Андрей Пустогаров

Андрей Пустогаров

Четвёртое измерение № 12 (216) от 21 апреля 2012 года

Зелёное знамя лозы

  

* * *


ты выйдешь во двор и увидишь
округа как-будто в огне
и тонет в сиянье как Китеж
тревожно чернея на дне

и тут не ослепнуть непросто
но станет полегче зато
когда острой грудою звёзды
прорвут темноты решето

и будут весенние вербы
кудрями трясти при луне
шампанского марки Ich sterbe
купи-ка бутылочку мне

 

---

Фразу Ich sterbe ввёл в русскую литературу А. П. Чехов,

«шампанское марки Ich sterbe» при сходных обстоятельствах произнёс Илья Ильф.

 

* * *

 

На Шестнадцатой станции был шалман
в середине трамвайного круга.
Когда на море падал туман,
для мужчин лучше не было друга.

Там на столик без стульев ставили пиво
и в него доливали водку.
Если кто себя вёл крикливо,
его сразу брали за глотку.

А о чем толковали, поди теперь вызнай –
я дитём был с памятью куцей.
Но, наверно, они говорили о жизни
после войн трёх и революций.

И о том, что их время уплыло,
и хоть скучно, зато спокойно
доживать средь глубокого тыла –
ни бомбёжки тебе, ни конвойных.

А что дед вспоминал, я не знаю,
запивая что-то компотом:
как мальчишкой совсем в журавлиную стаю
он с тачанки бил пулемётом?

Или после, опять с пулемётом,
на Дону прикрывал переправу,
и с немецкого берега кто-то
отстрелил три пальца на правой?

И в трамвайном круге ль, овале
моря шум нарастал постепенно
и мальцу напоследок давали
отхлебнуть пива белую пену.

 

* * *

 

Такие были времена
при мне – простые, как мычанье.
Брели поэтов племена
средь полумрака умолчаний.

И только самый смелый мог
сказать его свободно, прямо –
но как звучало слово «Бог»,
как бы в пустом и голом храме!

 

* * *

 

Дождливая туча под утро уйдёт,
и выглянет ясная зорька.
И самое время гулять без забот
в апрельских садах Нью-Йорка.

В подножье столпов, пирамид и Свобод
осмотрит полиция зорко
того, кто запретный сорвать хочет плод
в апрельских садах Нью-Йорка.

К Эмпайру тебя, будто пробку, несёт.
Вздыхаешь и лезешь на горку
смотреть, как внизу загорает народ
в апрельских садах Нью-Йорка.

А издали, в дымке, морской разворот
сверкнёт тебе сладко и горько.
Площадка качнётся, и сердце замрет
в апрельских садах Нью-Йорка.

 

* * *

 

ты думал что жить ты должен всегда
что добрый отец твой за облаками
но вот тебя настигает беда
и за тобой задвигают камень

и все разговоры про вечность обман
ты лишь передатчик курьер генокода
и ты обвисаешь как влажный туман
и в нём бредёшь над свинцовыми водами

и ты заключаешь со смертью завет
пускай в глазах у ней коршуны кружат
но там за камнем движенье и свет
и ты берёшь и выходишь наружу

 

* * *


Поделите добро,
и, когда я умру,
пусть луны серебро
задрожит на ветру.
И прямо над вами
рябина в саду,
как рыбу, ветвями
поймает звезду…

 

* * *

когда от жизни всей крупица
одна останется внутри
тогда в музей приди проститься
с актрисой Жанной Самари

своей любимою товаркой
навстречу ей спеша сквозь зал
ты вспомнишь как её на марке
впервые в детстве увидал

и обещанием награды
душистым ворохом тепла
ты понял жизнь навстречу садом
иль звёздным небом расцвела

потом она казалась адом
и шла упрямясь вкривь и вкось
но обещание награды
ты знаешь это всё сбылось

дивясь её улыбке алой
уже готовясь в тяжкий путь
влюблённым мальчиком из зала
ладонью не забудь махнуть

 

Таджики

 

Я ехал на электричке с дачи в Москву –
встретиться с сыном, который на пару дней
прилетел из Люксембурга.
Стояла мягкая солнечная погода
самого конца октября.
На даче, на верхушке розового куста,
на маленьком остром бутоне,
чуть разошлись зелёные листья,
и проглянула красная полоска цветка.
В полупустом вагоне впереди меня
сидели два таджика в возрасте около тридцати.
Я видел шоколадное  лицо
под вязанной шапкой с поблёскивающими
золотыми коронками на передних зубах.
Сквозь вагон проходила бойкая караванная тропа.
Один из таджиков купил у бродячего торговца
обложку для какого-то документа, наверное, для паспорта
и теперь, поглаживая  пальцами, вертел её в руках.
Через вагон на коленях прошел безногий.
Он неслышно возник у меня из-за спины,
не оставив мне время на раздумья,
да и после покупки шариковой ручки у глухого
у меня уже не осталось мелких денег.
Похоже, во всем вагоне подали безногому
только таджики. Я вспомнил,
что когда я однажды вылетел на машине
с двухметровой насыпи на Кутузовском проспекте,
только лица «кавказской национальности»
подбежали посмотреть, что со мной,
остановив на обочине свои «Жигули».
Потом за спиной у меня началось  движение –
это появились контролёры.
Таджики отступили  в передний тамбур
и, когда на остановке открылись двери,
пробежали мимо меня по платформе
в золочёном осеннем воздухе.
Через некоторое время они снова
появились в вагоне, сели примерно
на то же место и ехали дальше
сквозь сбрызнутый солнцем осенний пейзаж.
За двадцать минут в их жизни были: приобретение, милость
и приключение с бегством и спасением от опасности.
Это им досталось всё золото этого дня
в самом конце октября

 

* * *

 

когда ровно четверть века назад
разгневанная начальница экспедиции
вошла в комнату где в оконных проёмах
выходивших в тенистый  внутренний двор не было рам
а на кровати лежали блестя голыми грудями
две присмиревшие девушки

неужели это я
затаив дыхание стоял за дверью
прижимаясь голым задом к колючей саманной стенке?

 

* * *

 

чтоб не замерзнуть
я спрятался от ливня в реке
на уровне глаз стоял туман
словно это миллионы маленьких китов
поплыли вниз по течению и брызги их фонтанов
серебристыми  каплями пульсировали  над водой
уже светило солнце
а дождь всё продолжался
и два конца радуги будто быки моста
встали на реку
подъехала милицейская машина
два милиционера провели по берегу
приковав к себе наручниками
разбитного гражданина в шортах и шлепанцах
«как вода?» весело окликнул он меня
«в воде теплее» отозвался я

 

* * *


Заскрипит облаками, ветрами

точно к морю за солью возы.
Затрепещет зелёное знамя
виноградной лозы.

Камышами зашепчут лиманы:
«Где-то рядом сады Гесперид».
И живая вода из-под крана
по корявой земле побежит.