Андрей Коровин

Андрей Коровин

Все стихи Андрея Коровина

Бог сохраняет всё

 

…как ты наверно знаешь –

Бог сохраняет всё

Он сохранит и твои измены

чёрной ленточкой на твоём запястье

которая пребудет с тобою

во все времена

 

Бог, Анна и Амедео

 

…а Ты, чей грозен лик,

что делал Ты, когда

свеча в ночи едва

встречалась с тонким ликом

той, что была нага

и счастливо пьяна

художником одним,

парижским прощелыгой?

 

лишь имя да слова,

глаза и карандаш,

и гибкости её

завидовали руки,

объятая огнём

бикфордова строка

улики все сожжёт,

но сохранятся звуки

 

чтоб обмануть Его

чьи маски примерять

он заставлял тебя,

художник Модильяни?

но всё ж её черты

сквозь камень проступать

начнут чрез сотню лет

и отразятся в Анне…

 

 

В ночи

 

Осень скрутила спину.
Ночь моя холодна.
Я тебя не покину
Даже в ночи без дна.

В слезоточенье ночи
Тикает ход времён.
Каждый из нас порочен
Суммой чужих имён.

Что ж нам делить на свете?
В небе – ни огонька.
Мы – только Божьи дети.
Вот же – моя рука...

 

Гатчина

 

Дмитрию Коломенскому

 

этой осенью в старой Гатчине знаю снова мне не бывать

не тонуть по вязким болотам пролагая собою гать

не смотреться в озёра не думать что вот я здесь

может это хотя бы собьёт вместе с пеной спесь

 

не дано мне родиться в Гатчине – не моё

вот в Кронштадте и Петропавловске – это да

и хотя преследует ё-моё

мне роднее тоска по морю вообще – вода

 

я холодной столицы насмешливый чую взгляд

мол родился плебеем а грезишь о кораблях

а я в детстве точил кораблики об асфальт

из коры дубовой они получались – в(ах)!

 

но судьба имеет свои чудеса для всех

корабли из дуба ушли бороздить стихи

отшумел кораблинобельный ХХ век

я живу посреди ветров и среди стихий

 

в старой Гатчине где промокли мои друзья

под дождём осенним среди бесконечных зим

я очнусь однажды поняв наконец что я

держу путь к Шпицбергену но через магазин

 

корабельные сосны мои проскрипят отход

и на плечи сядут СиринЪ и АлконостЪ

и отправлюсь я в бесконечный земной поход

держа путь по звёздам и где-то среди тех звёзд

 


Поэтическая викторина

Грехопад

 

Ненависти – немного…

Счастья лишь – ни шиша.

Бог подарил дорогу.

Жаль, что не малыша.

 

А грехопад змеится…

Люди. Да что с них взять?!

Думал: впорхнула птица.

Пробовала летать.

 

Нет чистоты на свете.

В каждом заложен грех.

Были бы Божьи дети –

радовали бы всех.

 

…помнишь, как на пороге

верили, не дыша,

в счастье своё и Бога?

Там и была душа.

 

Грустная сказка

 

Что же ты наделала, милая душа?

Разрубила дерево. Как теперь дышать?

Не сиделось пташеньке на моём суку.

Улетела за море. Вот и всё ку-ку.

 

Жили мы за пазухой у кого не знам.

Звёзды были ласковы, как собаки, к нам.

…Щебетала ласково, выключала свет.

Были бы мы счастливы. Только счастья нет.

 

Гумилёв Ахматова Модильяни

 

Как же вы жили,

       грустные дети –

              Коля и Аня?

Анино сердце –

      через столетье –

             всё модильянит.

Коля воюет –

      с немцами, львами,

             властью и болью…

Встретятся дети

      где-то под сердцем

             мудрого Бога.

 

Боженька старый

      скажет: ну что ж вы,

             дети, так жили?

Милостью Божьей,

      честью и раем

             не дорожили?

Аня заплачет,

      Коля заплачет,

            лишь Амедео

В гордом молчаньи

     выйдет из рая –

            в пропасть – налево.

 

Иногда

 

…в этих сумерках, в этой стране,

В этих паузах, низко летящих,

Иногда вспоминай обо мне.

Раз в столетие. Лучше – не чаще.

 

Иногда выходи на балкон.

И сквозь ветер, тоскующий глухо,

Мой стишок хрипотцою ворон

Пусть коснётся бездомного слуха.

 

И ещё вспоминай иногда

О пустующем доме у моря,

Где гуляют сквозняк и беда,

Твоему удивлению вторя…

 

Коктебель

автоматические стихи

 

прямо на набережной

босыми ногами

пахнет раскалённой тенью

спит волосы заплетены на асфальте

строгает из деревяшек деревяшки

будто не видит

и бонги бонги

и камешки леты

и ракушки всех мастей

головакружится

день упал с дерева

шторы моря раздвинуты

наступает на пятки

ступеньки

каберне екатерины

лучше две

и коньяк карадаг

а вас не екатерина

у вас имена похожи

можно открыть бутылку

прямо здесь в магазине

давайте выпьем

за это лето

сегодня в девять вечера

возле бубнов

когда солнце зайдёт за хамелеон

когда рыбаки вернутся с добычей

когда нудисты повяжут банданой

когда нудистки начнут смеяться

каждому

очень хочется сладкого

виноградного

неземного

чтобы терпкие губы

солёное слово

это что там за шар

почему облака не в порядке

запишите меня

в алфавитном порядке

и синие синие горы

как будто паришь

над чужой акварелью

и не можешь

не можешь

упасть

 

 

Ланцелот

 

я помню музыку но помнит ли меня

тень Ланцелотова с мазуркою в руке

что прежде вороном садился на коня

и дрожь стрелы стремглав бежала по строке

 

как всадник падает как женщина бежит

как у дракона отлетает голова

как Гвиневера разметалась неглиже

так я нижу тебе на ниточку слова

 

ты сам как музыка ты рос из живота

и всё грядущее провидел в немоте

как Камелот уничтожает пустота

как сам поклонишься предвечной пустоте

 

Модильяни Ахматова

 

Здравствуй, любовь моя, красный цвет!

Я за тебя заложил бы душу,

Только такого заклада нет,

Чтобы любовью я не разрушил…

 

«Песнь Мальдорора» тебе прочту –

Ты же всё знаешь про нас с тобою…

Хочешь, шагнём с тобой за черту –

В адское счастье чужого горя?

Нет? …занавеска на том окне

Корчится в судорогах солёных…

Не говори о разлуке мне!

Здравствуй, печаль моя, цвет зелёный

 

На войне как на войне

 

…Ботинки мазать пулемётным жиром,

И пить глинтвейн, и рифмы называть.

И женщину, рождённую инжиром,

В вельветовые губы целовать.

 

Вот так бы воевать, пока живётся.

Покуда ни один окоп не сдан.

Пока любим. Пока под сердцем жжётся.

Пока болит лишь от любовных ран.

 

…Мы так устали от трофейной каши

Чужих любовей, торжища души,

Как будто ночью отступили наши,

А ты ещё пока что и не жил…

 

Уж лучше – смерть, штрафные батальоны,

Пехотные погиблые войска,

Чем знать, что – предан. Список поимённый

Сжимает твою голову в тисках.

 

Спасибо вам, предавшие! Спасибо.

За честь быть правым на любой войне.

За право честных – умирать красиво.

За пулю в сердце, преданную мне.

 

Накануне

 

На краю Ойкумены пылает сухая трава.

Бледный Конь бьёт копытом. Коню Вороному не спится.

Всадник острым копьём открывает пустые слова.

Те пищат, словно устрицы, но не желают молиться.

 

И чем ближе к рассвету – тем ярче небесный распил.

Начинает уже перекличку последнее воинство.

А потом поднебесная стая гуляет в степи,

Собирая всё новых в отряды Его добровольцев.

 

Это – армия Света. …покуда безумствует Тьма –

Мы живём на краю, мы свистим на своей окарине.

В обалдевшем аду Дьявол крутит своё синема

Но торопится Всадник. И я его слышу отныне.

 

Наполеон – Жозефине, о. св. Елены

 

Здесь, на каменном острове, я

потерявший твои очертанья,

распустив экипаж корабля,

приговора судьбы жду в изгнаньи.

Море бредит в безумстве своём,

с каждым годом оно неспокойней...

Как мы странно с тобою живём!

Пусть хоть смерть станет нашею сводней.

У судьбы столько слов, столько лиц,

улыбалась она и грозила.

Только слава не знает границ,

а в позоре и есть её сила.

Мне-то что, я стерплю, я – мужик.

А тебе-то за что эта кара?

Тень судьбы надо мною кружит,

и рыдает испанка-гитара.

Никогда ни о чём не жалел,

знал – всё будет, и шёл без оглядки.

Делал всё и с любым, что хотел,

как безумец в душевном припадке...

Был с судьбою и с веком на «ты»

и не ждал от судьбы перемены.

Но любовь заметает следы,

и бесчестье выходит на сцену.

Бьёт судьба то крылом, то кнутом

так, что после подняться не можем.

Если это мы переживём,

то Второе Пришествие – тоже...

Море бесится, скалы круша

и пуская от ярости пену...

Почему же спокойна душа

и простила обман и измену?

Просто это уже не земля,

это долгая лестница в небо,

ибо тот, кто стоит у руля,

никогда на земле-то и не был.

Этот каменный странный корабль

всё плывёт и плывёт в бесконечность.

Этот шторм, и печаль, и сентябрь

суждены мне, наверно, навечно.

Как ты там без меня? Продержись.

Я надеюсь – немного осталось.

Я вчера повстречал свою Жизнь,

и она мне в лицо рассмеялась.

 

* * *

 

Не расскажешь того, что было.

Да и был ли весь этот бред?

Знаю, ты меня не забыла.

Вот и я тебя – тоже нет.

 

Жизнь пройдёт – чередой историй.

А могла бы быть просто – жизнь.

Понимаю, уже не стоит.

Слишком больно ещё, скажи?

 

И не важно теперь, откуда

Началось и куда пришло.

Мы могли бы поверить в чудо.

Но оно не произошло.

 

Не торопи

 

Выйдешь в сердцах из дома и не узнаешь – где.
Уточка из дурдома плавает по воде.
Следом идёт старуха – жжёт отпечатки ног.
Где Твоё Божье Ухо, мой милосердный Бог?

 

Мы с Тобой говорили о всепрощенье, да.

Только палач из Лилля ждёт своего суда.

Только промокла память. И не предать беды.

Медленно заметает осень Твои пруды.

 

Я с Тобой не прощаюсь, Боже. Не торопи.

Знаю, что, не раскаясь, не отыскать тропы.

Знаю, что жив, покуда честен ещё с Тобой.

Жду я уже не чуда. Благовести любой.

 

 

Новая Одиссея

 

– Эй-эй, одиссеева лодка, стоять-бояться!

Далёко едем? Цель путешествия? Что там в трюмах?

Итака, значит? С войны троянской? Продукты в трюмах…

Уже лет двадцать? Ну вы даёте! Там плыть – неделю!

Видать, несильно тоска по дому вас обуяла…

 

Ааа, Пенелопа… слыхали, как же! Да кто не слышал!

Сидит старуха, прядёт и плачет, прядёт и плачет.

Какой-то саван сто тысяч раз уже распускала.

Теперь же вяжет носочки правнукам и прапрапра…

И всё цитирует чьи-то вирши… ах, да – Гомера!

 

Из-за чего хоть у вас такая фигня случилась?

Из-за Елены? Ну как без бабы?! – Никак без бабы!

Ну, Менелай-то, пиздострадалец, с ним всё понятно!

А вы-то что же бросали семьи, тащились в Трою?

За ради дружбы? За ради чести? Чего за ради???

 

Ну, ладно, ладно! Валите с миром! А мы? – Таможня.

Мы проверяем таких, как вы, на наличье виски.

Все говорят, что они из Трои. Поют про битву.

А мы – работай, ищи спиртное… Сухой закон ведь!

Это – Америка! А вы подумали, что – Итака?

 

Обратный отсчёт

 

…и тени будут тихи и резки,

и холодом повеет от строки,

и катерок потянется к причалу…

мы начинаем медленный отсчёт

судьбы, что против времени течёт,

и мы приходим к самому началу

 

потерянные Богом и собой,

мы верим только в сгусток голубой

души своей, томящейся по небу.

а кем мы были, и по ком текла

печали нашей мутная река –

не вспоминать бы ни тебе, ни мне бы

 

Одержимость

 

Забудешься и скажешь мне: прости

И душу мою с миром отпусти –

Прощу тебя и всё тебе забуду.

Нет ничего страшнее нелюбви.

Поэтому, конечно же, люби.

Мешать тебе не вправе и не буду.

 

Пусть каждый выбирает для себя,

С кем умереть и с кем прожить, любя.

И с кем прервать трепещущие нити.

Мы брошены на проклятой земле.

Мы – мушки, запечённые в смоле.

Мы одержимы. Вы нас извините.

 

Одиночество

 

Будешь чай себе горький заваривать,

Согреваться холодным вином…

Потому что не надо загадывать.

Потому что живёшь не о том.

 

Сигарету вприкусочку дымную

Пожуешь – и не надо уже

Ни любви с её розой интимною

И ни музы с её неглиже.

 

Орлеанская Дева

 

Здравствуй, друг – Орлеанская Дева,

Золотая игрушка богов!

Небо – это гигантская плева,

Сквозь неё не проходит любовь.

 

Как же ты на земле оказалась,

Невозможного неба дитя?

Ты – была? Или только казалась

Белым всадником в струях дождя?

 

Ангел шёл за тобою по следу,

Но тебя отыскать не умел.

Кто ж тогда приносил вам победу?

Кто победу в итоге имел?

 

Не ответишь, в огне засыпая…

Что ж, лети – остальное не в счёт!

Победитель горит, не сгорая.

Победитель и мёртвый – живёт.

 

Так лети, Орлеанская Дева!

Смерти нет. Меч карающий лжёт.

На пороге Господнего гнева

Ветер флаги победные жжёт.

 

Осень в любви

 

Почему же так грустно, как будто бы осень в любви?

Коктебель умирает и близится зимняя стража…

Это сказка прошла, и теперь она больше не наша.

Эту белую чайку любимой теперь не зови.

 

А как пела она, как тебя укрывала крылами,

Как был труден и радостен ваш удивлённый полёт…

Но срывает афиши, и счастье прощается с нами.

И любовный «Титаник» по Чёрному морю плывёт.

 

Ты был диким и смелым, она – неземной и домашней.

Ты взлетел высоко – там, откуда так больно упасть.

А она потянулась назад, за уютом вчерашним.

И гиена измены оскалила чёрную пасть.

 

Это осень в любви. Это мёртвый сезон мирозданья.

Вы расставили сети и сами собрали улов.

Даже бедные ангелы самого низшего званья

Не приходят на твой полный горького бешенства зов.

 

После войны

 

Если Бог не найден, но труп опознан –

Значит, мы с тобой опоздали в Познань….

У жандармов – ласточки на погонах.

Нас из рая, видимо, всех прогонят…

 

Погоняй, земной паганель Шарапов,

Всех стрекоз и бабочек прямо в Краков.

Там в капелле мы на басах, как духи,

Будем пухнуть от местной бормотухи.

 

Бормочи мотивчик свой риоритный.

В небесах уже ничего не видно.

Не видать, как бедные наши души

Превратились в лёгких стрижей воздушных.

 

 

Про девочку Олю

 

Догнать уходящего тролля

И тихо шепнуть: – Погоди!

Живёт в мире девочка Оля,

У ней чёрный камень в груди.

 

Тот камень у ней вместо сердца.

И сила его такова,

Что девочка с самого детства

Волшебные пишет слова

 

И голосом чёрного камня

Волшебные песни поёт.

Их спела однажды она мне,

И я уже больше не тот.

 

Я сон потерял и усталость,

Я девочку эту люблю.

Но ей меня мало казалось.

Ей хочется петь – королю!

 

– Послушай, чего же ты хочешь? –

мне маленький тролль говорит. –

Она предала твои ночи,

но жизнь-то ещё предстоит!

 

Ответил: – Я знаю, что тролли

Умеют вымарывать грех.

Так вытащи камень из Оли,

Чтоб стала она лучше всех.

 

Ответил мне тролль: – А без камня –

Не девочка Оля она.

Хорошенькою и бездарной –

Такой тебе Оля нужна?

 

…и долго я плакал, покуда

Мне тролль не сказал: – Уходи!

Покуда ты веруешь в чудо –

Горит чёрный камень в груди.

 

Про жену

(Старинная шотландская песенка)

 

Луна застигнута врасплох,

Бледнеет как жена.

К чему такой переполох?

Ну что ж, что неверна?

 

Жена всегда нам неверна.

Глупец – кто верит ей!

Любовь – для счастья нам дана.

Жена – к беде, ей-ей!

 

Кто хочет быть обманут – тот

Найдёт себе жену.

Но я, друзья, не идиот.

Уж лучше – на войну!

 

Уж лучше пить душистый эль

И звёздами бряцать,

Чем снова на жене своей

Жениться мне опять!

 

Про небеса

 

Тёмное небо Питера лучше неба Москвы.

Московское небо – серое. Ангелы в нём не летают.

Уедем с тобою в Питер! Станем как все – на «вы».

И будем подкармливать ангелов, которые там обитают.

 

Будем бродить по крышам, вспугивать голубей,

Гладить блохастых кошек, путающихся под ногами.

И, сидя в кафе на набережной, там, где всегда борей,

Будем с тобой беседовать о хокку и оригами.

 

…тёмное небо Питера станет чуть-чуть светлей –

Как светлеют глаза твои, когда ты со мною рядом.

А одного, самого мелкого <ангела>, заберём из яслей

И научим Землю останавливать взглядом.

 

Рождество в Топловском монастыре

 

Наташе Мирошниченко и Серёже Ковалю

 

в январских небесах

святой Екатерины

зелёная звезда

качается в груди

и снег вокруг горит

и светит свет старинный

в рождественских яслях

маячит впереди

 

мы маленькие мы

осколки синей глины

мычащие во сне

бредущие во тьму

нам время пятки жжёт

нам ветер дует в спину

нам хлещет в лица дождь

и радостно ему

 

не надо лишних слов

над этою купелью

умыться и уснуть

и видеть как во сне

из каждого куста

горящего капелью

зелёная звезда

рождается во мне

 

СПб и окрестности: из несбывшегося

 

...И в Комарове властвует весна,
а в стороне, прекрасна и надменна,
стоит она – Ахматова, сосна.

С. Белозёров

 

В Комарово твоё, в Комарово,

Где с утра поселилась весна –

Я хочу туда снова-здорово,

Там Ахматова плачет, сосна.

 

И в пернатые ваши Пенаты,

Где глаза по-щенячьи слезят,

Собираюсь – смотреть на закаты,

Словно Репин столетье назад.

 

И в Кронштадскую бурную пену,

В этот город дождей и ветров –

Как Парис в предвкушенье Елены,

Я войду, как вошёл Гумилёв.

 

И в загадочный призрачный Выборг,

Что синонимом выбора был,

Я давно уже в принципе выбыл,

Но доехать случайно забыл.

 

Я брожу недоверчивым Невским,

Развожу в нетерпенье мосты,

Будто это Кабанов с Каневским

Виноваты, что бесишься ты.

 

Петербургские белые ночи

Взять бы за руку, песенку спеть.

И понять, что чем больше ты хочешь –

Тем ты менее можешь иметь.

 

И очнуться на Финском заливе

В девяносто-лохматом году…

Ты бы мог стать случайно счастливым.

Но не в этом прекрасном аду.

 

Плачьте сфинксы, рыдайте красотки! –

Нам не жить в купаже неглиже.

Ведь смертельную порцию водки

Я для храбрости принял уже.

 

СПб-зоопарк

 

В питерском зоопарке живут летающие слоны.

Но их никто не видит, потому что они всегда улетают.

Девочка на воздушном шарике с ними почти на «ты»,

А сторож всё время стреляет вверх, но почему – не знает…

 

Жирафы, как страусы, прячут головы, потому что летающие слоны,

Пролетая, задевают их – то хоботом, то – ой! – ногами…

Слоны (в большинстве своём) – добрые, потому что они влюблены

В толстых слоних – не летающих, а прыгающих как мишки-гамми.

 

В Питерском зоопарке директор по кличке Маугли

Сидит в своём кабинете, обнявшись со старым медведем.

Балу, говорят, свихнулся: ловит мартышек и сажает их на угли…

Из Багиры сделали чучело, а Каа как удав – безвреден.

 

Редкие посетители, называемые директором «бандерлоги»,

Забредают полюбопытствовать летающим зоопарком

И кормят бананами ручных тигров, называя их Гиви и Гоги,

Предлагают директору водки, требуют женщин… И уходят с подарком.

 

Даже я вчера у одной старухи спрашивал адрес и улицу,

Но она сказала, что звери разбрелись по белому свету.

И только старый жираф по привычке сутулится.

И что где-то есть ещё СПб.

Но зоопарка нету.

 

Чуфут-кале

 

эти губы её

округлые сухие без помады

глубокая колея

на вершине горы

 

эта манящая ложбинка

меж сосков минаретов

уходящая в вечность

дорога тысячелетий

 

эти шёлковые купола

округлых грудей

истёртые ветром скаты

поросшие мхом

 

эти взметнувшиеся вверх

острые колени

застывшие в синеве

караимские кенасы

 

эти полумесяцы бровей

на бледном лице

низкие каменные своды

выбитых в скале комнат

 

этот бронзовый блеск кожи

отливающий багрянцем

запекшаяся кровь

ставшая солнцем

 

этот ветер

треплющий струи волос

старая олива

на краю обрыва

 

величественный Мавзолей

омываемый водами времени

здесь лежит Джанике-Ханум

дочь великого Тохтамыша

 

 

Экзюпери (военный лётчик)

 

I

 

лети, упрямый лётчик

товарищ Антуан

сквозь грозовые ночи

холодный океан

тебя планета слышит

тебе эфир стучит

и лишь Рене не пишет

твоя Рене молчит

что ей далёкий лётчик

летящий выше туч?

её задачи чётче:

дворец и принц – под ключ

а кто там разрывает

ночные облака

кого грозой сбивает

Господняя рука –

её ли это дело

в парижском далеке?

летит военный лётчик

и смерть стучит в виске

 

II

 

когда самолёт твой не вышел на связь, радисты сказали: бля!

опять Антуан завернул в кабак выпить стакан вина…

это всегда он очень любил – посидеть на краю земли

свесив ножки

в каком-нибудь городке

которого нет на карте

 

командир эскадрильи сказал: ну что ж, вернётся – уволю нах!

хотя все, конечно, его любили, потому что – как не любить?

ведь он умел очень складно рассказывать

о том, как упал в пустыне

и встретил там какого-то принца

ужаленного змеёй

 

когда самолёт твой не вышел на связь через второй и четвёртый час

командир накатил кальвадоса и понял: всё

и он сел в самолёт и взлетел орлом

помахав земле свысока крылом

он летал, пока врач не сказал ему:

отдохни

 

а какой-то немец сказал: вот плять! на хуа Антуана было сбивать?!

шуганули бы из берданки – и все дела…

у него была особая масть

без него мы все тут можем пропасть!

получилось, как с той княжной у русских…

ага?

 

III

 

когда ты понял, что ты подбит, что ты сделал, мой милый граф?

катапультировался? закурил сигарету? или хлебнул из фляги?

думаю, что последнее, ведь ты был романтиком,

а что может быть романтичнее, чем бесстрастно хлебать ром

в горящем самолёте над Атлантическим океаном?

 

когда самолёт твой вонзился в море, как штопор – в бутылку божоле, и стал батискафом

вспоминал ли ты южный почтовый, Леона Верта и планету людей?

видел ли парящих как орлы скатов, великолепных точёных акул

думал ли о судьбе твоей Франции?

 

что ты вспоминал тогда?

знакомую с детства молитву? глаза Рене де Сосин?

или как ты упал в Сахаре и увидел Маленького Принца?

конечно, это было всего лишь видение…

ведь ты был в бреду, мой дорогой Антуан!

 

IV

 

через шестьдесят лет у побережья Франции

твой самолёт обнаружили рыбаки

дети тех, кто служил с тобой в эскадрильи

такие подросшие дети

 

они так и не дождались от тебя продолжения

истории о Маленьком Принце

хотя какое у неё может быть продолжение?

ведь это история – без конца

 

тебя-то в том самолёте – не было…

 

* * *

 

а девушки любят военных

потом они любят брюнетов

потом они любят поэтов

потом им уже всё равно

 

военные где-то воюют

брюнеты всё где-то гуляют

поэты всё пишут и пишут

а прочие вот они здесь

 

военные гибнут в атаках

брюнеты становятся старше

поэты уходят в бессмертье

а девушки хочут ещё

 

* * *

 

а те глаза что таяли в ночи

где ты шептала: что ж ты так кричишь

где я молчал что и бессмертья мало

чтоб так любить

что знали те глаза

про нас с тобой в отпетых небесах

где голубое замещалось алым

 

бессмертья было мало ты спала

иное отражали зеркала

двоился мир и мы с тобой двоились

на донышке на краешке земли

мы этот свет с тобой не сберегли

мы даже говорить не научились

 

барабанщик

 

барабанщик не должен терять свои палочки

ни при какой погоде

он может потерять что угодно

ум-честь-совесть

и даже девственность

гонорар группы

любимую девушку

ключи от мерса

или мобильник за штуку баксов

но он не должен терять свои палочки

он должен жить с ними

спать с ними

заниматься любовью – с ними

его руки созданы лишь для того

чтобы держать палочки

палочки – продолжение его рук

его пальцы

его органы чувств

барабанщик без палочек мёртв

как солдат без командира

как бордель без секса

как музыканты без музыки

будь начеку, барабанщик!

береги свои палочки

не давай за них подержаться подруге

ей есть за что подержаться

не меняй их на водку

водка приходит и уходит

а палочки остаются

палочки лучше жены и друга

они накормят тебя в самый голодный год

они всегда найдут тебе девушку и кров

держись же за них, засранец

 

если ты конечно не умеешь играть на бонгах

 

битва детей и улиток

 

в тот день дворик Дома Волошина

был атакован виноградными улитками

они были повсюду

на дорожках на кустах роз

на перилах летней веранды

туристы никогда не видевшие

такого количества улиток

без умолку щёлкали фотоаппаратами

оживлённо рассматривали красавиц

их симпатичные рожки

и смешливые физиономии

трогали их хрупкие домики

между детьми и улитками завязалась дружба

дети переносили улиток в кусты роз

чтобы их не раздавили

невнимательные туристы

или вечно спешащие экскурсоводы

так продолжалось до вечера

 

а когда стемнело

во дворике слышался лёгкий хруст

непрочных улитиных домиков

дети играя забыли о тех

с кем они подружились утром

 

так была отбита эта атака

 

к следующему утру панцири неприятеля

высохли и слились с дорожками

так что уже ничто не напоминало

о жестокой битве

 

в Павловске

 

Наталии Соломиной

 

…снова пахнет весною в Павловске (где мы лезли через забор

по дурацкой привычке детской [во всё вникать] –

через чёрный ход – где живут домовой и вор

где для них молоко всегда оставляла мать)

 

на старинном вокзале в Павловске где военный играл оркестр

дамы в пышных нарядах бархатных рассекали туда-сюда

а теперь тишина играет свой задумчивый полонез

и извозчики на вокзале не приветствуют поезда

 

Аполлону что раньше хаживал здесь среди полногрудых дам

в благодарность за безобразия отпилили ножовкой член

и какая-то из чувствительных посетительниц по словам

местных жителей долго плакала ничего не найдя взамен

 

говорят император ночью прогуливается у дворца

оживают в старинном парке музы и львы

на любое его движение будто молодцы из ларца

появляются адъютанты без головы

 

Павел смотрит в глаза собравшимся будто спрашивает: за что?

но молчит граф Пален держит череп в руке

и не важно кто первым начал – ведь живым не уйдёт никто

отдаётся в кустах солдату императрица Фике

 

…это было весенней замятью – по канавам плыла вода

по старинной пластинке памяти не проедешь той же иглой

забываются обстоятельства помешательства города

остаётся печатка времени – бесполезный культурный слой

 

* * *

 

в последнем вагоне где гунны бушуют в крови

я слышу – в погоне гортанный погонщик ковыль

качается царствие Божье в орлиных когтях

вагончик-туктукалка мчит на железных локтях

 

в тартарских снегах нету обетованной земли

тартары под радостным игом её погребли

Восток полыхает волхвы собираются в путь

Господь утекает сквозь пальцы оставь мне чуть-чуть

 

а рельсы уходят под воду и дальше в песок

и голос Архангела влёт пробивает висок

и соль наслаждения смешана с солью беды

Спаситель уходит ты видишь в пустыне следы?

 

 

великие старики

 

кот Фиделя дель Кастро

сидит в его кресле

курит его сигару

и обсуждает с его кабинетом министров

всемирную революцию

 

все бросили Фиделя –

дети бросили Фиделя

Россия бросила Фиделя

даже Америка махнула на него рукой

только кубинские женщины

по-прежнему честно отдаются первому встречному

чтобы прокормить детей

мужа-пропойцу

и дать немного денег Фиделю

на всемирную революцию

 

великий команданте

болеет всеми разновидностями маразма –

не отличает охранника от премьер-министра

здоровается с обоими

падает с трибуны

забывает слова

но народ продолжает верить

своему команданте

тоже когда-то верившему

во всемирную революцию

 

секретарь команданте

по заведённому распорядку

продолжает слать чёрные метки

старику Пиночету

тот читает очередное послание

от давнего неприятеля

и нет-нет да смахнёт

навернувшуюся слезу –

они всё-таки вместе

творили Историю

пусть и по разные

стороны баррикад

 

Пиночет тайно посылает цветы

на могилу Сальвадора Альенде

насвистывает в ванной интернационал

и грезит всемирной революцией

притворяясь безумцем

особенно когда зовут в суд

 

великие старики так похожи

 

весенний Крым: свинг

 

Весенний Крым. И каждый день – в цвету.

И у весны расцвёл язык во рту.

И Божья влага в небесах пролита.

Ко мне приходит сон, и в нём – они:

Бессонные бенгальские огни –

Сугдея, Феодосия, Джалита.

 

Владычица морская – говори.

Пусть в небесах свингуют тропари

На день седьмой и на двунадесятый.

Пусть любит нас Господь в своём Крыму,

И я у смерти времени займу,

И мы проснёмся – вместе, как когда-то.

 

весна в Питере

 

Светлане Бодруновой

 

по зелёным каналам Питера – затонувшие катера

непонятное время года – почти что май

льёт холодный весенний ливень et cetera

и в кафе «Лоза» согреваешься Cutty Sark (а при чём здесь чай?)

 

Невский полон сломанных зонтиков (как в кино)

эти зонтики плавают в лужах (как корабли)

и в ближайшем кафе «Астория» пьёшь вино

то зелёное (из Китая) а то Шабли

 

Петропавловку лихорадит и засады на островах

ангел (тот что со шпиля) в спешке у подруги забыл трубу

петербургские строфы вязнут как язык с бодуна в словах

маринисты ушли в пираты и в романтике ни бум-бум

 

на какую из линий Васильевского ни зайди

параллельно пространству время а ты весне

Николай Гумилёв говорит на моём СиDи

что мол было с одной лаурой а прочее – о жене

 

в речке Карповке по легенде живёт преогромный карп

рядом жил г-н Попов изобретший сломанный телефон

а теперь живёт некто Ернев он-то знает что тут и как

он напишет сказку про карпа кстати а вот и он

 

будешь долго бродить кругами (вокруг Невы)

и очнёшься в «Бродячей собаке» – среди теней

а по следу идут разной масти и веры львы

и ты вдруг поймёшь львиный рык и язык камней

 

и тогда мутанты в Кунсткамере оживут

и огромные твари громя Зоологмузей

над землёй устроят свой самый ужасный суд

и с других планет на пир позовут друзей

 

но ещё есть время в кружки разлить вина

чёрный ром Bacardi уймёт в нашем сердце дрожь

по зелёным каналам Питера – уплывающая страна

оплывает свечами а ты просто лета ждёшь

 

война и мир

 

когда в небо

поднялись

американские бомбардировщики

чтобы бомбить Северную Корею

 

ты только что проснулась

и вышла на кухню

в тонком атласном белье

приготовить

кофе себе

и бутерброды детям

 

когда северокорейские радары

засекли

американские бомбардировщики

 

ты приняла душ

а потом стояла перед зеркалом

и чему-то улыбалась

 

когда северокорейские партизаны

поднимали в воздух самолёты

чтобы таранить Нью-Йорк

 

ты прислала мне смс

милый я так люблю тебя

 

и я ответил

и я

люблю тебя

больше жизни

 

из кабины звёздно-полосатого

самолёта

 

воспоминание о Петербурге

 

это тень Эрмитажа в стоячей воде

кто там прячется? – белая ночка

заползает рассвет в перезревшую тень

у атлантов в руках – по заточке

 

мы завидуем мёртвым покуда живём

но у них непростая работка

быть булыжником деревом или ручьём

или паузой музой кокоткой

 

катерок дребезжит заметая следы

скачет всадник по пенному следу

не желаю тебе ни венца ни беды

уезжаю уехал уеду

 

воспоминание: с цикадой

 

как персики твоих сбежавших дней

воспоминанье летом обогрей

 

пусть будет юг июльская жара

и крымский грех с цикадой до утра

 

пусть будет всё что виделось в очах

твоей зимы расплавленной в ночах

 

пусть будет сад холодное вино

и женщина забытая давно

 

и детский смех и знойный завиток

и поцелуй бегущий словно ток

 

по скальпелю судьбы по волоску

по мокрому бессмертному песку

 

время потерь

 

потерял жену

потерял сестру

потерял друга

потерял несколько знакомых

заговорил на другом языке

спросил:

– Господи, что это было?

ответил:

– время потерь

 

 

всё well

 

она была сомелье москвичкой

а он официантом в коктебельской кафешке

любовь застала их врасплох

возле барной стойки

и закружила в волнах

развратного ночного моря

на пустынном неоновом пляже

в её гостиничном номере

неделя показалась им вечностью

упакованной в одно мгновение

короткий курортный роман

показался клубникой

со взбитыми сливками секса

он был хорош собой

а она – свободна

 

на обратный поезд вместо одного

она зачем-то купила два билета

(вот такое странное выдалось лето)

а потом понеслось

работа-карьера-деньги

(это всё как вы поняли у неё конечно)

а он сидел один дома

пил вначале крымские вина

потом молдавские

потом перешёл на водку

по вечерам от него пахло

спиртным и женскими духами

потом она стала находить в доме

части женского туалета

через год она купила один билет

в одну сторону

неделю выгребала хлам

и пустые бутылки из всех углов

но и год спустя

она обнаруживала в потайных местах

случайно не найденную

пустую тару

 

всё это она мне рассказывала

в душном керченском поезде

в прокуренном тамбуре

последнего вагона

из окна которого

было видно убегающие рельсы

рельсы убегали в Крым

куда она всё-таки возвращалась

это возвращение было

таким же бесконечным

как и воспоминание

 

в двадцать лет после свадьбы

они поехали с мужем в Крым

летать на бипланах

это был их медовый месяц

дух захватывало от счастья

от молодой весёлой любви

и птичьего чувства риска полёта

когда перед тобой жизнь

а под тобой небо

и все кузнечики счастья

играют блаженный джаз

но одна свинговая нота

своим острым краем

задела парусину ветра

и поток освобождённой стихии

швырнул их на землю

её муж так и остался навсегда

в коктебельском небе

слушать мелодии свадебного джаза

а она вернулась на землю

сломанным позвоночником их любви

 

она выкарабкалась

встала на ноги

и по-прежнему ездит летать на бипланах

в коктебельском убийственном небе

 

но теперь она всё время говорит себе

всё well дорогая всё well

только никогда больше не привози домой

официантов из Коктебеля

 

если вы когда-нибудь встретите её

передайте ей от меня привет

 

 

донкихониана

 

крысиная тень Росинанта

охотится на седока

какого кихотского гранда

прославит сегодня строка

 

от Дуськи ни денег ни писем

и Санчо в запое давно

и есть ли какой-нибудь смысел

иль всё это полное вно

 

и сам благородный идальго

обложку романа жуёт

присыпьте хоть автора тальком

чтоб он не тащил его в рот

 

дорожные стансы

 

вот и мы загружаемся снова в купе

в это равенство долгой дороги

где поёт машинист на весёлой трубе

проводнице своей недотроге

 

и бутылками звякает каждый вагон

и копчёными курами пахнет

и подстриженный косами пялится склон

как мамаши над чадами чахнут

 

вот и водка закончилась надо идти

к проводнице за солнечным пивом

чтоб успеть полировкою душу спасти

до таможни и спать лечь счастливым

 

и проснуться открывши тугие глаза

на родной как сестра Украине

где тебе улыбается каждый вокзал

предлагая арбузы и дыни

 

и понять что ты дома на пару недель

и уйти в бесконечное лето

в абиссинство в кабановскую параллель

где подлодки поют до рассвета

 

где висит как бельё белый Крым на заре

и в тени загорают собаки

и ты сам только старый платан во дворе

подающий какие-то знаки

 

ехали три девушки

(русская застольная пестня)

 

ехали три девушки где-то под Москвой

повстречали дедушку с дырявой головой

 

а дедушка тот бывший красный командир

пулями украшен весь его мундир

он кричит им: – девки, подвезите в лес!

а ещё четыре деда им наперерез

 

а четыре деда все без головы

золоты погоны да черны стволы

вот глядишь догонят и тогда конец

и тогда придётся девкам с ними под венец

 

тут навстречу тройка три богатыря

Лёшенька Попович да Муромец Илья

у Добрынь Никитыча говорящий меч

всё что движется в округе рубит нафик с плеч

 

а вот и Змей Горыныч как аэроплан

накурился джанки да к тому же пьян

Соловей Разбойник им теперь рулит

колет колет им уколы Доктор Айболит

 

а на метле летает всякая Яга

сотни три слетелись разозлить врага (ага!)

тут такое братцы лихо началось

вперемешку бабки люди прочий рукомос

 

ехали три девушки где-то под Москвой

повстречали дедушку с дырявой головой

ой

 

жизнь вещей

 

просто удивительно

насколько вещи долговечнее отношений

 

…эти пожелтевшие фотографии

пережившие своих хозяев

больше чем на столетие

эта посуда из которой ели

короли и красотки

пылящаяся в музеях

эти кровати на которых было пролито

столько крови и спермы

(на них посетители

поглядывают с особенным интересом)

эти шкафы в которых прятали

любовников и любовниц

эти картины поражающие невозможностью

тех кто на них изображены

эти вещи хранящие тепло тех

чьи тела давно уже поглотила земля

а души поступили в распоряжение

небесной администрации

вещи несшие когда-то любовь

и вещи приносившие смерть

 

…и ещё эта банка из-под оливок

жёлтая консервная банка в коридоре

в которой я тушил сигареты

когда мы ещё жили вместе

она всё ещё так и стоит там

хотя я давно уже курю в кухне

это она не переносила табачного дыма

поэтому я и курил в подъезде

 

сколько миров пало с тех пор

сколько родилось вселенных

сколько явилось на свет детей

и сколько жён изменили своим мужьям

а эта банка по-прежнему стоит там

в одиноком коридоре

нашего невозможного счастья

 

завещание Ланцелота

 

любимая

я завещаю тебе хвост дракона

которого я победил

в честном неравном бою

 

помнишь

одну его голову

забрал институт истории

другую

институт мозга

третью

поместили в мавзолей

под стеклянный колпак

 

тушу его

разделили поровну

неделю пировали победу

когти и кости

растащили собаки и дети

а крылья

да

крылья

я подарил на свадьбу

нашему королю

 

а мне

достался лишь хвост

который я отрубил

первым же ударом

 

спустя неделю после боя

он ещё дымился

а потом стал как будто копчёным

и совсем не портился

странный это был хвост

 

я поселил его в саду

и в нём свили гнездо

королевские ласки

 

а из-за чего я с ним дрался

уже не помню

 

* * *

 

записано что ты сказала да

а время – лишь фальшивая вода

в степи между Сивашем и Джанкоем

джинн выбил пробочку да тронулся умом

жизнь стоит вымысла да замысел не в том

и тень Вертинского витает над прибоем

 

скажи шампанского откликнется шолом

и то забудется что ты считала сном

и то забудется что буква прописная

а вот поди ж ты – моря чайкоряд

и корабли под парусом чудят

и море спит

да разве против сна я

 

 

император в небе

 

император в небе

сам говорит с собой

это наш последний

это наш решительный бой

Господи Боже мой

Твой многоцветный рай

так похож на картинки

в японском стиле хентай

мы опять проиграли войну японцам

наша эскадра пошла на дно

в небе щурится узкоглазое солнце

небо стало похоже на кимоно

 

император – как сказано выше – в небе

мёртвые ангелы – на земле

поезд Ленина – на запасном пути

Россия Уэллса – во мгле

на добычу слетаются

трупные птицы

Германия, Англия и Китай

Господи, посмотри в эти лица

разве же это – рай?

 

император в небе

с дыркою в сердце

в военном френче и при усах

отрекается от престола

в пользу Архангела Михаила

и грезит о чудесах

дочери нянчат

неродившихся ангелов

царевич поднялся и полетел

Колчак обнимается с Врангелем

а ты бы чего хотел?

 

караимское кладбище

 

плотный зелёный свет

стоит над караимским кладбищем на Мангупе

кроны деревьев создают подобие крыши

и кажется что ты находишься

внутри огромного склепа

с мёртвыми людьми

и живыми растениями

земля под ногами

почему-то устремляется вверх

и маленькие саркофажики караимов

как жуки карабкаются по склону

каждый из них испещрён надписями

на неведомом языке

 

что они хотели сказать друг другу

покойники неизвестной расы

зачем спрятались в землю

почему надели панцири саркофагов

кто хранит их покой

в этом зелёном лесу

где даже тишина

кажется сгущенной и вязкой

почему они выбрали

этот мутно-зелёный аквариум безвременья

а не улетели куда-нибудь

на планету Ка Пекс

или откуда они пришли

вечные странники

строившие пещерные города

прятавшиеся от людей

под крымскими небесами

а может все эти саркофажики

здесь только для вида

может это то самое место

откуда они возвращаются к своим

 

даже озеро у подножия этого кладбища

тоже зелёное

говорят на дне его затонувший храм

а может быть город

а может летучий корабль

а может озеро лишь прикрывает

огромную лабораторию

в которой они собирают

сведения о земле

 

у меня нет пока никаких доказательств

но что-то здесь не так

чувствую я

что-то не так

 

кладбище в Старом Крыму

 

вот ящерица беглая на камне

могильном дремлет голову склоня

а там под камнем прозябают кости

покойника любившего вино

и море – эти страсти нераздельны

придумавшего Лисс и Зурбаган

отдавшего себя страстям и веку

так хорошо лежит себе покойник

как будто во дворе иль в огороде

часы не ходят   к службе не зовут

и каждый муравей бессмертьем дышит

и каждый куст кладбищенский пречист

и все они друг к другу ходят в гости

меняются монетками смешными

что оставляют странники на плитах

песок скрипит в зубах и под ногами

и бьётся оземь неба океан

 

код: я и ты

 

закодировать память на проблески: я и ты

назначать свидания в небе на всех углах

а когда небо выйдет из берегов разводить мосты

под мостами прячутся ангелы в душах птах

 

зажигать фонари и гасить в небе лунный свет

чтоб ночные бабочки помнили нас с тобой

изучать голоса и песни других планет

и смотреть с высоты на предвечный морской прибой

 

коктебель: по травинке цитаты

 

коктебель дребезжащей цикады

не придумано имя тебе

ты ползёшь по травинке цитаты

по судьбе что зудит бе-бе-бе

 

звероящером тень карадага

накрывает тебя по ночам

бьётся в пах перезревшая брага

чтобы заполночь дать стрекоча

 

и слинявшее из галереи

айвазовское море гулит

и повешены рядом на рее

дон кихот / дон жуан / айболит

 

крымская степь

 

невозможно спутать ни с чем

этот запах крымской степи

терпкий дух раскалённой земли

оседает в лёгких во рту

в шкурках жерделей

растущих по краям

крымской железной дороги

ради этого запаха

я каждый год сажусь

в душный поезд южного направления

обливаюсь потом

пью с соседями по купе

 

а потом степь опрокидывается

в солончаки Сиваша

высушенное солнцем и людьми море

поделено на квадраты

вбитыми в землю клиньями

вода испаряется

остаётся соляная короста

степь уходит всё дальше в море

звенит полынной зурной

улюлюкает скифской конницей

плачет голосами русских рабынь

 

столько звуков впитала в себя

нынешняя тишина

что её молчание

страшнее предсмертных криков

тысяч и тысяч людей

разных вер и рас

вросших в эту степь

своей кровью и плотью

 

а потом ковылиный разбег степи

упирается в горы

и кубарем катится вниз

к зелёному морю

к его затопленным кораблям

к тем кто однажды

хотел здесь напиться

пополнить трюмы водой

увезти с собой красавицу-дикарку

 

а остался здесь навсегда

 

матросы: в небесах

 

мои золотые матросы

живут в небесах корабля

и тянут канаты и тросы

чтоб вечно крутилась земля

 

у них – виноградные губы

и штормом исполненный взгляд

и в солнцем отлитые трубы

они беспокойно трубят

 

и радостный северный ветер

колотится в их паруса

и самые кроткие дети

без страха глядят в небеса

 

 

море: лимонными дольками

 

нарежьте мне море лимонными дольками
без чаек отчаянья
море – и только
чтоб был ободок от восхода по краю
и быстрый дельфин как посланник из рая

и я под язык положу эту дольку
чтоб выжить зимою полынной и горькой
чтоб плавать зимою как рыба в воде
подобно морской путеводной звезде

 

наш настоящий полковник

 

На Кавказе есть гора самая высокая,

А под ней течёт река самая глубокая.

 

он появился в редакции внезапно

без всякого повода

предложил статью о тульских оружейниках

это вполне сочеталось с его должностью

начальника военной кафедры

местного университета

потом ещё одну

и ещё

мы подружились

затем неожиданно

он принёс целое детективное расследование

о дуэли Лермонтова и Мартынова

с точки зрения специалиста по стрелковому оружию

мы печатали его с продолжением

расследованием заинтересовались лермонтоведы

даже приглашали нашего полковника

выступить у них с лекциями

так бы и продолжалась дальше

наша служебная дружба

если бы однажды он не пришёл

неожиданно

 

он долго стучал в дверь

а мы никому не открывали

поскольку пили по какому-то поводу с самого утра

потом стук прекратился и через паузу

кто-то открыл дверь чтобы доползти до туалета

он тактично стоял за дверью

попросил позвать хозяев кабинета

Константин Владимирович радостно закричали мы

я думал что вы вообще не пьёте ответил он

улыбнувшись в усы

открыл дипломат

там лежала бутылка

отличного грузинского коньяка

и она там лежала всегда

хладнокровно заметил он

 

со временем он втянулся в журналистику

начал писать статьи о своей любимой Грузии

куда изредка ездил сам

и откуда ему писали родственники

голодавшие и холодавшие

но не желающие уезжать из своей страны

он рассказывал что его дед

был архитектором в Тбилиси

строил мосты и дома

а в 37-м его расстреляли

авторские надписи архитектора

сбили со всех построенных им зданий

и наш полковник мальчишкой нырял в Куру

чтобы увидеть имя своего деда

сохранившееся на подводной части моста

 

он говорил нам

друзья если вам захочется

выпить рюмочку грузинского коньяку

или просто загрустите

только позвоните

и я уже тут

мы никогда этим не пользовались

но всегда радовались его приходу

 

наш настоящий полковник слёг

после очередной поездки в Грузию

его сердце не выдержало того

какой он её увидел

он буквально плакал от горя

 

нам так и не довелось

съездить вместе с ним в Грузию

как он обещал

его разбил паралич

и он не мог больше даже плакать

 

но я навсегда запомнил

каким должен быть настоящий полковник

таким как наш друг

Константин Владимирович Салуквадзе

 

небесные персики

 

любимая

если когда-нибудь у нас появятся деньги

мы пойдём с тобою на рынок

и купим небесных персиков

 

с них будет течь сок нектар амброзия

они будут мурлыкать в наших руках

ластиться к нашим пальцам

щекотать нас шершавой шкуркой

подаваться на лёгкие нажимы пальцев

как женщина подаётся навстречу любимому

всем телом обволакивая его собой

впуская в свою жизнь целиком без обмана

растворяя его в себе и растворяясь в нём

становясь одним телом и духом

сгустком нежности

души входят друг в друга

как будто у них есть

такие же инструменты как и у тел

 

персики это и есть

вечные неразделимые любовники

все ромео-джульетты

все петрарки-лауры

и прочие кавалеры-де-грие

после смерти стали персиками

это такой вот посмертный рай

 

стоит надкусить персик

и ты увидишь какого-нибудь ромео

в запрещённой форме застывшего над джульеттой

эй какого тебе здесь надо дядя

скорее всего скажет он

отрываясь от вечных дел

и ты ответишь

я просто люблю персики милый ромео

продолжайте прошу вас  не обращайте внимания

сегодня прекрасный день

 

видишь любимая

жизнь побеждает смерть

 

осеннее

 

такая красивая осень

такая щемящая грусть

что хочется женщину бросить

в её раскалённую густь

 

пора переездов отлётов

уходов и прочих измен

грядёт листопад самолётов

и вскрытых от нежности вен

 

грядущее неотвратимо

и хочется не отвратить

густого осеннего дыма

и жажды до боли любить

 

и верить что где-то под ветром

сдувающим пену с ветвей

есть с морем играющий сеттер

и только лишь твой человей

 

почему великие империи умирают

 

на древней земле бурят

в Усть-Орде

я познакомился

с художником скал

и лепщиком поз

 

мы пили тарасун

разбрызгивая его вокруг

в знак уважения к местным духам

и рассуждали о том

почему великие империи

умирают

 

потому ли что женщины

       рожают мало детей

потому ли что жара

       выжигает корм для лошадей

оттого ли что духи

       теряют свою силу

       за уральским хребтом

оттого ли что вино

       привлекательнее новых земель

 

мы уснули обнявшись

чтобы утром продолжить

спор

       о радости успешных набегов

       о красоте захваченных женщин

       о богатстве чужих городов

 

империи всегда умирают

 

но остаются великие предания

наскальные летописи

места силы

и позы

в которых

       любили

       повелевали

       сражались

       и умирали

герои

 

ставшие духами

этих мест

 

предательство

 

где это – сердце? что это так болит?

впрочем, поди разбери-ка его санскрит

на языке египетском плачет речь

Трою твою московскую не сберечь

 

не утолить тот голод, что душу жжёт

мантра измены речь превращает в лёд

заговор Пенелопы и дурака

но Одиссей вернётся. наверняка

 

выжжены степи преданных простыней

птица моей души, не ревнуй о ней

ибо ничто не вечно. и грех пройдёт

вот тебе, казанова, и новый год

 

прогулки осени

 

…и пойдём по бульварам сонным,

затерявшись в моей Москве –

диалогом лиц обертонным,

утопающим в синеве

 

нынче было такое лето,

что второго не пережить

жить бы в небе, смотреться в Лету

да с архангелами дружить

 

но пока листопад клубится,

есть надежда, что смерти нет

на дорожку садится птица

я её узнаю. привет!

 

 

пролитое: солнце

 

но, как и прежде, верит в нас Господь,
и любит нас, и в руки не даётся.

Александр Кабанов

 

и бабочка и даже стрекоза

в наручниках идущая по трапу

вся перед Богом чистая слеза

которую пустили по этапу

 

а то что не распахнуто окно

и лампочка как снег под сердцем жжётся

всего лишь оправдание одно

что Бог распят и в руки не даётся

 

словарь души как день перечеркну

и буквы разбегутся как японцы

а ангелы уходят на войну

горячую как пролитое солнце

 

станция севастопольская

 

поезд следует до станции севастопольская...

 

и вот въезжаю я в Севастополь

выхожу из метро и вижу

Лёшу Остудина и Саню Кабанова

и ведут они меня под ручки белые

на пристань Графскую

и говорят

 

есть многое на свете друг Коровин

и наливают виски двести грамм

 

и продолжают

выпьем за бессмертных

за Моцарта в его холерной яме

за Мандельштама в лагерных сугробах

за Гумилева в огненном столпе

за тех кто знал

как надо петь и плакать

и жизнь хлебал

большой столовой ложкой

и наливают виски двести грамм

 

а вот ещё Остудин скажет пробуй

с икрою щуки и кусочком лайма

двенадцать лет томился этот виски

чтоб мы его с тобой в Крыму вот так

 

я не скажу что я предпочитаю

французские классические вина

а буду говорить о Мандельштаме

и письма Ходасевича из Крыма

читать на память

 

старая ящерица на поводке

 

эта старая ящерица на поводке

гуляющая вдоль берега моря

задумчивая как моё безумие

её зонтик утыкан булавками с именами

бывших любовников и любовниц

чтобы не потерять связь с прошлым

такая странная штука – память

ничего-то она не помнит

пустота пожирает прошедшее

и подбирается к настоящему

 

эта старая ящерица на поводке

улыбается своим мыслям

морскому бризу

весёлому солнцу

как давно она была молода

как давно это было

мужчины женщины и любовь

казалось что жизнь – это карнавал

на котором ты бесконечно меняешь

маски партнёров роли

пускаешься в новые и новые приключения

и вот – этот берег моря

где нет никого кроме

карнавал жизни окончен

мужчин разобрали в отцы и мужья

женщин – в матери-жёны

любовь прошла

осталась лишь родинка на верхней губе

да забытая кем-то на пляже книга

 

эта старая ящерица на поводке

доживает своё прошлое

её одинокая фигурка

вызывает у меня приступ нежности

вот так по берегу моря

все мы уходим

 

Господь дёргает за поводок

и забирает нас к себе

в небо

 

страна победителей

 

в ночь с 8 на 9 мая

в ожиданье электрички 0 часов 16 минут

на платформе Царицыно

было много людей

 

многие были с георгиевскими ленточками

в приподнятом состоянии духа

с пивом и даже шампанским

 

поэтому когда появился парень

с гитарой через плечо

кто-то добродушно попросил его:

спой, брат

 

парень ответил: какой я брат тебе?

вообще-то я мусульманин

но я отрёкся от Аллаха

и принял Христа

 

и я уеду на поселение в Германию

потому что там – Европа

а вы здесь живёте в говне

страна победителей

 

он ходил взад-вперёд по платформе

и повторял свои слова громко

 

и никто не дал ему в морду

только пара мужчин

что-то тихо сказали ему

 

и отошли

 

странники в ночи

 

что вспоминается

рука протянутая с верхней полки

игривые пальчики

призывающие подержать её

подержаться

тёплая рука её

нежная её кожа

 

вспоминается Ковалевский

играющий «Маленький цветок» или «Странников в ночи»

его гитара в крымской ночи звучит так волшебно

как она никогда не будет звучать в Питере или Москве

это сочетание мелодии-ночи-любви-юга

никогда и нигде больше не повторится

и мне кажется что маленький цветок это ты

что это мы с тобой странники в ночи

шагаем по крупным и низким южным звёздам

и жизнь кажется вечной

и молодость кажется вечной

и любовь кажется не закончится никогда

и мы будем жить в Крыму

обнимать это небо

целовать это море

запивая поцелуи

лучшим магарачским «Бастардо»

и ты будешь танцевать голой на берегу

и мы будем совершать жертвоприношения богине Венере

и Левичев будет заливаться смехом и краской смущения

и мы потеряемся в вязкой южной ночи

пьяные и счастливые

от вина и любви

от юга и моря

это безумство свободы и безнаказанности

возможно только когда вы молоды и счастливы

это уже не повторяется никогда

 

а Ернев будет рассказывать про козу

подаренную ему друзьями

которую он пас в феодосийских горах

срезая для неё самые сочные верхние ветки

а потом вернул козу дарителям

потому что она стала занимать

слишком много времени его жизни

и о том что он хочет написать о своей козе пьесу

 

а утром он поведёт нас пешком из Феодосии в Коктебель

дорогой Волошина

он будет идти босиком

даже не идти а почти скакать по сухой колючей

выжженной солнцем земле

он бродит тут босиком целое лето

он настоящий местный житель

туземец с которым мы случайно знакомы

и который знает по-нашему

непонятно откуда

 

вечные странники

мы потерялись в нашей ночи

мы перепутали наши тела и лица

мы забыли куда мы шли

и напрочь забыли зачем

и только море колотит нам в спину

белыми от ярости кулаками

море которое видело столько странников

что все они растворились

в его глазах

 

 

так должны жить поэты

 

я хотел бы жить в Феодосии

по вечерам зажигать маяки с Левичевым

потомком каких-то князей по одной линии

и кажется Лермонтова по другой

пить непременно красный портвейн «Ливадия»

любимый портвейн Николая Второго

или волшебную коктебельскую марочную «Мадеру»

или божественный массандровский «Херес»

читать друг другу Макса и Черубину

ну на худой конец письма Пушкина

южного периода без купюр

провожать взглядом падающее в море

за генуэзскими развалинами солнце

закусывать полынную горечь неба

жареным миндалем или домашним сыром

а потом идти ночными улочками

вчитываясь в низковисящие звёзды

стараясь не задеть их головой

и пугая бродячих собак и милиционеров

весёлым беззаботным смехом

последних романтиков на земле

 

я хотел бы по утрам

пить крепкий турецкий кофе

в кафе на набережной

когда город ещё только просыпается

корабли в порту сонно переговариваются

чайки нервно бродят по пляжу

в ожиданьи добычи

а Левичев видит только лишь второй сон

ему снится Рудольф Штайнер

он проповедует тайную мудрость древних

а я пробую рукой море

сегодня оно мягче чем обычно

и не так йодисто пахнет как после шторма

это время штилей в Крыму

 

днём у меня будет полно дел

водить приезжих знакомых

по окрестным достопримечательностям

навещать Ернева и Ковалевского в их домиках на горе

ловить крабов в Двухякорной бухте

следить за тем чтобы на кладбище кораблей

всегда были свежие цветы

непременно заходить в армянскую церковь

возле могилы Айвазовского

просто так постоять молча

даже не зажигать свечей

 

после полудня я хотел бы

пить холодное коктебельское марочное «Алиготе»

где-нибудь в тени кафе

писать стихи и вешать их

на каком-нибудь сайте в интернете

писать в Симфи Андрюше Полякову

мол приезжай дорогой Поляков

здесь лучше чем у вас в Симфи

здесь есть море и крабы

и можно по вечерам зажигать маяки

с Левичевым или самим по себе

забрасывая солнце к туркам за горизонт

наверно у них никогда не бывает ночи

 

а у нас тут бывают такие ночи

когда море трясётся до самых глубин

когда молнии бьют в спины подводных лодок

когда дождь смывает все следы

древних и нынешних цивилизаций

как в тот день когда мы сидели с Лёшей Остудиным

на берегу коктебельской бухты

и смотрели на приближающуюся от Феодосии грозу

пили качинское «Каберне»

и говорили о женщинах и о любви

только так и должны жить поэты

 

жить

в Крыму в Феодосии в Коктебеле

на краю света

там где все начинается

и не заканчивается

никогда

 

* * *

 

хохотали как умели

в Коктебеле в Коктебеле

дальше некуда бежать

никуда не уезжали

нас друг к другу так прижали

что до смерти будет жать

 

то ли лунная дорожка

то ли хересу немножко

тени ночью не видны

улыбаться осторожно

целоваться невозможно

нет на свете той страны

 

дождь игристый полосатый

мы заткнули уши ватой

треугольная луна

а мурашки неуклюже

расползаются по луже

я один и ты одна

 

 

чужое тепло

 

по вечерам дома отдают тепло

и от них идёт пряный

густой дух чужого уюта

 

запахи борща и селёдки

детских горшков и семейных ссор

ношеных женских халатов

и свежепостиранного белья

 

запахи одиноких кухонь

и

запахи молодёжных компаний

завалившихся во временно пустующую квартиру

с вином и страстным желанием

близости

свадеб

семьи

детей

запахов борща и пелёнок

в вечернем окне

 

запахи поцелуев и ссор

запахи обид и измен

запахи разводов и несвежих халатов

запахи прокуренных окон

запахи грядущей старости

 

в ярких вечерних огнях

блистающей Ялты

 

* * *

 

…а загар так въелся в глаза, в сердца

что мы стали жёстче, чем чёрствый хлеб

и теперь бессмысленно отрицать,

что мы нашу жизнь превратили в хлев –

 

заходи, кто хочешь, зови друзей,

пей и спи со всем, что имеет плоть

жизнь, конечно, – проклятый Колизей,

но зачем-то создал её Господь

 

на каком ветру мы теперь стоим?

на каком веку мы поймём, что нас

разорвал мороз подмосковных зим

и польются слёзы из тёплых глаз…