть. Внезапная боль раскалённой иглой прожгла грудную клетку, и сразу наступила тишина... осознание самого себя на  грешной земле покинуло его. Он не знал, как долго длилась пауза между жизнью и смертью. Очнулся оттого, что едкий дым, пахнущий сладковато-удушливым запахом тлеющего человеческого тела, заставил его закашляться, и сразу резкая боль отозвалась в боку и в брюшине, а когда он попробовал шевельнуться, то чуть не потерял от боли сознание. Всё это происходило почти в полной тишине. От взрывной волны он оглох. Но глухота, казалось, жила отдельной жизнью, она обитала в нём, как инородное тело. И через невидимые прорехи в это тело вползали шорохи шевелящейся от взрывов земли и внутренний скрежет, создаваемый мозгом...  и чей-то голос, принадлежащий не ему, механический голос часового механизма стучал молоточками в висках: жив-жив-жив-жив...

Паническая реакция на боль и глухоту обезличила и парализовала всё его существо. Он был как скованный морозом автомобильный движок, и ангел-хранитель в телогрейке и валенках крутил заводную рукоятку в отчаянной попытке завести его, пока, наконец, искра жизни не толкнула поршни, и сознание постепенно начало возвращаться к нему. 

 

...Я ранен, контужен... как больно дышать – сломано ребро? Да... справа и, кажется, два ребра... очень больно – если нижние два ребра... только бы их не раздробило... только бы...

 

Он попытался рукой прикоснуться к этому месту, адская боль... Два лёгочных ребра, похоже, были сломаны. Ему надо было любой ценой избавиться от этой боли, облегчить её  и, хотя у него не было практического опыта, многое из того, что он знал о травмах и болячках, пока работал провизором в аптеке, сейчас могло ему помочь.

Он начал отрывать тело от земли, песок и грязь скрипели на зубах, и этот внутренний скрип его мозг воспринимал так, будто под ухом скрежетало плохо смазанное тележное колесо. Он попытался повернуться на левый бок, освободить давление комков почвы на грудную клетку. Это простое движение  давалось ему мучительно долго. Стиснув зубы и упираясь ладонью в землю, он постарался всё мышечное усилие целиком переложить на руку, и почувствовал, как ладонь стала скользкой и мокрой оттого, что в неё впился острый кусок металла, возможно, шрапнель; и всё же эта боль казалась комариным укусом в сравнении с главной, опоясывающей тело и пульсирующей в мозгу короткими болевыми вспышками.

Тошнота подступила сразу, как только он чуть-чуть развернулся. Напрягая гортань, он пробовал остановить позыв, выталкивающий из желудка горечь непереваренной жижи, от которой организм хотел избавиться, как от лишнего груза. Но он боялся закашляться и с трудом сумел погасить рвотную спазму. Только теперь он заметил, что правый рукав его гимнастёрки от плеча и почти до локтя висит обгоревшими клочьями, красные волдыри ожога вспухали, терзая плоть. Значит, это на нём тлела гимнастёрка, и боль от ожога вместе с едким дымом от взрыва заставили его очнуться. Но стоило ему сделать малейшее движение – и сломанные рёбра на время взяли всю боль на себя… Страх смерти опять парализовал его всего.

 

Он осмотрелся. Метрах в пяти от него лежал убитый солдат. Одна нога почти оторвалась и висела на коленных сухожилиях. Эту жуткую картину его мозг пытался отторгнуть спазмами в желудке и головокружением, но, стиснув зубы и погасив вновь подступающую к горлу тошноту, он заставил себя увидеть искорёженное человеческое естество через стеклянный барьер анатомического театра. Взгляд упал на солдатский ботинок с налипшими на него комьями грязи, но тут же бросились в глаза, намотанные на голень, серые онучи, и что-то сразу щёлкнуло в голове, мысль цепкой клешнёй ухватилась за спасительную нить. Бандаж! Сделать из обмоток бандаж... единственное, что могло ему дать возможность передвигаться... Да! Бандаж! Мысль колотилась в виски тяжёлыми захлёбывающимися ударами, подталкивая его к действию. 

Сам он  получил в начале войны кирзовые сапоги и сразу вспомнил, как радовался, что не надо возиться с онучами. Теперь они могли ему пригодиться, но снять их можно было только с ноги убитого солдата.  

И он пополз к нему, стараясь задерживать дыхание во время движения. Он не мог ползти по-пластунски – он лежал на боку и понимал, что придётся подтягивать своё тело, используя силу бицепсов и плечевых мышц. Несколько мучительных попыток его сразу обессилили, и вдруг ему страшно захотелось увидеть небо, как будто оттуда могла прийти помощь, спасение...  Он перевернулся на спину  и согнул ноги в коленях, чтоб расслабить мышцы брюшной полости. Небо упало на него тяжестью рыхлого облака, похожего на смятое пуховое одеяло...  Ему сразу стало жарко, и капля пота въедливо проползла червяком по переносице, и тут же безумно захотелось пить,  ощутить прохладный ветерок, и он попросил у неба дождя, но небо его не услышало, выхватывая перья из скомканного облака и засвечивая его края своими лучами. 

И тогда он начал передвигаться, лёжа на спине, упираясь затылком в бугристую землю, одновременно втискивая в землю локти. Яремная вена на шее вздулась, а жилы и фасции проявились, как на анатомическом рисунке. Осилив полтора метра, он опять чуть повернул тело на левый бок, упираясь правой  окровавленной  рукой в землю, и  стал перетягивать себя более интенсивно, немного сгибая ноги в колене и отталкиваясь сапогами. Ему показалось, что эти усилия  напрягали мышцы брюшины меньше, чем предыдущие попытки. И всё же боль скрежетала и ворочалась в нём, почти не затихая. Серые солдатские онучи в эту минуту были единственным спасением.

Убитый  лежал на спине, голова свёрнута набок от удара об землю, а возможно, пробита осколком снаряда, скорей всего, был сломан шейный позвонок, смерть, видимо, пришла сразу и не принесла страданий.

Он потерял счёт времени, и ничего не видел, что происходит вокруг, перед глазами маячил только яловый ботинок, заляпанный  грязью. Он приподнялся на локтях, положив дрогнувшую ладонь на ногу мертвого солдата. Он старался успокоить дыхание, чтобы меньше причиняли боль сломанные рёбра, и начал распутывать завязки. Всё происходило в гулкой тишине и  казалось сном. В какую-то минуту он подумал, что в нём даже не проснулось чувство благодарности к мёртвому, который помогал живому. Но это происходило не от чёрствости, а от пережитого  шока. Обмотки были достаточно длинные, чтобы дважды обмотать себя вокруг торса двумя широкими полосами. Ему пришлось основательно повозиться, но уже один раз обойдя торс, он почувствовал облегчение, однако  попытка второй раз обмотать тело кончилась неудачей: тесёмки оказались впереди, а затянуть их узлом, вывернув руки назад, значило опять испытать оглушающие, как пытка, болевые приливы.  Этот страх предощущения пыточных страданий его почти парализовал, но всё же он заставил себя начать сначала. Во второй раз расчёт получился верным, и он затянул онучи двойным узлом на груди.

После этой, казалось, адской работы, его вырвало, и он подумал, что голова сейчас расколется, как грецкий орех, от тошноты и боли. Он лёг на спину, чтобы немножко прийти в себя, и закрыл глаза. Он был крепкой породы, и это его спасло, рёбра, похоже, только надломаны, а значит – срастутся. Осколки его не продырявили, разве что оставили несколько глубоких царапин, из тех, про которые говорят, что до свадьбы заживёт. Боль в грудине постепенно притупилась, но теперь обожжённая рука всю её взяла на себя.

 

Неожиданно он подумал, что жизнь решила его ещё раз испытать на прочность, как когда-то давно в детстве. Тогда это была немота, а теперь он оглох. Глухота казалась страшнее. Он мог только увидеть опасность, но не мог её услышать. Он повернул голову набок. Куцый пучок смятой травы, не успевшей сгореть в этом аду, оказался совсем близко. Глаз не мог на нём сфокусироваться, а травинки продолжали жить, будто не понимали, что и сами  чудом остались на этой земле, и, словно радуясь, они щекотнули кончик его носа, и он почувствовал, как слеза поползла по щеке, будто крохотное насекомое, вроде божьей коровки, готовой расправить крылья и взлететь. Редкие травинки  похожи были на разные предметы той жизни, которая теперь казалась полузабытым сном. Одна травинка, расщеплённая сверху, выглядела корявой буквой "у",  другая, скрученная в цилиндрик, напомнила ручку, как будто бронзовый кузнечик воткнул её в земляную чернильницу; письма вот только некому писать и некуда...

Он расцепил губы, словно хотел эти слова произнести вслух, но почувствовал, что язык прилип к нёбу. И тут он увидел тень, упавшую на пучок полуживой травы. Вода... пить, – сказал он пересохшей гортанью, но сам себя не услышал.

В эту минуту штык немецкого солдата упёрся ему в плечо.