Два Николая
Не жаль мне, не жаль мне
растоптанной царской короны…
Николай Рубцов
Жил в Воркуте я, морем Карским
Дышал, читая между дел
Стихи Рубцова. Власти царской
Он не жалел.
А я жалел.
И морем Карским, и свободой
Дышало небо надо мной.
Жаль храм, разрушенный народом,
Народ, измученный войной
С собой…
Жаль веру:
став обузой,
Ушла в стихи и лагеря.
Мне жаль Советского Союза.
И жаль убитого царя.
Мне жаль разрушенный, как атом,
Народ
И храма русский свет...
Что царь убит своим солдатом,
Своею женщиной – поэт.
* * *
Вновь наступит весна, возвращая надежды приметам.
Но студентка – красивая! – в библиотеку войдёт,
Книгу выберет «Сборник совсем неизвестных поэтов»
(Никому неизвестных в тот очень двухтысячный год),
Терпеливо и бережно перелистает страницы –
Многолетних раздумий и опытов краткий итог.
По счастливой случайности в сборнике том сохранится
Моё лучшее стихотворение – несколько строк.
И она их прочтёт – не поймёт невесёлый мой юмор,
Но она улыбнется – на улице будет весна.
И подумает: «Бедный, когда, интересно, он умер?
И какая была у него, интересно, жена?»
Владимир Кемецкий
Не жилось во Франции поэту,
Захотелось посмотреть на снег,
И уехал он в страну Советов,
Где так вольно дышит человек.
Где растёт на кочках тундры ягель
И где дышит почва, а не блажь.
И пошёл он по этапу в лагерь
За любовь к стране и шпионаж.
За любовь и странные оттенки
Той любви.
Поди предугадай,
Что тебя за них поставит к стенке
Трудовой народ, любимый край.
Не рыдала скудная природа,
Расстреляли – да и все дела,
Около Кирпичного завода
Воркута поэта погребла.
Замели январские метели
Узника и смыслов жизни путь.
Он совсем не думал о расстреле,
Не просил во Францию вернуть.
Не хотел судьбу менять – и умер…
В Воркуте живу который год –
Я бродил по тундре и подумал,
Глядя на заброшенный завод,
Что Россию власти не согнули,
Что никак не понимает власть:
Если честно до последней пули
Жизнь прошла, то, значит, удалась.
Удалась, хоть гении ГУЛАГа
Не нашли в ней никакой цены.
Что же мы меняем честь на благо
И порой, как Франция, скучны?!
* * *
Живёт душа моя на войне,
Военный твердит мотив.
А люди думают, я вполне
Терпим и миролюбив,
И будто любому привету рад,
И пьяных драк не терплю.
А я хочу купить автомат,
И кажется, что куплю.
На тихом складе среди корыт,
Кастрюль последних систем
Предложат мины, и динамит,
И новенький АКМ.
Держу в руке я желанный ствол,
Душа живёт на войне,
И сознаю вдруг, что зря пришёл,
Что мне не сойтись в цене.
В комплекте штык. Удобен приклад.
И цвет спокоен и мил.
Но я, прости меня, тихий склад,
Денег не накопил.
И вижу – нервы напряжены,
И чувствую жёсткий тон,
Можно легко схлопотать войны
Со всех четырёх сторон.
Неосторожно среди корыт,
Кастрюль последних систем
Не взять ни мины, ни динамит,
Ни новенький АКМ.
На тихом складе не верят в долг,
Здесь платят и головой.
Зачем мне снился гвардейский полк
И снился неравный бой?
Зачем я слушаю чёрный мат,
Горячих юношей злю?
Зачем хотел купить автомат?!
И кажется, что куплю.
Скупая гадалка
Цыганка привокзальная сказала,
Что проживу я девяносто лет.
Ответил я: – А почему так мало?!
Прибавь немного! Денег, правда, нет.
Хватило б девяносто, может, в Польше,
Во Франции, в Танзании, в Перу.
В России надо жить гораздо дольше.
С чего я преждевременно умру?!
Жить надо долго, от свобод и пыли,
Зимы и тундры не отдать концы –
И как твою бы душу ни казнили
За новый мир ревнивые борцы.
Не разболеться смутой и порядком,
Переворотом, поворотом рек,
Но ощутить простор и жизни краткость,
Как может только русский человек.
И ощутить, что можно всё сначала,
Когда тебе лишь девяносто лет!
Цыганка привокзальная сказала:
– Зачем жить дольше, если денег нет?..
Знакомство с Критом
Вздыхает море. Греки ходят рядом.
Я в первый раз смотрю на остров Крит.
Душа моя, что мне от Крита надо?
От моря, что вздыхает и ворчит?
Я вновь смотрю на фикусы и лавры
И узнаю, что сто веков назад
Водились в лабиринтах минотавры –
Хотя веков, пожалуй, пятьдесят.
Но вымерли. Пожить у них не вышло.
И климат им хороший не помог.
А мне как жить? И дома людям лишний,
Душа моя, и здесь я одинок.
Живу такой – негреческий, нескладный,
Сентябрьские разглядываю дни.
А мимо ходят девы-Ариадны.
И кажется – лишь нитку потяни…
Но не ищу я нитку русским взглядом,
Душа моя мне это не велит.
Вздыхает море. Греки ходят рядом.
И я вздыхаю. И смотрю на Крит.
* * *
– Лечись, сынок! – сказали мне старушки,
Что на скамейке во дворе сидят. –
Вон Достоевский побывал в психушке,
Ему вкололи новый препарат.
Он стал здоровым. Верится в такое
С большим трудом. Но, говорят, смогли.
И подлечили всех его героев,
Поправили и души, и мозги.
И я узнал: правозащитник модный –
Раскольников, князь Мышкин – шоумен,
Пётр Верховенский стал слугой народным,
И поднимает Родину с колен.
И я поверил, может быть, не сразу,
Жизнь изменилась явно и тайком –
Учителем стал Дмитрий Карамазов,
Считается отличным физруком.
И к жизни Свидригайлова вернули.
Застряла пуля у него в виске.
Он вышел из больницы, бывший шулер,
И мэром избран в тихом городке.
Полифония умерла.
Частушки
У нас в чести. Особенно весной.
Зато любого вылечат в психушке,
Будь ты хоть Достоевский, хоть Толстой.
Прогноз на завтра
Сказал узбек, что завтра будет снег,
Июльский снег на землю завтра ляжет.
И кинул в масло новый чебурек
В закусочной почти на самом пляже.
Магнолия ещё не отцвела,
И засыпала яхта на причале,
На солнце грелись праздные тела.
И завтра снегом это всё завалит?!
И станет льдом ленивая волна,
Промёрзнет, словно тундра, южный берег?!
– Не верь ему, – сказала мне жена.
Не знаю почему, но я поверил.
Всё может завтра быть – не врёт узбек –
И снег, и грех, и тараканы в супе.
Не покупай на пляже чебурек.
А то ещё и завтра не наступит.
* * *
Ни в птице, что летит, крылом касаясь лета,
Ни в утренней звезде, ни в памяти времён,
Ни в книгах мудрецов не отыскать ответа,
Ответа не найти – зачем я был рождён?
И только самому врасти душою надо
В звериную тоску, в распутия дорог,
В нежданную любовь, во все сомненья ада
И в городскую мглу, и в полевой цветок,
И в горькие слова, и в роковые числа,
И в облако надежд, что на семи ветрах.
И молится душа от осознанья смысла –
Из праха рождены, чтоб возвратиться в прах.
И молится душа, что всё на свете этом
Уходит навсегда,
Предчувствуя свой срок –
И птица, что летит, крылом касаясь лета,
И городская мгла, и полевой цветок.
Чего же ты хотел? И твоего ухода
Ждут листопад и дождь, зарницы и мороз.
И молится душа. И говорит погода.
И трудно разобрать ответа на вопрос.
* * *
В нашей осени света всё меньше,
Дождь идёт – и молчим ни о чём.
И вздохнут о нас души умерших,
Что неправильно снова живём.
Не хватает нам часто усилий
Разбираться, где ночь, а где суть.
И они так же в точности жили.
И уже ничего не вернуть.
Не вернуть им ненастной погоды –
Неба низкого, ветра с дождём,
Не вернуть этой сладкой свободы –
Жить не так и молчать ни о чём.
© Андрей Попов, 1987–2021.
© 45-я параллель, 2021.