* * *
надоело быть столиком
надоело быть стоиком
надоело быть крестиком
надоело быть ноликом
если выйти во дворики
если выйти за дворики
только крестики крестики
или нолики нолики
всё до чёрта расчерчено
до небес разлинеено
до рассвета засвечено
и по ветру развеяно
Баллада о крыльях
мне выдали крылья как прочим тесак и рубанок
а я между прочим была неразумный ребёнок
я не понимала что крылья нежнее пелёнок
и лучше пуховых перин и дубовых лежанок
я встала так рано как будто ещё не ложилась
тяжёлая бабочка рядом со мною кружилась
и я оступилась и в чёрное небо споткнулась
и я с этим небом в бессмысленной схватке схлестнулась
нельзя победить говорили поддайся и сдайся
нельзя победить говорили напейся и сдуйся
и чёрного неба уже никогда не касайся
не смей не моги говорили уйди и раскайся
а я не могла отступить не могла отступиться
осталось одно в это чёрное небо вцепиться
и слиться крылами как плотная вязь лигатуры
на звёздном ветру на краю бесхребетного мира
я встала так рано а было уже слишком поздно
и всё что я делала было напрасно и тленно
и я проиграла и падая мордой о звёзды
я крылья сломала о чёрные зубы вселенной
на каждом рассвете не важно на каждом закате
в каком бы болоте меня не застало светило
спасибо тебе говорю что в безумном полёте
и я не сдавалась а ты меня всё ж победило
* * *
Зимний сад с лесными птушками,
дом у моря/на реке,
мы прогуливаем с Пушкиным
Нос на длинном языке.
Только свиснешь – сразу премия,
только щёлкнешь – сразу грант…
Есть такая щель во времени –
Называется диван.
Почему не получается
рай земной заполучить?
Вот идёт бычок, качается,
а потом душа кончается,
и не хочет говорить.
* * *
Когда ноябрь широкой грубой кистью
Замазывает небо дочерна,
Как пьяный трагик, я прощаюсь с жизнью,
Пишу сонеты и схожу с ума.
Я вижу крон фасетчатый узор,
Травы застывшей завиток овечий,
И утренний прозрачный невермор
Иголками проходит по предплечьям.
Свет прибывает поездом Люмьеров,
Сжигая все сомнения дотла,
Но для меня прощанье не премьера,
Я этот кадр уже переросла.
Прости меня, я знаю твой секрет, –
Манок надежды, говорок сердечный…
Я выдыхаю ворона в рассвет
И ухожу в дурную бесконечность.
Парле франсе
памяти Любы Шелег
Меня зовёт простое ремесло –
гончарный круг и трубка стеклодува.
Я выдыхаю в мягкое стекло
изгиб крыла и закругленье клюва.
Передо мной картонный реквизит,
сухие ветки в куче декораций,
и Бог со мной во сне не говорит,
и пудель не приходит повидаться.
Бессонница – матёрый птицелов –
установила новые порядки.
Три парки – Вера, Надя и Любовь –
сказали – баста! – и ушли на б***ки.
И всё же я должник, а не истец,
тасуется палёная колода,
когда пасьянс сойдётся наконец –
наступит братство, равенство, свобода.
Короче,
несказанно повезёт,
я стану мировым лауреатом,
мне Бэримор овсянки принесёт,
и я в печать подам стихи без мата.
Рукоплесканий хлынет водопад,
с галёрки умилённо всхлипнут – «Браво!»,
воздев тимпаны, несколько менад
посмертно утвердят земную славу.
Седьмые небеса во всей красе –
ко мне спешат заблудшие трамваи,
и спрашивает Бог: «Парле Франсе»?
но по-французски я не понимаю.
Уже приподнимаются в райке,
и ноздри раздувая, ждут скандала.
Устало повернусь на каблуке,
и выйду к Белорусскому вокзалу.
Прощай, Москва, неоновый фантом!
Целую в губы, кланяйся Арбату,
давай отложим встречу на потом,
когда я стану сильной и богатой.
Я принесу огромные цветы,
заплачу, засмеюсь – одновременно,
и может быть, мне улыбнёшься ты,
пускай хоть так – лениво и надменно.
По стойке хлопну, выдайте билет
хорошему расейскому поэту,
и если возражений больше нет,
то я без сожаления уеду!
Рулеткой застрекочет колесо,
и выпадет семёрочка на красном.
Я ставила на эту цифру – всё,
и эта цифра больше не опасна!
Не страшен ни успех, ни крах, ни прах,
и нет преград, и жизнь – сама награда!
И Люба Шелег в шубе нараспах
зайдёт в моё купе и сядет рядом.
Я закажу шампанское со льдом!
Я постелю под ноги покрывало!
Мы с ней на покрывале поплывём,
куда-нибудь, куда она мечтала.
В Париж, конечно, мы плывём в Париж!
Парле франсе – она вполне свободно,
и если снизу ты не разглядишь
как мы летим, то – как тебе угодно!
Мы кисти погружаем в синеву!
Там звёзды так, что можно снять рукою,
и положить, как дичку, на траву,
или тянуть на нитке за собою.
Глиняные звонят колокола,
стеклянные танцуют херувимы,
и всё вокруг из глины и стекла,
из мягкого стекла и влажной глины.
Мне одиноко, Любочка, скажу,
на всю Москву ни друга, ни полдруга,
по кругу, Люба, в комнате хожу,
как цирковые лошади, по кругу.
* * *
в неопознанном мире возможно в аду
я от ветви сухой отломила дуду
чтобы мир на фальшивость проверить
чтобы горло от дыма проветрить
мир был адск и фальшив но из ветви сухой
появилась мелодия боли земной
настоящая в мире фальшивом
это было моим лейтмотивом
знала я что куда б не катился клубок
здесь меня не увидят ни ангел ни бог
нет дороги такой чтоб отсюда вела
чтоб меня защитить не найдётся крыла
я с любимой собакой бродила в аду
в неопознанном мире в засохшем саду
по невидной тропинке куда-то брела
где мелодия боли берёзой была
* * *
где слётки звёзд упали с папиросы
из темноты забытых праотцов
я улетела в неоткрытый космос
в стеклянной банке из-под огурцов
за мной текли неоновые рыбы
немых урбанистических дождей
за мной неслись бумажные колибри
последних непрочтённых новостей
и поднимаясь вверх над городами
в ознобе сна уткнувшись в звёздный шарф
моя душа взлетала как цунами
и плакала как первый астронавт
по счёту отвалившихся ступеней
на отблеске вселенской немоты
я прибыла к созвездию растений
где говорили травы и цветы
по срезу слёз святейших баобабов
бобов волшебных и дремучих чаг
я прочитала горестную сагу
о разобщенье кошек и собак
о белых птицах в услуженье бога
несущих души в кружеве крыла
о мёртвых стерегущих под порогом
родной очаг от медленного зла
мне было проще жить в священной роще
и с ветвью золотою говорить
чем на земле отыскивать наощупь
послания мерцающую нить
* * *
с верхней полки неба крадёт шаман
стаю птиц запихивает в карман
и уходит сквозь болевой порог
в двух мирах как призрак и поплавок
чёрный ворон плавает над тайгой
сердце разгоняется до такой
что частицы времени как смола
застывают в перьях его крыла
разрубает небо ночным крылом
и уходит сквозь временной пролом
и в воронку воронова зрачка
затекает призрачная тайга
с этих пор останется он в тайге
навсегда подвешен на волоске
жизнь и смерть обтекают его с боков
потому что видел он мир богов
* * *
Где пели мне о главном на закате
Малиновки последнего прихода,
Я медленно бродила, как лунатик,
В Садах Огнеупорного Завода.
Космическую музыку искала –
Такую, чтобы выпрыгнуть из тела.
Звук теплился, и музыка настала,
Трагическая, как я и хотела.
Склонился неба огненный локатор,
Слетели звёзды на руки, как птицы.
Всё устремилось к точке невозврата,
И больше не могло остановиться.
Что было даром, стало млечным паром,
Скрутилось в бесконечную струну.
Малиновки мигрируют в Сахару.
Лунатик улетает на Луну.
* * *
Наколоть слезу что ли на щеке
В память тех которые вдалеке
В память тех которые навсегда
От которых боль и в глазах вода
Говорит мне кореш
здоров чё как
чё исчё наколешь
себе мудак
тебе мало ворона
и волка
и по обе стороны
облака
ничего не верю я
братану
он набил на черепе
сатану
а слеза одна моя
капля-на
это дань эт самое
и вина
* * *
Везде зашифрованы птицы,
но я уже знаю причёт,
и ворон с открытой страницы
слетает ко мне на плечо.
Всё то, что казалось узором,
чудной закорючкой витой –
проснётся с моим заговором,
по слову, что сказано мной.
Смотри, как я пальцем касаюсь
обоев, где дышат цветы.
Смотри, как они, разрастаясь,
молитвенно просят воды.
И вот уже сад вдохновенный,
и птицы поют меж ветвей –
в моей одинокой вселенной,
на белой ладони моей.
© Анна Павловская, 2003–2019.
© 45-я параллель, 2019.