Андрей
Канавщиков

«Starship Тroopers»

Дине Мейер

От любви к Кáрмен, которая мечтала о космофлоте,

Чтобы на звёздном корабле бороздить небеса,

Отправился в армию под родительское «против»

Джонни Рико, выбирая для службы десант.

А за ним, на ненаглядные образ и голос

В ту же армию, чтобы быть недалеко,

Едет служить одноклассница Диззи Флорес

С безнадёжными глазами, стреляющими в молоко.

Кáрмен не любит простоватого Рико,

Рико шарахается от Диззи, словно норовистый конь,

И этот клубок запутывает единым мигом

Буэнос-Айрес, взорванный астероидом пауков.

Кровожадные арахниды с системы Клендафу

Разрывают плоть и жгут корабли землян,

Чтобы симпатии Кáрмен, словно голливудскую метафору

Пополам разломить кораблём «Роджер Янг».

Диззи оставляет на рукаве кровавые пунктиры

Уже лейтенанта Рико, с крыльями чёрных погон,

Идущего в бой, пока не убьют или его командиры

Не отыщут кого-то получше, чем он.

Милая сказка в коктейле Хайнлайна и Пола Верховена

О гражданстве и полчищах инопланетных громил

Ослепляет и глушит, но вот ведь какая штуковина:

А ведь кто-то и Диззи, как девушка – Рико, любил.

Кто-то мечтал о ней, и это было не менее красиво,

Чем сполохи плазмы, сшибающие крейсера с орбит,

Чем горсти свинца, вспарывающие хитиновые пластины,

Чем зелёной жижей лопающийся арахнид.

На жирной земле снова экономический кризис,

Головорезы, добро пожаловать в ад!

Ничего не сложилось у одноклассника с Диззи,

Для взаимной любви нужен здесь автомат.                              

P. S. Хотя, вообще-то, в романе Р. Хайнлайна

«Звёздные рейнджеры» Диззи Флорес — это мужчина.

24.11.2010

Бегом

Что держит тебя? Твой неласковый дом?

Холодная россыпь звёздной перловки?

Жизнь – лишь подобье одной стометровки,

Что проживаешь залпом, бегом.

Сердце стучит по груди кулаком,

Не выйдет смолчать и прижаться у бровки,

Пускай все движенья нелепы, неловки,

Но сразу с рождения – только бегом!

Что догоняешь затравленно, гордо

В беге, спрессованном взрывом аорты,

Где безразлично юн или сед?

По снегу бегом, по песчаной косе!

Жизнь только тем и разнится от спорта:

Здесь добегают до финиша все.

Бред и Брэдбери

Тяжкая ноша

Телеэкрана,

Брэдбери брошен

За спинку дивана.

Взятки все гладки,

Сон да обед,

Бреда в достатке, 

Брэдбери нет.

Бретелька
 

Храню тебя, сиятельная тайна,

На фотографию смотрю который час,

Где ты совсем чуть-чуть не идеальна

С бретелькой лёгкой, что сползла с плеча.

От ветра твоё платье – точно парус,

Я кожей дуновенье то ловлю,

От нежности и боли задыхаюсь

И ту бретельку всё поправить норовлю.

Давно уж ночь по окнам лупит палицей,

Страх разрывает душный полумрак,

Когда бретелька всё не поправляется,

Не поправляется, не поправляется никак.

В Либерталию

Вадиму Курылёву

Кто-то рвётся на отдых в Анталию,

Зажиревших телес нежить сало,

Наше знамя и путь – Либерталия,

Анархистское время настало.

Рай монахов и беглых пиратов,

Воля пули и Божия кара,

За мечту человечеству плата –

На окраине Мадагаскара.

Что имеешь ты, что теряешь ты,

Кроме бреда продавшихся нытиков,

Кроме фальши домиков прянишных

Да блудливых телеполитиков?

Где народа и власти ария

Вся дорогой кончается дальней,

Та, мифическая, Либерталия

Здесь в сто, тысячу раз реальней!

Сколько ложь ни пихайте в глотки,

Сколь сиропом ни сдабривай слюни,

Всё живее здесь князь Кропоткин

И патроны несущий Бакунин.

Улыбнётесь от новой герильи!

Поперхнётесь детскими играми!

Анархисты и в райском Ирии

Будут строить Республику Ингрию!

Только к свету бы лодку вынесло,

Только б мир не остался лживым,

Ничего нет реальнее вымысла,

Если вымыслом сердце живо.

Весенний дождь

Снова не встретились, вновь разминулись,

Небом заплаканным вздрогнул апрель,

Татуировки и контуры улиц

Скрыла ночного дождя акварель.

Плещет слезами небесная сила.

Как это знакомо, похоже как! Стоп!

Однажды в истории так уже было –

Так начинался Всемирный Потоп.

Бьётся по стёклам струйками, стройно

Водная ртуть, все надежды губя.

И вроде не поздно ковчег мне построить,

Вот только зачем мне ковчег без тебя?!

Вечером в России

Была бы Родина…

Михаил Кульчицкий

Однажды, поздним вечерком,

В кафе, где речка под обрывом,

Душевно пили с пареньком,

Мешая водку тёплым пивом.

Мы говорили ни о чём,

И обо всём мы говорили,

О том, как скользко жизнь течёт:

Как любим мы,

Как нас любили.

И скоро градус шибанул,

На откровенья потянуло,

И паренёк подвинул стул,

Всё порываясь встать со стула.

– Как там твоя?

Всё не даёт?

Как там постылая работа? –

Глаза слепил от стойки лёд

В ведёрке нервной позолотой.

– Всё напрягаешься зазря?

Всё служишь власти из-под палки?

– Ты, брат, поплыл от пузыря, –

Я пареньку дал минералки.

– Во всём есть разница и вес,

Не самый близкий путь налево,

Ты много взял,

Но – от овец,

А не даёт мне – королева!

Не так завидуй явно, брат,

Не всё, что в жизни получаем,

Нам прямо здесь идёт на лад,

И в каждом Чацком есть Молчалин.

Мы можем рваться хоть до звёзд,

Но всё останется мечтами,

Когда наш выбор скуп и прост.

Кем стать?

Бандитами? Бомжами?

Мы вышли с парнем при луне,

Под плеск воды и шум прилива,

Вверху стояла на сукне

Луна огромной кружкой пива.

На нашей Третьей Мировой

Всё завершается лишь дракой.

– Эх, был бы дом – пошёл домой!

Была бы Родина – заплакал.

Внутренняя гармония

Освещают сад жаркие молнии,

Гнутся яблони в ливне всё ниже,

Я не вижу в природе гармонии,

Да и мудрости тоже не вижу.

Грохот грома, где ночь куролесила,

Скачет дождь, словно в сумраке леший,

Всё – борьба, всё – кровавое месиво,

Где всегда побеждает сильнейший.

Ветер стонет над домом бревенчатым

И стучится с повадками нежити,

Где по саду испуганно мечутся

Ветви-птицы в надтреснутом скрежете.

Полыхают над омутом молнии

Как залог очистительной стужи,

В человеке внутри есть гармония,

Но её не отыщешь снаружи.

Выбор

Лизнуло солнечным огнём

Легко распахнутые двери.

Что толку в выборе твоём,

Когда тот выбор сплошь неверен?!

Уменье стало ремеслом

Соединять мечтами вёрсты,

Раз снова шарик занесло

Под незамеченный напёрсток.

Одна основа — Бог и боль,

Срывая пластыря заплатку,

С наскока проверяя лбом

На крепость каменную кладку.

Опять покажется, что прав,

Но зарябит рубашки клетка,

И норовит упасть в рукав

Подброшенная вверх монетка.

Дата

То резко телефон отключишь,

То не пускаешь на порог,

И я опять прощаю лучшей

Очередной её плевок.

В восторг от встречи облачённый,

Не замечаю слов межу,

Как я не нужен и никчёмен

И ей совсем не подхожу.

Демонстративно, с подковыром

Стремишься сделать всё больней,

Хотя и так над нашим миром

Клубится хаос звёзд и дней.

Хотя и так уныло, пресно,

Бездарно движется поток

Подарков скучных, бесполезных,

Больных, несправедливых строк.

Хотя и так, но в этот вечер,

Родная, вспомни, удиви!

Три года нашей первой встрече,

Три года нашей нелюбви.

Два каштана

Сочился дождь из всех щелей

Сквозь тучи, солнце, облака,

Текла вода сильней, сильней,

Как вертикальная река.

Промозглый, слякотный проспект

Тянулся мокрый и пустой,

Где пешеходов вовсе нет,

Где даже с зонтиками стой.

И мы стояли у перил,

Впритык с витринным козырьком,

А дождь который час всё лил

В простом пейзаже городском.

Ты вдруг сказала мне: «Чуть-чуть

Хоть остановимся сейчас

От гонки, где и не взглянуть,

Где и вблизи не видишь глаз».

Срывались капли с низких крыш,

Я руки сжал твои в своих,

И этот миг был с нами лишь,

И ветер с нами лишь затих.

И под ноги с водой, листвой

Каштаны – с дерева. Сперва

Один был твой, другой же мой,

Легли каштаны. Сразу два.

Мы их отёрли от земли,

Согрели ласкою глаза,

Пока с небес водой текли

Под ноги сами небеса.

«Спасибо, – уходя, шепнём, –

За этот дождь, небес разлад,

За два каштана под дождём

Для нас в осенний листопад».

Два моря

Ветер железные волны мнёт,

Эхом тяжёлым в берег колотит,

В капельке каждой звякает лёд,

Чёрная Балтика в духе и плоти.

Промозглая мгла и укрытия нет,

С волною волна расшибается в ссоре,

И всё это кажется близко так мне,

Как будто я сам, как Балтийское море.

Море-обманка, натянутый жгут,

Который камням лишь для тонуса нужен

И от которого люди бегут,

Шапки надвинув на уши поглубже.

Ты – тоже море, но вышла из сна,

Где солнце и радость за южным покоем,

Ты – Чёрное море, и ласки волна

Ракушки нежно колышет прибоем.

У тебя всё изыск, ослепительный шик,

Даже там, где я брови насупленно хмурю,

У тебя и ненастья чудо как хороши!

И есть свой Айвазовский на каждую бурю!

Я хотел бы песчинкой быть на пляже твоём,

Я хотел бы в волне твоей каплей хоть литься,

Но закованный в скалы, ночью и днём,

Тяжело шевелюсь лишь в свинцовой темнице.

Двое

Закрыт ковчег. Поднялись воды,

Покорны прихотям природы.

И Бог печальный и простой

Ходил опять по тверди той.

Что снова плачешь, человек,

В попытке призрачного счастья?

Сомкнулся свод. Закрыт ковчег.

И ни к кому не достучаться.

Печален Бог. Печален Ной.

Лишь плещут воды под ступнёй.

Уж если брать, то лишь по паре.

Отчалил Ной. Потоп в разгаре.

Спасутся двое – в том ответ,

А где один – спасенья нет.

Дуэт

Не гордись одной струною Паганини,

Ведь на всём есть тайная печать.

Голос одного – лишь половина

От того, что должно прозвучать.

Что одна струна, раз неразлучно,

Вжавшись в гриф приливною волной,

Паганини сам звучал созвучно

Продолженьем и второй струной?!

Да и соловей поёт один ли?!

Ему вторят ветер и закат,

Солнце и в ручье холодном льдинки,

Что в осоке радостно скользят.

Голос одного – лишь малый парус,

Лишь двоим подвластна высота,

Что зовёт, за небо уводя нас,

Где сердца двоих забьются в такт.

И забыв ненужные границы,

Музыка нас вместе призвала,

Пусть одна в просторе реет птица,

Но несут её по небу два крыла.

Емели вырастают

Не далёко и не близко

Дурачок Емеля жил,

Лаптем щи хлебал из миски

Да на речке щук ловил.

Похохатывали вечно,

Строго ставили на вид:

Глянь, Емелька-то на печке

Снова в белый день лежит.

Годы мчались, как недели,

Статен, ловок и не пьян,

Вырос в хате из Емели

Целый, полный Емельян!

Нет теперь его дороже,

Вдаль глядит бородачом

Наш заступник, наш надёжа

По фамильи Пугачёв!

Желания

Две подружки, тёзки, в людном зале,

Обходя меня двумя шагами:

«Так желайте больше! – пожелали, –

Если оказались между нами!».

Засмеялись, отбежали живо

И исчезли у другого края,

Недоступные, далёкие, чужие,

Слов ответных от меня не ожидая.

Пожелать? А что же пожелать мне?

Прислонился тихо к спинке стула.

Только тень от девичьего платья

По толпе снующей промелькнула.

Чёткая, холодная граница

Всё такая остаётся, как и прежде:

То, что я хочу, тому не сбыться,

А другое не желается, хоть режьте.

Повторяю заклинание-наживку,

Зачарованный, в кромешном быте:

Снова рядом хоть однажды окажитесь,

Хоть в толпе, с подружкой — как хотите.

23.02.2011

Жизнь заново

У дома покосившегося, ветхого

Сидит старик, на палку опершись,

Закрыв глаза и думает, наверное,

Что слишком быстро пролетела жизнь.

Колхозы, молодость…

Всё, словно ночи летние,

Всё слишком кратко, слишком второпях.

Что заслужил? Медали юбилейные.

Да пачку грамот, что лежат в сенях.

А, впрочем, нет!

Бежит с восторгом искренним,

Смеясь счастливо, к деду его внук,

Его спасенье, милость, его истина,

Его кровинка, радость, его друг.

Внук сядет рядом и, забыв лишения,

Старик сидит с улыбкой во весь рот,

И кажется, что молодость ушедшая

Вот в этом внуке заново живёт.

Что не успел, то внук поправит, выстроит,

Что не сбылось, то сбудется у них,

Когда есть руки, ноги – в силе, быстрые,

Себе и деду, словно на двоих.

Внук убегает.

Снова на завалинке

Старик пытается себя же воскресить,

Он шепчет еле слышно:

Здравствуй, маленький!

Закрыл глаза. И не о чем просить.

Жрица

Мужская у поэзии душа?

Но разве женщины в поэзии молчали?

Они порывы в слово превращали

Задолго до того, как разрешат.

Звучали гимны, страстью внушены,

От дочери смирителя Ирана,

Писала жрец Эн-Хеду-Ана

Во славу Утра и Луны.

Почти пять тысяч лет назад,

Ещё не зная глупого закона,

Творила дочь царя Саргона,

Не отводя от неба взгляд.

Блистала пурпуром Инанна,

Богиня утренней зари,

И свет её сиял внутри

В словах живых Эн-Хеду-Аны.

Века сотрут фигуры, лица,

Но путь для женщины таков:

Уж коль творить, то для богов

И если быть, то сразу жрицей.

19.03.2010

Зимним вечером

Снова пора греть в ладонях осколки,

С сугробами снежными путать дома,

Изморось, острые колют иголки

И в рукава заползает зима.

Как на землей этой снежно и чисто,

Тихие ветви, рассеянный свет,

Свет через шторы легонько лучится,

В складках теряется твой силуэт.

Снова мне кажется: дрогнула штора

Тенью от крыльев, пером облаков,

Солнышко, лучик мой в зимнюю пору,

Если ты есть, то и мне здесь легко.

Душу согрею надеждою тайной,

Предощущеньем родного лица:

Меня ты увидишь как будто случайно

И всё же случайно не до конца.

Пускай в то окошко не смотришь ты вовсе,

Тебе хорошо, что пришла ты домой,

Пускай твоя чистая, ясная осень

Уже не окончится нашей зимой.

Спасибо, что ты разрешаешь мне вымолвить,

Где гаснет окошко среди темноты:

Спокойной же ночи, хорошая, милая,

Чудесного сна, что прекрасен, как ты!

Идеал

На слова мои порывом, сгоряча,

Ты с улыбкой нежною сказала:

«Недостатков не стремишься замечать,

Сам придумал ты подобье идеала».

Не согласен! Просто ты в душе

И снаружи – ангельская сила –

Среди наших всех несовершенств

Лучшее в себе соединила.

Изба

Как завещали нам отцы,

Рубили избы на века.

Просели нижние венцы,

Но дом стоит ещё. Пока.

Он в землю врос, как свой народ,

Не вечен в поле даже дуб,

Ещё и крыша не течёт,

Но покосился древний сруб.

Просел отцовский материк

До самой матушки-земли,

К сырой низине сруб приник,

Размякли брёвна, отошли.

Его забыли в кураже,

Где мир – давно уже борьба,

Стоит живая, на меже,

Но обречённая изба.

Ввысь поднимается трава,

Чтоб всё закрыть в один из дней,

Ещё жива, уже мертва

И оттого ещё больней.

Лишь иногда притормозит

На серебристом БМВ

Хозяин края и глядит

На брёвна мокрые в траве.

Колокольчик из Новгорода

Встречи жду, как новую зарю,

Так соскучился, когда уехал в среду,

Звонкий колокольчик подарю

Я тебе, когда домой приеду.

Весь открытый, трепетом дыша,

Звякнет серебром он в милых ручках,

Зазвучит прекрасная душа

И взовьётся к небу тонкий лучик.

Чистым сердцем, радостной душой

Улыбнёшься солнечно и нежно,

Что мы вместе будем, ангел мой,

Вдруг опять затеплится надежда.

Через разделяющее нас

Зазвучит призывно и протяжно,

Среди не произнесённых фраз

Лёгким звуком колокольчик свяжет.

Он отгонит прочь тревогу и беду,

Показав спасительную нишу,

Может быть, я сразу не приду,

Только обязательно услышу.

Колыбельная

Крутится, крутится в небе юла,

Быстро вот так я давно не умею,

Мамка твоя за дровами пошла,

Да и накинула петлю на шею.

Спи, успокойся, наивный малыш,

Не упрекай свою мамку той болью,

Ей показалось, что если висишь,

То легче идти по горящим угольям.

В небе юла завивает метель

Листьев, снежинок, кружится полого,

Поздно мы дверь ту сорвали с петель,

Поздно, малыш, не суди потом строго.

Спи, успокойся, что так оробел?

Спросишь, кто я? Да я только прохожий,

Кто, даже спешив, ничего не успел,

Крутит юла мир холодный и Божий.

Королева и Карлик

По саду проходила Королева,

Плыла чиста, прекрасна и воздушна,

И всё казалось пусто и нелепо,

А без неё так даже и не нужно.

Доверчивые птицы к ней слетали,

Небесные терялись с ней светила,

На небе радуги в восторге трепетали,

Когда Богиня рядом проходила.

Трава покорно к ней тянулась тенью,

И грезили цветы в очарованье:

О, если б нам от этих губ цветенья,

От этих глаз – огня и нежной тайны.

Прикосновение руки нежней, чем росы,

С ней не поспоришь ты, когда велит «воскресни»,

И время останавливалось вовсе,

И замирал ручей от дивной, чистой песни.

А из-за кованой ограды золочёной,

Из-за густых, нависших щедро кущей

Следил за ней уродливый, никчёмный,

Живущий в долг, из жалости живущий.

Он каждый день, забыв усталость, старость,

Карабкался по склону мимо стражи,

И иногда безумному казалось:

Её лицо он различает даже.

Лежал в траве и холодел, немея,

Когда Богиня взгляд свой обращала

В ту сторону, где старая аллея,

Где Карлик пялился из своего завала.

И раз охрана наглеца схватила:

Поймёшь, куда ввязался ты отныне!

Как ты посмел без красоты, без силы

Касаться взглядом неземной Богини!

Был суд недолгим. Быстрым. Неизбежным.

«Во всём виновен! Наказать злодея!».

«Четвертовать!» – сказал судья небрежно,

Накинув мантию, с натуги багровея.

И только Карлик знал, что приговор хвалебный,

Он улыбался из крови своей и пыли:

Впервые их с любимой Королевой

Хоть мысленно, на миг, соединили.

Ландыш

Где катятся волны на чёрный уступ

Скал неприступных в чащобе лесной,

Диве-русалке был Велес не люб,

Как тень для травы, как назойливый зной.

Ну, он же старик, – говорила она,

Со смехом бежала в прибрежном песке, –

Я свежестью утра, росой рождена

И если мне с ним, то уж лучше ни с кем!

Ну, что же что Велес, ну, что же, что бог,

Не будешь насильно ни мил, ни пригож,

Он только страшит, как холодный озноб,

И душу томит, как случайная ложь.

Наивная, милая, в чистой груди

Недолго носить заколдованный лёд,

Уже зацветает наш ландыш, гляди!

В его аромате Ярило придёт.

Ты только понюхаешь тайный цветок,

И солнце весеннее встанет в зенит,

И наша земля вдруг уйдёт из-под ног,

И брызнет на небо травы малахит.

«Мне Велес не люб», - убегает, шаля,

Русалка от будущих дел и хлопот,

Но жаждой Ярилы трепещет земля

И ландыш заветный у речки цветёт.

02.01.2011

Любимые

Любимым так хочется всё на свете прощать,

Даже если их сердце – один ледяной сугроб,

Даже если видишь, как раскручивается праща

И камень насмешек опять расшибёт тебе лоб.

Ничего! Любимым и в жерле вулкана – тишь да гладь,

От любимых нож в спине простишь и выпьешь яд,

А если что не так, то первый побежишь оправдать,

Предоставляя им дополнительные попытки – сколько хотят!

От любимых всё стерпит лица белое полотно,

Любой удар наотмашь покажется неповторим,

Только любимым запрещённое всегда разрешено,

Только любимым, только любимым, только им.

Лёд

Продумано чётко и строго,

Чтоб каждому знать свою нишу:

Не каждый ходит под Богом,

Но каждый заходит под крышу.

Рвётся свой след оставить

В движеньи намеренно-пылком,

Не видя, что снежная наледь

Нависла и ждёт над затылком.

Случайность, сплетение трещин,

Снега причуда простая,

Сосульки искрятся и блещут,

Чтоб рухнуть или растаять.

Поймёшь, что в серебряной клетке,

Когда в небеса вы взглянули,

Участники русской рулетки,

Чтоб жить под сосулькою пули.

Что бьёт, не взирая на лица,

Которые так многолики,

Лёд – идеальный убийца,

Весною скрывает улики.

Был или нет, не докажешь,

Смиряясь с известным итогом:

Ходим под крышами, даже

Если мы ходим под Богом.

20.02.2011

Малина

Налегла перестройка-проруха,

Мужику на селе, глядь-поглядь,

Остаётся лишь пить сивуху

Да по-тихому лес воровать.

Нет ни правды, ни лжи, ни колхоза…

Лишь просёлками ночью, тайком

От натуги ревут лесовозы

С не учтённым нигде кругляком.

Мужики от сивухи качаются,

Но за градусы каждый здесь рад

Нарубить по заказу частников

Хоть берёзы, хоть елей в обхват.

Рубят зло, молчаливо, небрежно

Все погожие зимние дни,

Оставляя труху да валежник,

Да высокие грубые пни.

Матерком перебросятся разве,

Самокрутку упрятав в кулак,

Провожая плывущий на КрАЗах

Широченный, ядрёный кругляк.

Тут морали отыщешь едва ли,

Только к лету, почуяв простор,

На делянках, где лес воровали,

Как безумный, малинник попёр.

Не какие-то жалкие крохи,

А стеною здесь заросли, в ряд.

Подойдёшь до куста и охнешь.

Или ахнешь. Единый расклад.

Даже очень ленивые дачники,

Что до леса дойдут только днём,

Наполняют шапки и плащики,

Когда вёдра уже на подъём.

Солнце в небе высоко-высоко,

А из леса всё слышится зов

Ребятни в малиновом соке,

Дочек, внучек всё тех мужиков.

Даже рубщики кашляют глухо,

Добираясь под вечер домой,

И занюхивают сивуху

Сладкой ягодою лесной.

Мост через Волхов

Сколько ни ходишь, не скажешь «Привык»,

Снова сердечный задержится стук,

И ты остановишься, даже на миг,

У бронзовой девушки, что на мосту.

Стоит беззаботно, легко опершись

О красный гранит, скинув туфельки с ног,

И всё впереди – бесконечная жизнь

И второпях пересданный урок.

Глядит, улыбаясь, на праздный народ.

Я снова спрошу: «Не устала ли тут?».

И кажется часто: она меня ждёт,

Ведь каждого где-то немножечко ждут.

«Спасибо, что ждёшь!». О погоде спрошу.

Не слышит, сжимая лишь пальчиков лёд.

«Мы встретимся завтра?». И Волхова шум

Заглушит ответ, и с водой унесёт.

На пустыре

Тащился с работы как раз в новогодье,

Где пригород чёрный в скупых огоньках,

Вдруг вижу поодаль, как тени там вроде

Маячат фигуры с бутылкой в руках.

Как раз на тропинке, сворачивать поздно

И обходить не хочу, не горазд,

А ветер кусает трескучий, морозный

И сеет снежинки на слабенький наст.

Всё ближе и ближе. Ну, точно, их двое,

Изрядно поддаты, несут матерком,

И если сейчас меня матом покроют,

То это не худшее. Принцип знаком.

Быстро в кулак собираю я нервы,

Не убежишь ты в такой снеговей,

В такой обстановке лучше бить первым

И первым того, кто из них здоровей.

Обсыпанный снегом к ним ближе я вышел,

Уж водочный дух различаю вполне.

И слышу слова. «Дай-ка спичек», – я слышу.

И эти слова адресованы мне.

Кураж в них, бахвальство и злая угроза,

И вдруг улыбнулся второй во весь рот:

«Какие же спички у Деда Мороза?!».

Они засмеялись: «Такой Новый год!».

Праздник изгадить не выпало шанса,

Сосульки звенят в бороде, на усах,

И так захотелось у них задержаться,

Хотя бы на эти, что есть, полчаса.

10.03.2011

На удивление

Ты шумно удивляешься: «Надо же так!

А я и не знала и не догадывалась ничуть!».

И я еду на своей печке, совсем не сказочный дурак,

И сердце запоздало колотится в грудь.

Думал всё впереди, а оказалось: глядь –

Сил хватает лишь, чтобы таблетку запить,

И давно уже поздно что-то менять

И слова сейчас – только душу травить.

Научи не дышать

Слёз горячих солёный рис

Я глотаю, давясь и любя,

Наколдуй, обмани, соври,

Научи меня жить без тебя.

Я не знаю, зачем и кто

Эту пытку устроил мне,

Отключи электрический ток,

Что струится весь день по спине.

Не кромсай перочинным ножом,

Лоскуточки души не рви,

Научи, как терпеть ожог

От касания глаз твоих.

Прикажи проглотить глоток,

Слов свинцовую, липкую тень,

Чтобы вытянуть прошлое мог,

Как иголки из-под ногтей.

Невстреча

Стою и жду, и тихо мёрзну

Пять, десять, двадцать пять минут,

И светят, но не греют звёзды,

И ветер по-январски лют.

Тепло деревьям в белых сари,

Мой нос, наверно, тоже бел,

Прыжки и танцы не спасают,

Уже вконец окоченел.

Вот час, второй стою на страже,

В домах мерцают огоньки,

Метель журавликом бумажным

Несёт позёмку вдоль реки.

Твержу: «О холоде забуду!».

Рвёт снова ветер снега гладь.

Я ждал тебя всю жизнь, повсюду,

Чего ж сейчас не подождать?!

Мороз назойливей и строже,

Погода чересчур свежа,

На третий час сломался всё же,

Замёрз, не выдержал, сбежал.

Теперь сижу у батареи,

За кружкой чая у стола.

Ушёл, а сам теперь жалею:

А вдруг ты всё-таки пришла?!

Неизвестный солдат

Качнулся неба тяжёлый жернов,

Перемалывая стволы берёзок-костей,

Меня убили даже не подо Ржевом,

А в каком-то болоте, на какой-то версте.

На безымянной высотке, не обозначенной на карте,

У какой-то тропинки, где железнодорожный тупик.

Думал, не дамся, да не вышло фарта,

С разбега навечно к земле я приник.

Плюхнулся в лужу у самого болота,

Мы штурмовали высотку, нам сказали «Пора»

И фриц скосил меня тогда из пулемёта,

Бегущего с сапёрной лопаткой и с криком «Ура!».

Политрук говорил: «На подходе новые тыщи,

Резервы готовы и нужно лишь простоять чуть-чуть».

Их я не видел, только захлебнулся в кровище,

Землёй затыкая разбитую грудь.

Без слёз и поминок, умер сразу на месте,

Никого не спас, не добежал, никому не брат.

Матери вышлют бумажку, что пропал я без вести,

Вещи поделят соседи, комнатушку жильцы уплотнят.

Был и не был, что в голом остатке

До того, как качнулись в глазах деревца?

Пробежал пару метров с сапёрной лопаткой,

Да и те не успел пробежать до конца.

Говорит мне трава: «Не грусти, не напрасно

Ты погиб, ты – герой, ты остался в пучине атак».

Шелестят мне берёзы: «От тебя наше небо так ясно».

А чего мне ещё остаётся. Пусть так…

Ночная фиалка

В подарок ночную фиалку

В траве и росе принёс.

Спросила:

– А разве не жалко?

Росинки – как капельки слёз.

Сказала:

– Фиалка увянет,

Цветущий печалится луг,

Где весело ей на поляне

Расти среди юных подруг.

Сорвал, только чем же гордиться?

Фиалку от смертной тоски

Уже не спасает водица,

Завянут её лепестки.

Ну, что же, придётся обратно

Идти в комариный простор,

В пружинистый мох, словно ватный,

Где гнили клубится настой.

И там, на окраине лета,

Где дышит болотная гать,

К пенькам цветы изолентой

Придётся опять примотать.

Пойду, если снова не против,

Фиалки на место верну.

Им так хорошо на болоте,

Их видят лягушки и гнус.

05.06.2010

Ночь до Рождества

Фонарь. Молчание. Стена.

Между звездой и веткой

Покатилась белая луна

Противозачаточной таблеткой.

Не спится… Считаешь до ста.

Подходы, попытки, кануны…

Со шкафа гитару достал.

Но лопнули старые струны.

Захлопнулась дверь без ключа.

Заметки, наброски, ремарки…

Холодный, торжественный чай

Без сахара и без заварки.

05.01.2011

Оловянный солдатик

Солдатик из олова, стойкий,

Все пуговки жаром горят,

Стоит на посту он с винтовкой,

Суровый, бесстрашный солдат.

Всё очень и очень серьёзно:

К фигуре железной впритык,

Блестит откровенно и грозно

Ружейный солдатиков штык.

В плечах точно сажень косая

И саблю сжимает рука,

И взгляд оловянный пронзает

Насквозь на стене паука.

Но только однажды, так странно,

Упал и без лишний затей

Разбился герой оловянный

На тысячу мелких частей.

Танцовщица вздрогнула даже,

Что знала его с давних пор:

Под олово только раскрашен,

Внутри у солдата – фарфор.

Остановка

Снова внутренне сжались,

В холод, слякоть и зной

По домам уезжаем

С остановки одной.

Мысли вертятся туго,

Словно взяли взаймы,

И глядим друг на друга

Через улицу мы.

Подошли вроде вместе,

Только это не в счёт,

По глазам снега клейстер,

Расплываясь, течёт.

Вот такая потеха

В сочных пятнах реклам.

- Ну, счастливо доехать!

- По домам?

- По домам!

Жмёмся, дышим неловко,

Мнём в руках телефон,

На одной остановке,

Только с разных сторон.

Официальный праздник

Митинг. Листьев окалина.

Тоскуют озябшие души.

И ветер порывом, плевками

Динамики холодом глушит.

«Правда», «свобода», «праздник» –

Слова в микрофонах дышат,

А ветер относит фразы,

Комкая их, делая тише.

До задних рядов доносит

Невнятное лишь бормотанье,

Что снова холодная осень

Лужи ледком подлатает.

Шевелится ветер гадко

На мокром подобии плаца,

Влезая в пальто, в подкладки,

Кулаки заставляя сжиматься.

Зябко всё, зыбко, нечётко

В лубочно-условном стиле,

Ветром относит речёвки,

Которые произносили.

04.11.2010

Пашня и камень

Микула Селянинович погоняет коня,

Бойко сохою строчку ведёт,

Пашет с зари до скончания дня,

Гордится Микулою русский народ.

Дышит земля, поднимаясь пластом,

В горячее небо рвётся из рук,

Но только застыл металлический стон,

А лемех за камень цепляется вдруг.

Чешет Микула свой лоб пятернёй,

Из борозды он соху приподнял,

Тот камень нельзя обойти стороной,

Он силой своею Микуле родня.

Микула Селянинович, силач да мастак,

Камень из пашни до пожни волок,

Только не катится камень никак,

Микула устал, обессилел и взмок.

Лошадь скучает без крепкой вожжи,

А камень, где был, только мошек орда

Бьётся, кусает, над ухом жужжит,

Течёт по солёной рубашке вода.

Пережидая дождь

В грязный подъезд по дороге зайдя,

Смирно приняв сигареточный дым,

Женщина прячется там от дождя,

Смотрит в окно на мерцанье воды.

Зачем? Для чего эти прятки вот тут?

От слёз не закроет дрожанье руки,

Сбилась причёска, и тени текут,

Пуговиц нет и в затяжках чулки.

Женщина ждёт, когда ж кончится дождь,

А слёзы сочатся, толкают: «Пойдём.

Не бойся дождя, ничего не вернёшь,

Умойся, очистись, хотя б под дождём».

08.11.2009

Печёные яблоки

Сад разбомбили поутру,

Кромсало взрывами посадки,

Сочился сок из яблонь сладких,

Секло осколками кору.

Завис на солнце липкий прах,

Не падал вниз тяжёлый, чёрный,

И цепко яблоки печёные

Висели прямо на ветвях.

В золе, слегка обожжены,

От жара с треснувшею кожей...

Таким на вкус был день, что прожит,

Свинцово-горький вкус войны.

Прага

Верчу листок фотобумаги,

Держу квадратик тот рукой:

Гуляют девушки по Праге,

Её любуясь красотой.

Восторг соборов, замков, улиц!

«Ну, посмотри, какой тут вид!» –

Одна из девушек, волнуясь,

Мне вдохновенно говорит.

«Смотри, как солнце бисер нижет,

Какой тут блик по витражу!».

Смотрю, но ничего не вижу

И лишь на девушку гляжу.

«В ажурных сводах дремлет влага,

Живёт за древностью камней...».

Прекрасна! Как прекрасна Прага!

Когда гуляешь ты по ней!

29.11.2009

Привкус крови

Весь день из слов кроил слова,

Иду домой. Всё злее, резче

Позёмка лезет в рукава

И по щекам наотмашь хлещет.

Метель толкает и кружит,

Терпеть, молчать ты только вправе,

Тропинок скользкие ужи

Ползут на небо, в чёрный гравий.

Одноэтажная трава

Домов в снегу копит усталость,

Весь день другим искал слова,

А для себя их не осталось.

Лечу на льду спиной, плашмя,

Под лай собак, звёзд многоточье,

Разбит, простужен, выжат, смят,

Один под чёрным небом ночи.

В подъезд войду, достану ключ,

В тепло, в покой войду под вечер,

В собачью кучу наступлю,

Я наступлю, потом замечу.

День мельтешит, корёжит, мчит,

Беззубым ртом снежинки ловит,

Чтоб, тронув губы, различить

В холодных буквах привкус крови.

07.03.2011

Принцессы

Традиции позаброшены,

Забыты со всех сторон,

Принцессы не спят на горошинах,

Не носят алмазных корон.

Принцессы сейчас не пропали,

Их разглядеть нужен труд:

Они косят и жнут серпами,

Весною овец стригут.

Яблоки носят корзинами,

Возятся у квашни,

А вечерами зимними

Крестиком вышьют рушник.

Живут незаметно, ровно.

И только порою, слегка,

Нет-нет да блеснёт корона

У сбившегося платка.

И только однажды, кряжисто,

Застыв у усталых ног,

Хрустальною туфелькой ляжет

Резиновый их сапог.

13.12.2009

Приснись!

Всё иллюзорно наяву,

Ненужных дел пустая зáмять,

Я без тебя здесь не живу,

А сплю с открытыми глазами.

Скрипит у прялки колесо,

Мир убаюкивая сонный,

И даже это – только сон,

Кошмарный, нервный, иллюзорный.

Молчат земля и неба высь,

Шепчу из сна, из преисподней:

Приснись, пожалуйста, приснись

Сегодня, завтра... Нет, сегодня!

Размыто всё, фрагменты, мгла

Зарёй наутро кровоточит,

Ты снова в сон мой не пришла,

И длится сон, до новой ночи.

Прошу, говорите

«Надежду разве подавала Вам?» –

Сурово, в ряд, солдаты слов шагали,

И сердце колотилось в такт словам,

Что бьют гвоздями из калёной стали.

Уже всё было: половодье слёз

И ощущенье жизни где-то с краю.

Ну, что с того?

Не принимаете всерьёз?

Я сам себя всерьёз не принимаю.

Безумных мыслей запрещая шум,

Кочуя в дебрях вечного бедлама,

Чуть потерпите: я однажды завершусь,

Как надоедливо-занудная реклама.

Пускай для Вас мой голос – только хор

Из многих прочих, заурядный винтик,

Вы говорите, что не нужен, что плохой,

Но говорите, я прошу Вас, говорите...

Раненый ангел

Сергею Сутулову-Катериничу

Туман сочился сквозь дома,

Извёсткой сыпался с балкона,

Где ангел, крылья изломав,

Сорвался к людям с небосклона.

Небес постылевшую клеть

Отбросил, словно бы впервые,

Людей желая разглядеть,

Он в провода влетел тугие.

Влетел, забился – сам не свой,

С полёта срезанный, с разбега,

Кружились лишь над мостовой

В опаске тайной перья снега.

Блуждал в потёмках нежный взгляд,

Но было тихо меж домами,

Разряд. Потом ещё разряд.

Скрутило душу проводами.

И ангел рухнул в городок,

Не поучая, не карая,

Брёл, отпечатки мокрых ног

В снегу почти не оставляя.

Потом взлетел и вновь исчез,

Не видя крыльев и границы,

Лишь крыш стальной метался блеск,

Зрачками жёлтой черепицы.

Рождество

Снежинки кружатся приметные,

Кружатся над елью пушинкою,

И звёздочка в небе светлая

Сияет большою снежинкою.

Следы протянулись салазками,

Белою снежной дороженькой,

Он очень хороший и ласковой

И все здесь зовут его Боженька.

Он смотрит на дали безбрежные,

Звенящие в искрах монистами,

На небо желания нежные

Лучами плывут серебристыми.

Закрыли видения ложные

Сердца, чистотою омытые,

Ступает по облаку Боженька

И светятся души открытые.

Стремится восторженной птицею

Растаять высокою мукой,

Время настало родиться

И вечность снежком убаюкать.

Станут рассветом закаты,

Боженька просит: не жалуйтесь,

Помните, что вы крылаты,

Помните это, пожалуйста.

Свадьба в лагере

Кашлял, ворочался, бредил ночами,

Однажды под утро на нарах затих,

Худенький мальчик, тихий, печальный,

Съеденный тифом, как сотни других.

Тронули лоб ему – умер бедняга,

Гримаса улыбки навечно при нём

Да в кончиках глаз запоздалая влага

Горела на солнце холодным огнём.

– Гроб не положен, –

Сказал надзиратель.

Но дети барака этим же днём

Ему смастерили, скорбя по утрате,

Из старого ящика ложе и дом.

Его опустили тревожно, несмело,

А в пустоту у другого угла

В гроб положили девочки тело,

Которая в эту же ночь умерла.

Худенький мальчик в лагерной робе

С худенькой девочкой в тот же лёг ряд,

Дети Христовы уснули во гробе,

Где был их венчанием смерти обряд.

04.09.2010

Своя ноша

Влюблённого сердца неведом размах,

Жених обещает, придя на свиданья:

«Всегда тебя буду носить на руках!»

И сам даже верит в свои обещанья.

А свадьбу сыграли рядком да ладком,

Мечты приутихли, как зависть подружки:

Невеста вчерашняя в дом прямиком

Несёт на руках жениха из пивнушки.

Смеются соседи, смеются друзья:

«Всё время несёте друг дружку прилюдно».

А им отвечают: «А ноша своя

Не тянет, вообще. Никого. Абсолютно».

Силиконовый век

Воздух, как душная тюремная роба,

Обволакивает, тычет табаком,

Злоба, животная злоба

Уже внутри, а не только кругом.

В огнях реклам наружу лезет аура,

Из силикона скроен новый век,

Чтоб плакать у нас есть рабыня Изаура

И портящий воздух – для юмора – Шрек.

Лицо обжигает дыхание вьюги,

Сминает желания вновь колея,

Ведь «I`ll be back» обещал Фредди Крюгер

И Бэтмэн вернётся на круги своя.

Выбирая дорогу по собственным силам,

Где человек человеку волк,

Самая сердечная у нас – Годзилла,

А самый душевный это – Кинг-Конг.

Сожжённый мост

С золой сожжённого моста

Лечу в бурлящий водный вал,

Смешной и маленький простак,

Кто чёрный дым мостом назвал.

Кто шёл по небу и ступил

На угли в синих огоньках,

Где солнца матовый рубин

Согрел камней покорный страх.

Где рельсы громыхнули в стык,

Нырнул, как в воду, липкий нож.

Крепки сожжённые мосты

Тем, что вторично не сожжёшь!

Удушливый тяжёлый смог

Узорным облаком затих,

Иду вперёд, раз здесь дорог

К воздушным замкам нет других.

17.03.2010

Сон разума

Больно, когда осмеивается культура,

Страшно, когда толпу её страсти несут,

Когда стихи читает лишь прокуратура,

А идеологию определяет суд.

Страшно, когда слова падают навзничь,

Как убитые солдаты, на последний редут,

И люди читают только дензнаки на ночь –

Единственный подходящий для них печатный продукт.

Когда обессловленная толпа грамоту учит

По стальным прописям шахидских поясов,

Вдруг понимаешь, что редька и с мёдом хрена не лучше,

И сон разума – единственный доступный нам сон.

Поздно шуметь: а чего же раньше не говорили,

Не предупреждали, не объясняли, не показали края,

Когда придётся бежать, задыхаясь, по радиоактивной пыли

В том страшном мире, где у каждого правда своя.

Спор

Ударил вдруг камень

Холодного взгляда,

Ты строго сказала мне:

– Спорить не надо!

Маня, устрашая,

Губы стиснуты плотно,

И я соглашаюсь

На всё, что угодно.

Хоть клоуном выстави

Сразу и слепо,

Ты – моя Истина,

Ты – моё Небо.

Наука простая:

Во всём тебе вторю.

– Мы спорить не станем!

– Да разве я спорю?!

Старая фотография

Тропинка тянется к амбару,

Кружится снег над головой,

Царь с цесаревичем на пару

Стоят с двуручною пилой.

Папахи сдвинуты к затылку,

Дыханий вверх идёт парок,

И льются ниточкой опилки

То на шинель, то на сапог.

Снежок наивно, тихо кружит,

Как тень былого естества,

Другой огонь отныне нужен,

Другие надобны дрова.

Пружина выскочила, дрогнув,

В смешеньи стран, народов, войск.

Пила рвёт мёрзлые волокна.

Ещё зима...

Уже – Тобольск...

Танго

Застыла пара, отводя глаза,

На пике музыки разбуженная сила,

Они боятся вслух своё сказать,

Дыхание от чувств перехватило.

Танцуют двое, чтобы вместе быть,

В огромном зале видя лишь друг друга,

Пытаясь что-то безуспешно скрыть,

Ещё вот круг, полкруга, четверть круга…

У самого синего моря

В жизни тягостной и длинной

Чаще всматривайся в синь!

Вынул сеть с морскою тиной?

Что ж, вторично сеть закинь!

Учитель

Для неучей в оценках стоек,

Когда их знания малы,

Ученикам не ставлю двоек,

Пишу всегда в журнал колы.

Я верю, что души задворки

Не поздно к свету двинуть вспять,

Колы в журнале на четвёрки

Легко потом переправлять.

Федерация

Слово взять "Федерация",

Ничего нету выше.

Но в том слове услышишь

Только "Феде" и "рация".

Вот такая новация,

Где поймёшь только бредя,

Кто такой этот Федя

И зачем ему рация?!

Фейерверк

Рыжих волос перепуталась стружка,

Взмывающий в небо шелест петард,

В рванье танцевали алкаш и дурнушка

И каждый был танцу особенно рад.

Глазела толпа, наблюдая: вдруг станет

Их небо светлее осеннего дня,

И длилась мелодия фильма «Титаник»

Под искры, круги, серпантины огня.

Сполохи, цвет остывающей стали.

Все в небо глядели, и только они,

Алкаш и дурнушка, вдвоём танцевали

И песня звучала для них, для двоих.

Через рассудочно-блёклые жизни,

Через наплывы бессмысленных дел

Небо огнями над ними кружилось

И Новгород древний, притихший, глядел,

Как тело, прильнувшее бережно к телу,

Вело за мелодией бликами глаз,

И в небо ночное смотреть не хотелось,

Пока на земле танцевали сейчас.

Алкаш и дурнушка, нелепо и жалко,

В праздной толпе танцевали не в лад.

Но как у мужчины заломлена шапка,

А как у избранницы щёки горят!

04.10.2009

Фонарики вербы

Вышел под утро тропинкою льдистой,

Влажная сырость, тихо и знобко.

Пока что темно, но нельзя заблудиться,

Фонарики вербы светят у тропки.

Первое солнце иглами, жёлто

Почувствовать хочет, как веточки ломки,

Как утром в тумане горят отрешённо

Фонарики вербы на прутиках тонких.

И, кажется, тёплого света довольно,

Фонарики вербы мерцают, как искры,

И ветром доносит порыв колокольный,

Приметой, что церковь уже совсем близко.

Туман провисает, на ощупь атласный,

Уносит его вместе с мраком и ветром,

Фонарики вербы светят, не гаснут,

С утра зажжены они мудро и верно.

Чикатило

В души влезая без мыла,

Даже когда обознался,

По улице шёл Чикатило,

Шёл и светло улыбался.

И вешались дети на шею,

И девушки радостно млели,

И юбок восторженный шелест

Катился по тихим аллеям.

«Глядите, пошёл Чикатило,

Он очень и очень весёлый,

Он ласковый, добрый, сильный,

Любовью большой вознесённый.

Как нам повезло, – шептали

Девушки, женщины, дети, –

Какая открылась нам тайна,

Как с ним хорошо нам на свете».

Поёт обаяния лира,

Он в душу залезет без мыла,

Мир выбрал себе кумира,

Мир счастлив идти с Чикатило.

Других разглядит он с прохладцей

И примет глупца и невежу.

Не забудьте в тот миг улыбаться,

Когда вас в кустах зарежут.

25.09.2009

Читать живых

При жизни – гонорары нищенские,

Смешки да водочный ларёк,

Ну а потом звучит – Анищенко!

Ну а потом звучит – Царёв!

Посмертно в небо вьётся лестница,

Стихи читаются насквозь,

Для славы будто бы повеситься

Борису Рыжему пришлось.

При жизни явно не в фаворе,

Ну а потом, вдогонку, вслед –

Мол, застрелился, в Эквадоре

Ширяев – русский, мол, поэт.

Мол, настоящее, мол, творчество,

И каждым словом бьёт под дых…

Когда ж читать стихи захочется

Не мёртвых, а ещё живых?!

Когда без деланных оваций

Вдруг станем сразу, без «потом»,

Узором крыльев любоваться

В полёте, а не под стеклом?!

Чужой праздник

На празднике чужом пытаюсь веселиться,

С оттенком нежности выстраиваю взгляд,

Стараюсь не зевать, разглядывая лица,

И всё твержу, что очень, очень рад.

– Ну, как детишки, как твоя родная?

И с нежным взглядом повторяю трюк.

И пью, стаканы водкой наполняя,

И на часы украдкой под столом смотрю.

– Какая радость: Мишеньке жениться!

– Вчера у Витеньки прорезался зубок!

Летит, летит дурная колесница,

Сжигая мозг, вминая в потолок.

Пою, напившись, глупый и гораздый,

Катая звуками застрявший в горле ком,

Всё думаю, а где же мой остался праздник,

В каком году и в городе каком?

И вспомнить не могу. Лишь тучи злее, гуще

У лампочки роятся жёлтой ржой:

– Доволен будь, что хоть сюда допущен,

Как соучастник радости чужой.

12.12.2009

Чёрно-белое

Снова по ящику нудно твердят

О бескрайности разума и человеческого нутра,

Капля за каплей вливается яд,

От всепрощенья в мозгу выгорает дыра.

Дескать, у каждого где-то есть грех,

Намешано так, что в глазах зарябит,

И Божия искра, дескать, у всех,

Даже если на животе прикреплён динамит.

Так вот и ищем вчерашний день,

Слезинку ребёнка цитируем невпопад,

Пытаясь в навозе жемчужины разглядеть,

Чтобы каждый подонок остался нам рад.

Сложные люди взрывают вокзалы, дома,

Их кинжалы раскалены от человеческих шей.

А, может, нужнее сто крат автомат,

Чем проповеди о многоценной душе?

От беснования многомудрых спасение – храм

Или хотя бы берёзовая роща на холме,

Где открыт ты уже не молве, а ветрам,

Где выходят из сердца обида и месть.

И чернота на берёзах не попирает свет,

Она не борется, а лишь оттеняет слегка

Чётко прочерченный в синеве силуэт,

Что отражают глаза и река.

В чёрно-белых стволах словно клавишей плеск,

Где в прозрачности неба – ослепительный стерх,

Чтобы над чернозёмом крыльев вычертить крест,

Оставляя скрижали на простой бересте.

Шоколадное сердце

Я не помню давно, сколько минуло лет,

Где какие картинки и лица,

Только сбоку, с зимы, у меня на столе

Шоколадное сердце томится.

Я хотел подарить, словно сердце своё,

Но не нужно ни то, ни другое,

Только дождик в окошке заученно льёт,

Стынет дерево в парке нагое.

Вот однажды пришла, словно в дивном кино,

И сказала: «Ну, что тут за дело!

Шоколадное сердце засохло давно

И прогоркло, и всё поседело!

Что конфетка твоя для ума, для души?

Только колет ознобом по коже».

Шоколадное сердце всё так же лежит,

И ни съесть, и ни выкинуть – тоже.

Бесполезного неба бесполезный язык –

Дождик капает в память о Ное,

И стучат в тишине то ль сердца, то ль часы.

Бесполезны, одно и второе.