Анна Гедымин

Анна Гедымин

Четвёртое измерение № 13 (325) от 1 мая 2015 года

Между Зимбабве и Гондурасом

 

* * *

 

Когда мы

уже не помышляем о лете,

Солнца не просим,

Начинается жизнь в терракотовом цвете –

Поздняя осень.

 

Краткая милость,

перед мёртвой зимой – многоточье,

Славься вовеки!

Стеклянные яблоки

после морозной ночи

Стынут на ветке,

 

Падают,

Словно ёлочные шары – разлетаются,

Только тронешь.

Лишь вороны всё ахают,

всё придумать пытаются

Свой Воронеж.

 

А я каждый вечер гляжу,

Как тонет солнечный диск

В поздней кроне.

Только бы не облака!

Только бы не отвлечься,

Не проворонить!..

 

* * *

 

Поехали, говорит.

Бросай свою глушь-Саратов,

И уже послезавтра,

в крайнем случае – в среду,

Куплю тебе перстень

в сколько хочешь каратов,

И будем жить с тобой.

Она в ответ: Не поеду.

 

 

Здесь у нас соловей,

хоть никакого в нём проку,

Поёт и плачет,

и нет спасенья.

А зимой у нас

в ресторанчике «Крокус»

Скрипач играет по воскресеньям.

 

 

Тогда говорит:

А хочешь «Форд Фокус» –

Лучший на Среднерусской равнине?

Только сядешь –

через миг, без вопросов,

Глянут – ан нет тебя

и в помине.

 

Она в ответ:

Да не нужен «Форд Фокус»,

Лучший от Балтики до Урала,

И даже не надо,

чтоб в ресторанчике «Крокус»

Музыка по воскресеньям играла.

Лишь бы сынок

одолел переходный возраст!

Лишь бы мама не умирала…

 

Ну, говорит, кума,

Уж с этим ты разбирайся сама.

 

И пошёл он жить,

как прежде, на свете:

Никого не полюбил

и не встретил

Ту, что мнилась, снилась

в мысли рвалась –

Такая юная,

что ещё не родилась…

 

* * *

 

Ты помнишь? – мы опережали дроздов

по части птичьего пенья,

И до самих соловьёв

была нам, кажется, малость.

А как-то в полночь

мы почти остановили мгновенье.

Но передумали.

Иначе что бы нам оставалось?

 

Так бы вот и бродить

по задремавшей отчизне,

Свои лирические стишки

беспечно впаривать массам

И не узнать,

что через двадцать лет по уровню жизни

Эта местность будет располагаться

между Зимбабве и Гондурасом…

 

* * *

 

С утра на лестнице –

совсем не шахматный мат.

Звонит подруга

о путешествии в Канны.

Светает поздно,

потому что февраль – не март.

На кухню уже не заходят

отчаявшиеся тараканы.

 

Живу – принцесса

вполне престижных кровей –

В своей запущенной башне многоэтажной.

Видишь, кем стала та, что была твоей?

Видишь – оттуда?

А впрочем, уже неважно.

 

И лишь вот в такие ночи,

когда кругом – ни огня

И, уж тем более,

ни огня где-то рядом,

Бывает, думаю:

а как ты глядишь на меня –

Двадцатипятилетним

иль всё ж повзрослевшим взглядом?

 

Хотя за что бы тебе

такой недобрый удел?

Уж, в крайнем случае,

ты манну Господу мелешь.

Ведь я – «снова ягодка»,

что ещё не предел.

А вдруг ты всё видишь,

но разлюбить не умеешь?

 

Ответа вовеки мне,

наверное, не узнать,

Разве что ангелы

случайно проговорятся.

А значит, приходится холить

нешибкую свою стать

И лунных ночей

да безоблачных дней

стесняться…

 

* * *

 

Грохот. Крики.

Солнце над стройплощадкой

никогда не садится.

А я думала, что лебёдка –

это такая птица.

 

А я спрашивала у прораба:

«Не часть ли вы

Той мечты – с пожизненным стажем?»

Вот увидишь, мы будем счастливы.

А дом будет светел и стоэтажен.

 

И так далее – на века, навсегда,

Как уже обещали когда-то.

Потерпи!

Звуки стройки – это, в общем-то, ерунда

По сравненью с песней солдата.

 

Ангел

 

Не плачь, мой ангел!

Не то чтобы слишком жаль,

Но когда ты плачешь,

когда ты, чёрт возьми, плачешь,

Накапливают суглинки

такую слякотную печаль,

Что кажется – в самом деле

не будет больше удачи.

 

Начиналось всё

как положено у меня:

Мандариновый запах ёлки,

семья и школа.

А теперь вокруг –

ни тепла, ни огня,

Лишь вот этот плаксивый ангел

почему-то женского пола.

 

Нрав умеренный у неё,

как погода в Крыму.

Вся умеренная она,

как гусиная стая.

Я ору ей иногда:

«Передай Самому –

Не могу я так больше жить!» –

Не передаёт, пропускает.

 

А то вдруг сядет по-птичьи

под потолок

И заскулит –

хоть совсем убегай из дома.

Ты прости меня, ангел!

Навязал тебе Бог

Неуютную спутницу.

Да ты сама с ней знакома.

 

Но знаешь, мир, данный нам в ощущенье,

в целом неплох,

Да и жизнь пока не исчерпана,

извините.

Я еще удивлю тебя, рассмешу тебя,

видит Бог!

Я еще помогу тебе, не печалься,

ангел-хранитель!

 

* * *

 

Знаешь, здесь, в Кузьминском парке,

Горевать совсем негоже –

Жизнь исправно шлёт подарки

Вот таким, как мы, прохожим,

А не чертит закорюки.

Светел день. Весна нетленна.

Голубь, подобравши юбки,

Входит в лужу по колено.

 

* * *

 

Бестолковую, несуразную

Отдаю тебе жизнь свою.

Ни над кем победу не праздную –

Вся зарёванная стою.

 

Быть тебе мишенью для мщения

И, конечно, не смыть вины –

Бесполезно искать прощения

У детей твоих и жены.

 

И с друзьями прочными нитями

Ты не связан с этого дня...

Вот какой подарок сомнительный

Принимаешь ты от меня.

 

Будут слухи гулкими, чёрными,

Непривычной, бездонной тишь...

Так чему ты рад, обречённый мой?

Так за что ты благодаришь?..

 

* * *

 

Помнишь, не было хлеба, крова,

А казалось – всё ерунда?

Ныне жизнь не менее пустякова,

Чем тогда.

 

Лето. Лодка. Высокий берег.

Странноприимный сарай.

Правда клюёт! Но никто не верит.

Чем не рай?

 

Помню, как рыбу роняли на пол,

Как мыли речной водой,

Как дождь грибной за окошком капал –

Солнечный, но седой;

 

И как мы клялись без тени смущенья

Навек забыть свои города…

А дальше вся жизнь была – возвращенье

Оттуда сюда,

 

Где люди, превозмогая ужас и шум,

Как умели, боролись с небытиём

И жили, в общем, как мы живём –

Наспех, насмерть, начерно, наобум.

 

* * *

 

Милый, знаю – на свете бывают цветы,

Великие праздники, дружелюбные окраины леса.

Но в последнее время всё, что не ты,

Для меня не представляет ни малейшего интереса.

 

Впрочем, мне кажется, это ты перекинул мост,

Когда изгибается радуга на весь пейзаж обозримый.

И ещё, мне кажется, о тебе распевает дрозд,

О тебе покрываются ветви спелой рябиной.

 

Осень. Брожу по колена в золоте, что твой Мидас,

Зачарована, недосягаема сплетней.

Всё это – ты, моё солнце, мой звёздный час.

Дай бог, последний...

 

* * *

 

И воскликнешь

посреди пустынного мира:

Господи!

Сотвори мне кумира!

Не обязательно в славе и во плоти –

Хоть какого-нибудь!

Хоть прежнего возврати!

 

Но раздастся в ответ,

прошуршит дождём по траве:

Чем кумира в округе искать,

заведи царя в голове!

 

* * *

 

Месяцы, пропахшие голубикой –

Ягодой неприветливою и дикой –

Принципиально отличаются от апреля,

Когда до подснежников – ещё неделя.

 

А в июне, земляничной порою,

Я обычно сама не своя, не скрою:

Смотрит небо в душу, как зеркало,

и дятлы выстукивают по коре

Точки-тире.

 

Но всё лучшее со мной случается в октябре.

 

Болдинская моя осень,

оранжевый сеттер,

огонь рябины,

Месяц рождения сына,

месяц песни моей голубиной!

После этого можно хоть навсегда

В холода.

 

* * *

 

Не пугай меня к ночи,

такого и в шутку не надо.

Мне ведь снилось однажды,

что правда уходишь ты,

А с тобою –

вся долгая моя жизнь

И легкая моя смерть,

И прочие мои мечты…

 

* * *

 

Нет, не подвиг, а просто такая жизнь,

Что осилит только герой.

А собьёшься чуть – хоть костьми ложись,

Не вернуться в избранный строй.

 

Лишь душа заскулит – обречённый зверь,

И в ответ иссякнет звезда.

Что поделать, такая вот жизнь теперь.

Что поделать, такая вот смерть теперь.

Впрочем, так же было всегда.

 

* * *

 

Казалось, здесь каждый кустик знаком,

Но стало смутно и странно,

Когда овраг, словно молоком,

Наполнился вдруг туманом.

 

И охнул закат, и прервался путь,

И взгляд оценил глубины:

Берёзы стоят в молоке по грудь,

По шею стоят рябины.

 

И пёс, будто зная, что жизнь одна,

От дома, от спелых грядок

Летит, чтобы вылакать все до дна– 

И счастье, и непорядок.