Маяк для Стикса
I
Я между лесом, где пугаюсь льва,
волчицы, рыси, лишь бы только выжить,
и городом, что городом едва
могу считать, болтаюсь и не вижу,
другой дороги. Мерзок город Дит,
скрывает сформированные в теле
последние круги, где душ артели
суровость наказанья не щадит.
II
Места для искупления грехов
являют конус с опрокинутой вершиной,
вонзённый в землю. Мука жизнью длинной
страшней успения. Круги мельчат с верхов,
пороки облегчаются с низов.
Нет, ад – не ремешок, не угол,
в нём души не играют роли пугал
для устрашения других, смотреть в глазок
туда не стоит – Бог не милосерден,
будь он добрей, не сотворил бы ад.
В Египте его нет, весомой ка
гуманно предначертано стать снедью
льва с крокодильей головой. Но город Дит
содержит страшные круги и злые щели,
а маяки его ведут к плачевной цели.
Вокруг же стен его страдание смердит.
III
Безвольных слёз потоки, не спеша,
стекаются в Стигийское болото.
Когда полтона потеряет нота,
срываясь в плач, отчается душа,
я попадаю в скорбные места,
не знающие веры и надежды.
С меня срывает сторож-бес одежды,
но видит пламя обнажённого креста.
Он, чертыхаясь, одевает, отпустив –
негоже, чтобы в общество гневливых
влетала птица с веткою оливы.
Здесь лишь один маяк, ведущий всех на риф.
IV
И я с зажжённой спичкой выбираюсь,
прося прощенья каждый раз за то,
что, отклоняясь от дороги непростой,
к унынию склоняюсь, а не к раю.
Но тут же из тюремного болота
несчётное число костлявых рук
меня хватают, берегут от мук,
что будто меня ждут, но их забота
мне ни к чему. Я ввязываюсь в спор,
где расточители дерутся со скупцами.
Стерпев удары с неприятными словцами,
причём от тех и от других, что мне позор,
я принимаю дождь и крупный град,
что хлещут по бокам похлеще плети,
огромный смерч меня по кругу вертит
с желудком вместе. Я миную ад,
миную Лимб, не повидав Лукана.
Переборов презрение к червям,
боль от укусов пчёл, любовь к корням,
об кои спотыкаюсь непрестанно,
возненавидев середину, как предлог,
оказываюсь я в чащобе жизни,
где человеческие хищники и слизни
сильней пугают, чем во гневе Бог.
V
Маяк для Стикса – маленькая спичка
моей надежды, извлеку урок;
уныние – вот главный мой порок.
Огнями дьявольскими город весь напичкан.
Капля истины
Капля хорошей водки
и та кристальней,
чем капля истины
беспощадного поиска
правых и виноватых
в местах столь дальних,
что до них не добраться
никогда никакому войску.
Ибо там возникает,
где нет ничего идеального.
В голове человека,
даже самого лучшего,
истина искажена
любовью к ближнему или моралью.
Белый холст зачастую
здесь рисуется чёрной тушью.
Бессилие
Положение ждать вынуждает
в неизменной позе,
в ней любое движенье развеет
все сны о погоде.
Не доводят до выхода двери
без надписи «closed»,
а мой ключик, насквозь проржавевший,
к замкам не подходит.
Ощущаю, как горечь обиды
душевной чаши
заполняет объёмы пространства,
все меньше в ней места.
Все труднее нести её дальше
и, не расплескавши,
удержать в горловине бессилье
комочком теста.
Остаётся смотреть, как стремится
временная пехота,
иссушая людей, словно листья
в березовой чаще.
Приближаются неумолимо
к системе отсчёта
моё прошлое с будущим, чтобы
уйти в настоящем,
на прощанье шурша под ногами,
замирая без ветви
в положении, где невозможно
мне что-либо сделать.
Ни одной из секунд не осталось,
что требует действий.
На единственной двери знак «open»,
ведущей из тела.
Я способна мосты навести
или выстроить город,
за отрезок, что ты сокращаешь,
безмерно скучая.
Я прожду тебя вечность, развеяв
сомнения морок,
вне времен отмеряя эпохи
перелётами чаек.
Алхимия голоса
По телефонному проводу –
вене пластмассовой капельницы –
льется целительный голос
в глубь слуховых каналов,
в душу зажавшего трубку
нервно-дрожащими пальцами,
ждущего каждого слова
крошку – голодным шакалом –
близкого мне человека.
Горло связует атомы
звуков и букв в молекулы,
что чередой радикалов
вылечат отравление,
вызванное утратами.
Так расторопша из печени
тяжесть выводит металлов.
Жажды в пустыне молчания,
вымершей от одиночества,
больше не вытерплю, дайте мне
басом напиться желанным.
Сердце, сведённое холодом
мыслей, топить только хочется
тембром твоим – одеялом,
греющим пряжей гортанной.
Словно живыми диполями,
слово, цепляясь за` слово,
облик воды принимая,
вырвется жизни смыслом –
влагой в почву иссохшую,
смелостью в мир опасливый...
...белой материей шёлка
чёрные полосы выстлав.
Сердце большого города
Мне этот город не принес тепла,
но вне его пространства всё тревожит.
Адмиралтейства острая игла
лекарство вводит верное под кожу,
просветы туч пуская в кровоток.
К инъекциям настолько пристрастилась,
что не уехать мне на долгий срок,
не распрощавшись с собственною силой.
Но, растревожив спайки в тех местах,
где в сеть артерий врезаны каналы,
круги дорог, разлукой, сердце, встав,
не совладает ни с Большим, ни с Малым.
Оно привыкло кровь перегонять
совместно с сердцем, вложенным в атоллы
большого города, чья прочная броня,
вздымаясь, наполняла альвеолы.
Мне этот город не принёс любви
помимо той, что я к нему питала.
Он в ожерелья мостовые свил,
в гранит оправы набережной вставил
брильянты самых лучших образцов,
всех ими одарил, замкнув на шее…
Но чем у города суровее лицо,
тем правильней черты и хорошее.
Возмездие
Небо сияет надраенной палубой
англо-корвета,
плывущего выбить из Франции
колонии Нового Света,
и кажется тоже нацией,
вставшей с рассветом
безбрежностью бронзовых шлемов
бесплотных, но храбрых воинов,
готовых бороться с системой
любой, против Бога настроенной.
Взвив ослепительно-яркий
солнечный вымпел,
познавшее дух победителя,
от твердь покрывающей сыпи
избавится войско стремительно...
Небо пылает грозой колесничего войска
египетской армии
перед сраженьем с гиксосами,
накрывшими, словно самум,
Среднее Царство заносами.
Умерший Бог воплотится,
сияя величьем, из тлена,
и небо не будет столь шёлковым.
Враги преклонят колена,
давясь дождевыми потоками.
В поиске
Рассеянный взгляд не собрать
из осколков разбросанных дюжины
в стремлении вновь отыскать
того одного, долгожданного.
Обиды конгломератом
спекаются в горле простуженном.
Нужно пройти по окружности,
чтобы начать всё заново.
Кто-то коснулся плеча
неожиданно, но участливо.
Я оглянулась в надежде
знакомства, подумав – фантастика...
Пусто... всего лишь ветер
в спину подул податливый
времени, что убирает людей,
словно кусочком ластика
стирает график-художник
свои неудачные опыты.
Лакмусом ластик проявит
на холст одиночества профили,
чтобы расклеивать их
на рекламных щитах, стенах комнаты,
словно портреты любимого,
вечно гонимого мной к Мефистофелю.
Рефлексия
Я не умею кричать,
когда нож приставляют к горлу,
я побегу за вором,
стянувшим мобильник ради укола,
я запиваю водку
сладким соком иль колой –
и, на удивление многих,
с утра голова не чувствует боли.
В глазах последнего гада
стараюсь увидеть Китеж –
город, укрытый Всевышним
озёрной водой Светлояра.
Видя несуществующий нимб,
он предложит мне – выпьешь...
и сердце моё распадется на перья,
словно крылья Икара.
Я убегаю в лес в одиночку,
не ведая как в нём выжить,
я люблю одиночество,
словно и впрямь волчица.
Храню в себе лица так,
как хранят на балконе лыжи,
уже разучившись на них кататься.
Стараюсь их сторониться.
Держу на границе людей,
которым нужна больше жизни
не оттого, что они мне не дороги...
это необъяснимо.
И если меня не прощают,
я долго томлюсь в укоризне.
Обида, попавшая в сердце,
губительней бомбы,
сброшенной на Хиросиму.
© Анна Михайлова, 2009 – 2011.
© 45-я параллель, 2011.